Джон Кампфнер - Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи
Несмотря на обиду, Красс устроил роскошный праздник для жителей Рима, оплатив его из собственного кармана: организовал десять тысяч столов и угощал народ фазанами, устрицами, мясом дикого кабана и павлинами. Пусть в домашних развлечениях он и демонстрировал подчеркнутую сдержанность, но в роли мецената и благодетеля не скупился; этот политик и человек со средствами председательствовал на уличном банкете для средних и низших классов, оказывавших ему поддержку.
Укрепляя свою репутацию патриотически настроенного бизнесмена и государственного деятеля, Красс финансировал спортивные состязания и давал деньги на другие общественные нужды. Он выделил каждой семье зерна на три месяца вперед. Традиция требовала, чтобы победитель в войне отдал храмам десятую долю своих трофеев, Красс же пожертвовал храму Геракла десятую часть всего своего личного состояния. (Генералы, добившиеся военных побед, всегда стремились ассоциироваться в общественном сознании с этим полубогом.) Пусть он и не мог предъявить что-то сравнимое с победами Помпея на далеких полях битвы, но зато мог продемонстрировать небывалую щедрость в самом Риме.
Красс и Помпей хотя и были соперниками, все же много выигрывали от того, что работали вместе, объединяя свои популярность, престиж, богатство и связи, чтобы главенствовать в Сенате. В некоторые моменты они делили власть, всякий раз нервно оглядываясь друг на друга. Во время своего первого консулата в 71–70 годах до н. э. они восстановили власть народных трибунов[41], которая пришла в упадок при Сулле. Они также укрепили полномочия цензоров. Обе эти меры принесли им народную поддержку и помогли перестроить структуры власти Рима в свою пользу. В ходе ценза[42]70-го года шестьдесят четыре сенатора, подозреваемых в моральном падении или финансовой коррупции, были исключены и заменены лоялистами. Можно предположить, что их преступление состояло в том, что они впали в немилость у двух политических воротил республики.
Пока Помпей в эти годы пытался добиться новой военной славы на востоке, Красс укреплял свои позиции в центре римской политики, продолжая мастерски плести сеть патронажа. Он ставил на молодых политиков, предоставляя им необходимые деньги в расчете на будущие прибыли — как только те пристроятся на выгодные губернаторские посты в провинциях. Самым знаменитым из его протеже был Гай Юлий Цезарь, который перешел под крыло Красса в середине 60-х годов до н. э. В 62 году Красс обеспечил Цезарю избрание на пост претора, а на следующий год — губернаторскую должность в одной из испанских провинций, а также кредит на сумму до 830 талантов. «Когда людям нужна была помощь, их нужда становилась его возможностью»[43].
Союзы строились и разрывались. Многие римляне утверждали, что Красс стоял как минимум за одной попыткой переворота со стороны Луция Сергия Катилины, одного из своих протеже, против консула Цицерона. Заговор вскрылся, и многие его участники были казнены. Осторожный Красс держался подальше от сенатских дебатов о судьбе бунтарей. Катилина, популярный в народе, во второй раз почти что добился успеха, но погиб на поле боя. И хотя один из свидетелей прямо заявил, что Красс участвовал в заговоре, сенаторы отмахнулись от этого утверждения, поскольку были Крассу лично обязаны.
Как замечает Плутарх, Красс не был «ни надежным другом, ни непримиримым врагом, а легко отказывался ради личной выгоды как от расположения, так и от вражды, так что в короткое время много раз был то сторонником, то противником одних и тех же людей либо одних и тех же законов»[44]. Это тонкое наблюдение Плутарха можно применить ко многим финансистам в последующие эпохи. Будьте ближе к могущественным людям, но тщательно следите за их передвижениями во власти.
Именно инвестиция в Цезаря принесла Крассу наибольшую отдачу. В 60 году до н. э. Красс и Помпей вновь объединили свое влияние, чтобы помочь Цезарю избраться в консулы. Помпей хотел, чтобы Сенат ратифицировал его новую восточную колонию; Крассу же было нужно пересмотреть условия контракта с влиятельной группой деловых людей, чтобы повысить сбор налогов в Азии. В этот момент Цезарь еще не имел всей полноты власти, а был инструментом двух могущественных людей — своего политического патрона Красса и Помпея, которому приходился тестем. Цезарь, как и предполагалось, был избран, но группа сенаторов добилась, чтобы вместе с ним был избран и их союзник, Марк Кальпурний Бибул; это должно было помешать всевластию Помпея и Красса. Римская элита боялась этого нового мощного союза. Писатель Варрон дал Цезарю, Помпею и Крассу общее имя tricaranus — «трехглавый монстр». И тревога эта не была безосновательной.
Цезарь приносил своим нанимателям нужный результат. С помощью насилия и угроз он довел Бибула фактически до домашнего ареста и запугивал сенаторов, пока те не ратифицировали его законы, а поддержку плебса покупал с помощью своей популистской политики. Но от политических махинаций ему становилось скучно. Теперь, когда деньги и власть снова консолидировались в руках трех правителей, Цезарь стал искать славы в авантюрах. Он отправился в Галлию. Но как только он покинул Рим, альянс между Помпеем и Крассом затрещал по швам. Ни один из них не имел формальной власти, оба работали закулисно на свои личные интересы. Улицы Рима содрогнулись от насилия, деньги же, как никогда, лились рекой. Победы Помпея в Азии практически удвоили национальный доход. Рим покорил большую часть цивилизованного мира, и все же взрывной рост богатства и порожденная им жадность дестабилизировали республику. Политик-популист Публий Клодий использовал народных трибунов и вооруженные уличные банды для атак на ряд высокопоставленных государственных деятелей. Действия Цезаря осудили как неконституционные, а его кампания в Галлии вызывала вопросы — даже несмотря на то, что она позволила расширить владения Рима до Рейна и Ла-Манша. На Помпея набросилисьс обвинениями. Красс же, как всегда, оставался неприкосновенным. Клодий, как и большинство римлян, был у него в долгу: Красс когда-то защитил его от обвинений в святотатстве и добился его оправдания. Хотя Красс открыто не поддержал действий Клодия, они несомненно играли ему на руку — запугивали его политических соперников и ограничивали их власть.
Пять лет спустя, когда первый срок службы Цезаря в Галлии подошел к концу, взаимные интересы троих политиков снова пересеклись. Цезарь теперь был самостоятельным игроком, авторитетным и успешным военачальником, могущим выступать наравне с остальными двумя. В апреле 56 года до н. э. неформальный триумвират встретился в Лукке на севере Италии, чтобы возродить союз, который так отлично помогал им в прошлом. Цезарь хотел продлить срок своего командования в Галлии, чтобы развить кампанию и закрепить победы. Красс и Помпей охотно согласились дать ему командование еще на пять лет, с условием, что остальные доминионы Рима будут разделены между ними двоими. По этой сделке Помпей получил право заочного правления Испанией, а Красс — юрисдикцию над Ближним Востоком, семь легионов и право принимать решения о войне и мире, не советуясь с Сенатом и народом Рима.
Из всех троих Красс потенциально приобрел больше всего. Парфянская империя — современный Иран и Ирак — планировала расширяться на Запад, к Армении. Но она была охвачена гражданским неповиновением, и в Риме посчитали, что империя не устоит перед вторжением. Связи парфян с Великим Шелковым Путем и другими торговыми маршрутами открывали возможности для вмешательства и извлечения прибыли. Красс понимал, что если ему удастся покорить эту империю, он реализует давнюю мечту Рима — продвинуться вглубь Евразии. Как писал Плутарх, «к старой болезни Красса — корыстолюбию — из-за подвигов Цезаря присоединилась новая неудержимая страсть к трофеям и триумфам»[45].
Амбиции Красса до сих пор умерялись определенным благоразумием. Но теперь ему уже исполнилось шестьдесят, и он был поглощен желанием оставить после себя великое наследие благодаря военным победам. Возможно, это был поздний кризис среднего возраста — а может, ревность к Помпею и Цезарю? Консул и историк Кассий Дион утверждал, что Красс хотел «совершить нечто, предполагающее славу и в то же время прибыль»[46]. Его амбиции казались безграничными: «Уже не Сирией и не парфянами ограничивал он поле своих успехов, называл детскими забавами походы Лукулла против Тиграна и Помпея против Митридата, и мечты его простирались до бактрийцев, индийцев и до моря, за ними лежащего»[47].
Когда в конце 55 года Красс отправился на восток, римская элита встретила эту идею прохладно. Ряд ключевых политиков выразил сомнения в военной логике кампании и в ее перспективах. У парфян была выстроена впечатляющая военная машина. Недоброжелатели подозревали, что жажда наживы лишила Красса здравого смысла — и что какими бы великими ни были его амбиции, он не мог сравниться с Помпеем в доблести и умении на поле боя. Помпей, оставив свои дурные предчувствия при себе, сопроводил Красса до ворот Рима.
