Бианка Пиетров-Энкер - Германия в июне 1941 г - жертва советской агрессии

Пиетров-Энкер Бианка

Германия в июне 1941 г - жертва советской агрессии

Бианка Пиетров-Энкер

Германия в июне 1941 г. - жертва советской агрессии?

О разногласиях по поводу тезиса о превентивной войне

В споре о месте национал-социалистического прошлого в шкале исторического сознания немцев центральную роль играл Советский Союз. Работы таких видных историков как Эрнст Hольте, Клаус Хильдебранд, Иоахим Фест и других производили впечатление, что их авторы "проводя аналогию между массовыми истреблениями при Сталине и при Гитлере, хотели тем самым умалить преступления национал-социализма"1. Это не могло не вызвать бурной реакции. Допустимы ли такие аналогии - вот что оставалось предметом споров, а следовало бы задаться вопросом, ради чего они проводились. Hикаких сомнений на этот счет не оставлял Михаэль Штюрмер. В своих передовицах во "Франкфурте аль-гемайне цайтунг" ("ФАЦ") он ратовал за достижение согласия на совсем иной принципиальной основе нежели та, которую имел в виду Кристиан Майер, вносивший свою лепту в полемику историков тем, что неизменно подчеркивал резкое обличение немецкой исторической наукой нацистских злодеяний2. Для Штюрмера же, напротив, важным было прежде всего новое, наступательное размежевание с советской системой; он говорил о крахе политики разрядки и призывал Запад к оказанию более интенсивного "культурного и политического воздействия на Центральную Европу", поскольку марксизм, по его словам, оказался "идеологией системного склероза"3. Перед лицом такого мессианского сознания умаление роли национал-социалистического прошлого было явлением функциональным, а может быть, даже неизбежным.

Вполне справедливы предостережения против стремления основывать национальную идентичность не на опыте национал-социалистического прошлого, а на "более позитивных" примерах идентификации. Ганс Моммзен в этой связи указал на то, что сознательный возврат к традиционным ценностям оживляет также уже преодоленные в сознании образы врагов4. И действительно, можно только поражаться, с каким легкомыслием Эрнст Hольте говорил об "азиатском деле", когда он пытался провести параллель между "Архипелагом ГУЛАГ" и Аушвицем. Моммзен поэтому счел себя обязанным сделать замечание, что снова пошли в ход словесные формулы обыденного расизма5. В рамках этих споров некоторые темы, считавшиеся в первые послевоенные годы слишком острыми, а затем в течение многих лет служившие предметом плодотворных научных дискуссий, опять приобрели актуальность6. В этом ряду вновь реанимированных сейчас тезисов находится и квалификация германского нападения на Советский Союз как превентивного удара. А ведь когда-то это было официальным нацистским оправданием операции "Барбаросса". Уже 22 июня 1941 г. Гитлер в своем обращении к населению пытался объяснить ему, почему сотрудничество с Советским Союзом было заменено военным положением. Он использовал все свое ораторское искусство, чтобы раздуть страх перед "еврейско-большевистским владычеством в Москве". Эта клика якобы стремилась к тому, чтобы "бросить в огонь пожара не только Германию, но и всю Европу"7. Потрясение от осознания того, что поход на Россию оказался совсем не военной "игрой на ящике с песком", как предсказывал Гитлер своему фельдмаршалу Кейтелю8, не проходило долгое время. Еще и сегодня раздаются голоса, упрямо утверждающие, несмотря на все данные исторической науки, свидетельствующие об обратном, что Гитлер 22 июня 1941 г. якобы предупредил действия сверхмощной и готовой к наступлению Красной Армии.

В спорах о прошлом Германии этот обновленный тезис о превентивной войне превратился в средство политической борьбы. Поначалу этому соблазну поддался некто Эрнст Топич, философ из Граца, выступивший, к удивлению многих читателей, в роли военного эксперта с книгой "Война Сталина"; однако он защищал настолько устаревшие и к тому же авантюрные позиции, что не оставалось никаких сомнений в том, что он не захотел считаться ни с какими результатами научных исследований. Уже по одной этой причине его работа не дала никаких новых научных положений о советской внешней и военной политике. Зато его книга оказала поддержку тем, кто до сих пор считает Гитлера прежде всего жертвой советской политики9.

Проблематичен и тот интерес, который привлекает к тезису о "превентивной войне" Гитлера такая уважаемая газета, как "ФАЦ", особенно с тех пор, как советский эмигрант Виктор Суворов высказал в британском военном журнале ту точку зрения, согласно которой Красная Армия хотела напасть на Германию летом 1941 г.10 Хотя аргументация Суворова была настолько куцей, что критики даже поставили под сомнение "его способности как историка", Гюнтер Гилльэссен выразил в той же "ФАЦ" мнение, будто гипотеза о советском упреждающем ударе по Германии в 1941 г. приобрела некоторую убедительность. Кроме того, он высказал надежду на то, что доказательство наличия агрессивных намерений у Красной Армии освободило бы немцев от той "вины за нарушение мира", которую советский режим, ссылаясь на тяжелый ущерб, нанесенный Советам в войне, с тех самых пор пытается навязать Федеративной Республике12.

Между тем этой статье Гилльэссена была дана серьезная отповедь. Критиковавшие его вновь доказали, что операция "Барбаросса" не была реакцией Гитлера на какое-то развертывание советских вооруженных сил, а являла собой идеологически мотивированную и заранее спланированную истребительную войну против СССР13. Дело, может быть, и обошлось бы этими стычками историков, если бы Йоахим Гоффман не пришел к выводу в 4-м томе труда, изданного Военно-историческим научно-исследовательским институтом во Фрейбурге под названием "Германский рейх и вторая мировая война", что тезис о превентивной войне вполне оправдан. Он подкрепил эту точку зрения еще раз в своем "Письме читателю"14.

Авторы, разделяющие мнение Гоффмана, исходят, как правило, из представления о том, что СССР до второй мировой войны и перед ее началом занимал доминирующую политическую и военную позицию в международной системе15. По существу, они опираются на три аргумента. Во-первых, Сталин летом 1939 г. имел полную свободу действий; он решил пойти на сотрудничество с Гитлером якобы для того, чтобы втянуть "капиталистическую державу" в войну. Топич здесь доходит до того, что называет Гитлера орудием исполнения планов сталинской мировой державы. Во-вторых, переговоры советского народного комиссара иностранных дел Молотова с германским правительством в ноябре 1940 г. характеризуются как пример того, что Советский Союз преследовал в отношении Запада почти не ограниченные экспансионистские интересы. Топич вновь подчеркнул в своем "Письме читателю", что Сталин хотел захватить всю континентальную Европу и что именно поэтому Молотов выдвинул очень большие территориальные претензии, тем самым сознательно провоцируя нападение Германии на Советский Союз. С помощью наступательной стратегии Красной Армии предстояло разгромить Германию на ее собственной территории. В-третьих, утверждают, что Красная Армия если не в 1941-м, то уж не позднее 1942 г., готовилась напасть на Германию. Из этого делают вывод, что Гитлер летом 1941 г. получил единственную возможность упредить Сталина.

Ввиду столь серьезных заявлений следует прежде всего задать вопрос о том, пришли ли эти авторы к указанной точке зрения в результате углубленного анализа фактических данных. Просмотр использованной ими литературы показывает, что это далеко не так. Гоффман опирается преимущественно на высказывания советских военнопленных, не принимая в расчет весьма сомнительное качество таких источников. Суворов же вообще не показывает никаких новых материалов, а выборочно (и к тому же неверно!) цитирует давно известные мемуары. Еще хуже то, что эти авторы не принимали во внимание значительные новые работы16 или же лишь в некоторых случаях привлекали авторитетные исследования, но вовсе не учли результатов научного поиска таких ученых, как Андреас Хильгрубер или Джон Эриксон. А ведь именно монография Эриксона, столь часто цитируемая Гоффманом, относится к тем публикациям, в которых тезису о советских агрессивных намерениях в 1941 г. противопоставляется огромный и весьма убедительный материал17.

Методической небрежностью отличается и анализ советской внешней политики. В отличие от предположений Гоффмана в мемуарах советника в германском посольстве в Москве Густава Хильгера указывается, что советская дипломатия в первую очередь руководствовалась серьезными соображениями обеспечения безопасности страны18. Hаукой с выходом в свет "Справочника по Восточной Европе" ("Остэуропа хандбух"), в котором исследована внешняя политика СССР на всех ее этапах до 1941 г., было еще раз всесторонне показано, что центральную роль в ней всегда играли интересы безопасности. Заслуга этой публикации состоит также и в том, что в ней выявлены внутренние предпосылки для такой внешней политики. Там, помимо всего прочего показана взаимосвязь сталинской внешней политики с советскими методами индустриализации, раскрыты те жертвы, которые понесли экономика, общество и государство в результате постановки нереальных целей при планировании, все новых волн "чисток" и связанной с ними массовой ликвидации специалистов, а также в результате экономического хаоса и недостаточной производительности труда. Эти удары, отбросившие страну назад, должны были непременно сказаться и на оборонных возможностях Советского Союза. СССР хотя и смог добиться в течение 3-го пятилетнего плана (1938-1942) высоких достижений в отдельных областях производства вооружений, однако не сумел устранить типичные побочные явления сталинской индустриализации такие, как "узкие места" на производстве, стагнация и дезорганизация в некоторых отраслях хозяйства. Это в свою очередь вело к задержке оснащения вооруженных сил, в частности, транспортными средствами, радиоаппаратурой, боеприпасами, способствовало пренебрежительному отношению к развитию инфраструктуры19.