Владимир Козлов - Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг.
И. Мардарь удалось отыскать одного из очевидцев встречи — Ю. П. Тупченко, бывшего начальника управления КГБ по Ростовской области. Тупченко запомнил, что с делегацией встречался сам Ф. Р. Козлов. Среди представителей демонстрантов «были две или три девушки. Один из мужчин был изрядно пьян. Представился — „Жуков“ и нецензурно выражался. Разговор шел о бедственном положении рабочих, жителей города. Запомнилась фраза одного из членов делегации: „У нас хорошо живется лишь Юрке Гагарину да Маньке буфетчице“». По словам Ю. П. Тупченко, «делегация не просила членов правительства выступить перед демонстрантами. Ф. Р. Козлов попрощался с ней словами: „Идите к людям, успокойте их, призовите прекратить беспорядки“».
И. Мардарь считает: «Встреча закончилась безрезультатно для демонстрантов, да и никто из приехавших «важных птиц» не воспринял эту делегацию всерьез». К тому же встреча, по предположению журналистки, состоялась уже после выстрелов в Горотделе милиции и расстрела на площади. Делегация, покинувшая площадь минут за 20–30 до стрельбы, о происшедшем еще не знала. Ее отпустили с миром. А аресты начались позже.[851]
«Встреча» кремлевских представителей с «народом» имела скорее символическое, чем практическое значение. Эта встреча, а не только выстрелы в толпу по приказу Москвы, превратила локальный конфликт местной администрации и местных рабочих в столкновение целого города с центральной властью. Стороны даже вступили в «переговоры». Членам Президиума ЦК КПСС пришлось выслушать резкие требования, упреки и обвинения рабочей делегации, — такого режим не знал уже лет сорок! Было над чем задуматься и о чем вспомнить. На горизонте замаячил призрак организованного рабочего протеста.
Какая-то часть толпы, остававшейся у горкома КПСС, была настроена на то, чтобы дождаться результатов переговоров. Другие бунтовщики вели себя более агрессивно. И пока делегация отсутствовала, произошли драматические события. Власти попытались очистить здание и оцепить его силами воинского подразделения. Но нападавшие и сами в массе своей вышли уже на площадь, поскольку в опустевшем и разгромленном горкоме делать им было решительно нечего. По справедливому замечанию И. Мардарь, никакого практического смысла выставлять охрану у пустого здания, а тем более «защищать его, применяя оружие», не было.[852] Тем не менее, группа военных на бронетранспортере попыталась вклиниться в толпу и оттеснить демонстрантов. Им это не удалось, и они получили приказ выйти из толпы. Эти малопонятные маневры очень напоминают подготовку к расстрелу: свои не должны были пострадать.
К этому времени прибыла новая группа автоматчиков (из состава войск МВД СССР) под командованием начальника Новочеркасского гарнизона генерала Олешко. По данным прокурорской проверки Прокуратуры СССР, Олешко обратился к толпе с балкона с требованием прекратить демонстрацию. Толпа не реагировала. Солдаты, выстроенные у фасада, произвели предупредительный залп в воздух, «от чего толпа шумевших и напирающих людей отхлынула назад. Однако тут же из толпы раздались выкрики: „Не бойтесь, стреляют холостыми“. После чего толпа вновь ринулась к зданию и выставленным перед ним солдатам. Последовал повторный залп вверх и сразу же после негр единичные автоматные очереди по толпе. В результате — человек 10–13 остались лежать на площади. Впоследствии выяснилось, что кто-то из особо буйствующих лиц пытался выхватить оружие из рук солдат, которые вынуждены были открыть огонь. И только после этих выстрелов среди демонстрантов возникла паника».[853]
По сообщению И. Мардарь, в материалах прокурорской проверки есть документы, свидетельствующие о том, что находившийся на балконе генерал Олешко «никаких команд на применение оружия не давал, даже наоборот, возмущенный действиями стрелявших, пытался криками остановить их».[854] При этом, по некоторым данным, именно в этот момент один из демонстрантов, пожилой мужчина, призывал толпу с балкона к сдержанности и организованности.[855]
Официальная версия пыталась представить расстрел толпы как случайность, как своего рода недоразумение, а саму стрельбу подать как акт самозащиты, ответ солдат на угрозу для их жизни. Чтобы придать логичность и выстроенность этой версии, нападение на милицию и на горком связали единой причинно-следственной цепочкой: разозленные неудачей в милиции хулиганы вернулись на площадь, снова попытались отобрать у каких-то солдат оружие, а солдаты (без специального приказа) «вынуждены были» открыть огонь. Эта версия уже давно вызывает обоснованные сомнения. Почему-то не было установлено (в отличие от эпизода в милиции) ни имя солдата, который якобы подвергся нападению, а сделать это было совсем нетрудно, ни того, кто пытался отобрать у него оружие и угрожал жизни. Версии о самозащите противоречит и тот подтвержденный многими очевидцами факт, что стрелять в толпу начали все-таки одновременно, а не единичными автоматными очередями. Так стреляют по приказу, а не при спонтанных попытках защитить свою жизнь.
Одним словом, вряд ли можно считать эпизод расстрела полностью восстановленным. Однако для нашего исследования достаточно и того, что факт нападения на солдата не был доказан следствием, которому пришлось прибегнуть к довольно грубой подтасовке, чтобы доказать недоказуемое. И. Мардарь справедливо пишет по этому поводу, что ни в 1962 г., ни в 1990 г. так и не нашли ни одного очевидца нападения на военнослужащего, никого, кто своими глазами видел бы это ключевое для официальной версии событие.[856] Хотя многие другие, гораздо менее существенные эпизоды были восстановлены до мельчайших деталей. С этой точки зрения правомерен вывод о том, что был приказ стрелять на поражение, а толпа перед стрельбой никак не меняла своего поведения; оно, впрочем, и так было уже достаточно агрессивным. Повторное применение оружия 2 июня 1962 г. было продиктовано не полицейскими, а политическими мотивами. Следовательно, и ответственность за неправомерное применение оружия несут не отдельные военнослужащие, а гораздо более высокие инстанции.
И. Мардарь высказала обоснованное предположение о том, что члены Президиума ЦК КПСС были испуганы встречей с делегацией забастовщиков, увидев в этой делегации очевидный симптом начавшейся самоорганизации бунтовщиков.[857] Вероятно, это действительно могло подвигнуть «московских вождей» воспользоваться уже полученной санкцией Хрущева на применение оружия, не очень задумываясь при этом о таких «мелочах», как правомерность стрельбы в безоружную толпу.
После расстрела. Речь мусорщика Жилкина.Известие о расстреле толпы, до последнего момента верившей, что «в народ стрелять не будут», быстро облетело город. О первой реакции на происшедшее можно судить по рассказу 34-летнего прессовщика НЭВЗ П. Ф. Решетникова, осужденного за участие в волнениях: «Часа в 2–3 дня к заводу стали приезжать рабочие, рассказывали, что в городе стреляли в людей. Народ стал возмущаться, к нам подошел Дьяченко и сказал: „Ну и правильно, что постреляли людей“. Я на это заявил Дьяченко: „Как ты смеешь так говорить, а еще красную повязку повязал, лучше бы ты черную нацепил“. Стоявший здесь же Завалко, его фамилию я узнал потом, тоже стал говорить, что правильно людей постреляли. Я после этого ударил его по лицу. Люди нас разняли, я сел на велосипед и уехал на речку. Завалко говорил, что бесчинствующие люди причинили государству большой ущерб, а я ему ответил что люди, разве, ничего не стоят? Я был расстроен его высказываниями и ударил его по лицу».[858]
В изложении свидетелей, дело выглядело несколько иначе, но суть конфликта понятна: расстрел расколол жителей города. Одним, с самого начала выступавшим против забастовки, пришлось искать моральных оправданий своему сотрудничеству с властями, отдавшими жестокий приказ. Другим, бывшим до сих пор в стороне, — вырабатывать собственную позицию, даже если они и не высказывали ее вслух, подобно Решетникову.
Противоречие между возмущением и страхом, который внушал режим законопослушным обывателям, было основой психологического и морального стресса. Его пережили в тот день многие жители города. 33-летний старший инженер Новочеркасского филиала проектного института «Гипроэнергопром» Н. П. Бредихин, отец двоих малолетних детей, ранее не судимый, был по всем критериям политической благонадежности вполне «советским человеком». Добровольно, по призыву партии, как тогда говорили, он выезжал работать в деревню, в МТС, и на целину, имел больше всех в отделе рационализаторских предложений и изобретений, готовился поступать в аспирантуру. Портрет Бредихина висел на «Доске почета».[859]
