Владимир Козлов - Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг.
Ночью в городе появились листовки, которые означали, что некоторые участники и очевидцы волнений начали идеологическую аранжировку событий. Автором одной из таких листовок был 24-летний электромонтажник НЭВЗ А. Ф. Жаров, в прошлом амнистированный, с семиклассным образованием. Листовка представляла собой достаточно любопытную идеологическую конструкцию и достойна того, чтобы привести ее текст полностью:
«О липовых ленинцах.
Сталина вы критиковали, сторонников частично в гроб загнали, остальных от руководства отстранили, но цены на все продукты и товары в апреле каждый раз снижать они не забывали. Хрущев из года в год в магазинах цены поднимает, заработок рабочим при этом он снижает, невольно возникает вопрос у нас, кто — враг народа был или есть. Какие же вы лгуны и лицемеры и власти жаждущие псы, народа угнетатели. К чему стремитесь вы? Сталин и сторонники его последовательно к коммунизму шли и всех вели, при этом не смотрели на проделки капитала и не указывали пальцем так, как вы лгуны».[797]
Итак, накануне второго дня волнений в Новочеркасске все ругали Хрущева как изменника делу коммунизма. Некоторые ностальгически вспоминали времена Сталина, «когда последовательно к коммунизму шли». Для многих рабочих Новочеркасска продолжение волнений и забастовок было «борьбой за коммунизм» против «власти жаждущих», «народа угнетателей». Режим, потративший столько усилий на пропагандистскую «промывку мозгов», попался в ловушку собственной демагогии. Он сделал нечто, противоречащее своим «первоценностям», и народ теперь жаждал выразить «неправедным коммунистам» свой протест.
С портретом Ленина, под красным флагом
(2 июня 1962 г.) Утро на электровозостроительном заводе. Остановка тепловоза.В первый день волнений на территории завода, вдали от центра города, события еще удерживались в рамках обычной локальной волынки. Их сценарий вполне соответствовал картине стихийной рабочей стачки начала XX века или времен «военного коммунизма» и раннего нэпа. Но ночью через город прошли войска, территория завода оказалась фактически «оккупированной», в Новочеркасск примчалась сначала первая группа московских руководителей среднего уровня, а затем приехала вторая. Рабочие ответили продолжением забастовки и политической демонстрацией в центр города. В роли коллективного «мотора» событий вновь выступили рабочие сталелитейного цеха. С утра 2 июня они пришли на завод к 7 часам, но к работе не приступали — обсуждали минувшие события. Не начинали работу и рабочие ряда других цехов.
Но на заводе по-прежнему чувствовался раскол. Инструментальный и электроцех начали смену, но, по сообщению Ивашутина, «были блокированы хулиганствующими элементами, которые силой выводили рабочих из цехов и заставляли присоединяться к ним».[798] Заместитель председателя КГБ, так же как и обвинение в суде, в описании событий сосредоточился на насилии и угрозах активных бунтовщиков в адрес лояльных рабочих. Однако гораздо важнее были психологическое давление и общая немного истерическая атмосфера. Сторонники продолжения забастовки обвиняли своих товарищей в предательстве и измене делу рабочего класса. Альтернативные точки зрения, попытки образумить и предостеречь рабочих от прямого столкновения с властями заглушались эмоциональной риторикой.
Как рассказывал один из свидетелей, на его призывы к товарищам по бригаде приступить к работе он услышал выкрики какой-то возбужденной и растрепанной женщины, случайно оказавшейся в цехе: «Что, толстопузый, загоняешь людей на работу, не будем работать. Наели брюхи, напились крови, а нам нечем жить».[799] Так кричала М. Залетина, 38-летняя уборщица, уже знакомая нам по событиям 1 июня.
Подобные сцены происходили, вероятно, во всех цехах. Но агрессивная активность немногих была лишь специфическим выражением возмущения и недоумения большинства. Как вспоминал Е. И. Мардарь, работавший в кузнечном цехе, утром 2 июня он в переполненном трамвае ехал, как обычно, на работу. Люди живо обсуждали происшедшее накануне и пытались предсказать, что же будет дальше. То, что рабочие увидели на заводе, произвело на них тягостное впечатление: «На проходной солдаты. У входа в цех — целый взвод их. У других цехов — то же самое. Работать под дулом автомата? Никогда. У нас в кузнечном цехе происходило вот что: кузнецы, не входя в цех, усаживались на лавки… На обращение офицеров с требованием работать ответили: „Работайте сами, раз оккупировали завод!“».[800]
Часть рабочих предпочла не ввязываться в разгоравшийся конфликт и отправилась по домам. Через час после начала смены, в 8 часов утра, литейщики двинулись к новому механическому цеху, затем — к заводоуправлению. К ним примкнули рабочие кузовного и других цехов. Сорвав дверь с ворот заводоуправления, толпа хлынула на площадь.[801] Дальнейшее было почти зеркальным повторением предыдущего дня. Толпа остановила сначала электропоезд Шахты — Ростов, а затем — проходивший мимо заводоуправления тепловоз. Движение было прервано. А над заводом, как и в полдень 1 июня, зазвучали тревожные гудки. Активную роль в этих событиях сыграли некоторые герои первого дня забастовки, в частности, Фетисов и Зиненко. Фетисов вообще действовал почти по шаблону. Утром он опять собрался поехать к матери (накануне эта поездка у него сорвалась), но почему-то опять оказался на заводе, а потом у остановленного тепловоза. Он снова выключил кран и спустил воздух из тормозной системы. Мотивы действий стропальщика не совсем понятны. По его собственному рассказу, он как бы пытался «исправиться»: выпуск воздуха должен был, по его мнению, прекратить тревожные гудки.[802]
А. И. Зиненко, один из строителей баррикады у заводских ворот вечером 1 июня, также оказался на железнодорожных путях. Из кабины остановленного тепловоза он агитировал толпу: «разговаривал с народом». По рассказу одного из патрулей, находившихся в центре событий, кто-то сделал Зиненко замечание, а в ответ услышал: «Здесь рабочий класс. Он нас поймет».[803] Конфликт между сторонниками восстановления порядка и активными забастовщиками, их борьба за контроль над поведением толпы не ограничились этим «замечанием» и ответной репликой Зиненко. В ответ на чей-то призыв пропустить тепловоз, из толпы осуждающе закричали: «Сколько вам заплатили, уходите, а то наломаем бока». Активного участника столпотворения у тепловоза 33-летнего фрезеровщика А. Г. Нестеренко упрекнули, сказали, что он «влез в грязное дело». Нестеренко упрека не принял, ответил: «Не твое дело!», а вслед «резонеру» еще и обиженно прокричал: «За сколько продался?».
Сквозь скандальную и малопривлекательную картину разгоравшихся беспорядков, сквозь грубость и мат все-таки проступал классовый лейтмотив: мобилизация толпы на почве ненависти и вражды к «толстопузым» и «начальникам» (или «толстопузым начальникам»?), психологическое давление на «лояльных» и «нейтральных» — обвинения в «измене», «продажности» и т. п., наконец, консолидирующая апелляция к «народу», «рабочему классу», которые «нас поймут».
Забастовки на других заводах.Когда над окрестностями разнеслись гудки тепловоза, от основной толпы отделилась группа рабочих. Они направились на электродный завод, завод № 17 и «Нефтемаш», чтобы поднять их на выступление. Однако на электродном заводе уже были свои организаторы. Одной из ключевых фигур стал электрик Андрей Коркач. Другим активным организатором забастовки на электродном заводе следствие называло Г. Г. Каткова, впервые включившегося в беспорядки еще в ночь с 1 на 2 июня (тогда он пытался помешать продвижению танков). Оба они были уже в зрелом возрасте. Коркачу 45 лет (взрослый сын в момент новочеркасских событий служил в армии, старшая дочь работала чертежницей на НЭВЗ), а Каткову — 36, материально достаточно обеспечены, во всяком случае, по меркам своего времени. Так что вряд ли их активное участие в событиях можно объяснить исключительно спонтанной реакцией на повышение цен или случайным стечением обстоятельств. Вероятно, в действиях Каткова и особенно Коркача следует искать влияние каких-то более глубоких (идейных?) причин.
«Коркач по своей натуре рвач», — безапелляционно заявляло следствие. Иначе с какой бы это стати, будучи обеспеченным человеком, имея жену — заведующую магазином (символ неправедного богатства в бытовой знаковой системе советского общества), говорить: «Я сорок лет ждал улучшения жизни». Однако все, что известно о действиях Коркача по организации забастовки на электродном заводе, делает обвинения во рвачестве психологически недостоверными. «Рвачи» предпочитают не кликать на свою голову неприятностей, а если и проявляют какую-либо активность в конфликтных ситуациях, то делают это исподтишка, предпочитая заботиться о своих шкурных интересах, а совсем не о рабочей солидарности. И уж тем более такие люди не пользуются уважением в рабочей среде. А товарищи Коркача по работе даже под нажимом следствия очень неохотно давали против него показания, «называли его по имени и отчеству, говорили, что он был для них авторитетным человеком».[804]
