Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №46 от 15.11.2011
Вот вдумайтесь в последнее предложение – почему инструктор была так недовольна? Потому что она теперь за Курочкина, в том числе и за итоги голосования граждан за него, отвечала, по сути, не зная Курочкина. Но в любом случае, как вы прочли, райком две недели представлял кандидата в судью людям на собраниях, на которых люди задавали судье любые вопросы.
И ответ на глупейшую претензию Назарова, что выборы судьи были безальтернативны. Что, райком должен был на радость Назарову двух кандидатов возить, чтобы показывать людям, что райком сам не знает, чего хочет?? Дело же не в количестве судей, а в том, что его могли просто не избрать, если бы он людям не понравился. Но они проголосовали. Почему?
Посмотрите, кто сегодня судья. Это молодая женщина, которая неизвестно как сдала экзамены на юрфаке, после чего несколько лет проработала секретарем суда, подделывая протоколы по приказу судей. Этим она показала председателю суда свою подлость и покорность, и ее назначают судьей. Такого судью, это ясно, даже сегодня народ не избрал бы.
Курочкин тоже был молод (ему было 26 лет), но он пережил блокаду Ленинграда и полтора года воевал самоходчиком, у него два ранения, три ордена и три медали. После войны он заканчивает среднюю школу, затем юридическую, одновременно работая то рыбаком, то воспитателем, то бухгалтером. У кандидата в судьи Курочкина были биография и жизненный опыт, которого у многих его избирателей, даже старше его, не было, плюс у него была справка юридической школы, удостоверяющая, что он знает законы. Какого судью было еще людям желать? Он не мог не вызывать уважения, как достойный кандидат в судьи.
Ниже мы посмотрим, что давала выборность судей, а сейчас рассказ Курочкина о взаимоотношении судей с тогдашним начальством.
Советское и партийное начальство«Первый секретарь райкома лично сам пригласил меня в свой кабинет и, как с равным, серьезно, по-деловому, полчаса беседовал о трудностях и задачах, стоящих перед нами на данном историческом этапе, и о том, что предстоит сделать, чтобы вытащить район из отстающих в передовые, и какая роль отводится в этом важном деле народному суду. Я заметил, что суд ни от кого не зависит и подчиняется только закону. Первый секретарь сказал: «Правильно. Но нельзя забывать партию. Она — основная руководящая и направляющая сила в стране». Я сказал, что это очень хорошо знаю и помню, потому что по основам марксизма в юридической школе у меня были круглые пятерки. Это очень обрадовало секретаря, и он пообещал назначить меня руководителем кружка по изучению краткой биографии Сталина в каком-нибудь отдаленном колхозе. Я поблагодарил за доверие, а сам про себя подумал: «Черт меня дернул за язык хвастаться пятерками». В общем, первый секретарь — умный и добрый человек. Мы расстались друзьями, дав друг другу слово работать в тесном контакте».
И где здесь указание выносить приговоры, которые требует секретарь райкома? Этих указаний и в дальнейшем никогда не было, и, как следует из воспоминаний Курочкина, он сам звонил по трудным делам в райком, пытаясь получить если не указание, то хотя бы узнать мнение начальства.
А вот Советская власть.
«…председатель райисполкома. Человек он, конечно, положительный, но уж слишком прямолинеен и резок. Когда я пришел к нему и представился, он долго и пытливо разглядывал меня, словно заморскую диковину, и, наглядевшись вдоволь, ехидно спросил:
— А усы зачем? Для солидности? Сбрей. Не усы, а какая-то грязь под носом.
Я молчал, а он, не стесняясь, говорил обидные слова да еще жалел меня при этом.
— Молод ты еще, ох, как молод. Жаль мне тебя... Поэтому хочу дать три напутственные заповеди. Они слишком примитивны, но если ты за них будешь держаться, то, может быть, просидишь свои три года до следующих выборов. Первая заповедь — не бери взяток, вторая — не залезай в государственный карман и третья — не лапай девок, с которыми будешь работать.
Это уже было слишком. Разве я не знал моральный кодекс судьи? Но я не в силах был вымолвить ни слова и сидел, согнув голову, униженный и побитый. Сергей Яковлевич подошел ко мне, взлохматил волосы.
— То, что я тебе сказал, пусть останется между нами. Никому ни слова. Понял? Никому... А если тебе потребуется от меня помощь, помогу.
С какой благодарностью я пожал его цепкую и жесткую, как щепка, руку! Так искренне и крепко я еще никому в жизни не пожимал. Я думаю так, что порядочность в человеке ценнее доброты...».
Теперь о прокуроре.
Прокурор«Магунов Виктор Андреевич родился прокурором. Он старше меня всего лишь на три года, а кажется — на все десять. Высокий, полный, рыхлый, с холодным скучным лицом и очками вместо глаз, он невольно вызывает страх и уважение. Магунов строг, но не зол, по-своему добр, но доброта эта скорее пугает, чем радует; справедлив, но справедлив, как сам закон. Он ни на кого не жмет, но все чувствуют тяжесть его руки.
Прокурор, как все смертные, наделен и слабостями, и пороками, но скрывает их так умело и ловко, что простым глазом не заметишь. А самое главное — Магунов умен, чертовски упрям и настойчив. Я уверен, он добьется высокого положения, по крайней мере, должность областного прокурора ему обеспечена.
Одно время мы дружили, правда недолго, а потом разошлись, чтоб навеки стать непримиримыми врагами.
Кажется, это было на третий день после выборов. Я тогда очень много и упорно работал: дни и ночи просиживал за столом, подготавливая дела к слушанию. Изучая к предстоящему процессу одно очень спорное арестантское дело, я обнаружил, что протокол об окончании следствия не был подписан обвиняемым. Нарушение это было чисто формальным, но оно давало мне повод прямо без судебного разбирательства направить дело прокурору на доследование.
Я решил на первых порах не портить отношений с прокурором, которого я еще не знал. Взяв дело под мышку, я отправился в прокуратуру исправить ошибку, да и заодно познакомиться с Магуновым. Секретарь доложила о моем приходе, и тотчас я был принят. Когда я вошел в кабинет, Магунов стоя разговаривал по телефону. Видимо, разговор для него был очень важный и обнадеживающий. Он растягивал в улыбке рот, повторял одни и те же слова: «Благодарю, слушаюсь, спасибо». Не отрывая от уха трубки, он широким жестом разрешил мне сесть в кресло около стола и вяло пожал мне руку.
Закончив приятный разговор, Магунов заложил руки за спину, прошелся по кабинету, сказал: «Так-с, неплохо и даже очень неплохо», — сел за стол, снял очки, протер их безукоризненно чистым платком и, рассматривая свои холеные руки с пухлыми, как сосиски, пальцами, спросил:
— Ну, так как дела, Фемида?
Я сказал, что так себе, поначалу трудновато приходится. Прокурор громко чихнул, промокнул клетчатым платком рот и заметил, что это естественно, так и должно быть, но дело не в этом. Откинувшись на спинку стула, он снял очки, поиграл ими, посадил на место и, пристально разглядывая меня, мягко спросил:
— Вы по призванию или по наитию стали юристом?
Я резко ответил, что в этом я ни перед кем не намерен исповедоваться. Он высоко поднял брови, посмотрел на меня поверх очков и улыбнулся.
— Жаль, очень жаль, молодой человек.
— Это почему же вам жаль? — грубо спросил я.
Он же моей грубости противопоставлял утонченную оскорбительную вежливость.
— Дорогой мой, юристом, как и поэтом, надо родиться. А я в вас этого не заметил. Простите, но не заметил, — Магунов широко развел руки и поклонился.
Мне стало смешно: прокурор дал маху, он переиграл, как плохой артист. Это как рукой сняло всю злобу и обиду, я принял беззаботный веселый вид и сказал, что разные бывают поэты, а юристы — тем более, потом положил на стол дело.
— Виктор Андреевич, здесь вкралась небольшая ошибочка, - сказал я как бы между прочим,
Магунов надменно выпрямился.
— Что? Какая ошибочка?
— Посмотрите сто первый лист, — небрежно кивнул я. Прокурор, морщась, полистал дело и вдруг ахнул.
— Бог мой! Да это же прямой повод к отмене! — потом бросил на меня встревоженный взгляд. — Семен Кузьмич, а вы по нему подготовительное заседание проводили?
Я сказал, что только из-за этого и не проводил. Магунов облегченно вздохнул и заверил меня, что этот казус он сегодня же исправит. Он вызвал следователя, прямо на моих глазах сделал ему жесточайший нагоняй и приказал немедля отправиться в город, в тюрьму к арестанту подписать протокол. После этого мы разговорились, но уже по-другому, по душам, и прокурор пригласил меня заглядывать к нему вечерами на огонек.
