Олег Арин - Россия в угаре долларгазма и еслибизма

По крайней мере, мне хотелось бы в это верить.

С наилучшими пожеланиями.

Алекс Бэттлер.

Октябрь 2003 г.

PS Ты, конечно, спросишь: ну что-нибудь светлое есть в этой России? Отвечаю: да, есть, и это женщины, самые красивые в мире, но об этом в другой раз.

Мы сами себя хороним…

(Постсоветская Россия глазами Запада)

«ЗАВТРА». Олег Алексеевич, вы — известный историк и политолог, автор более двадцати книг, постоянно работающий, что называется, на стыке культур, изнутри знающий и российскую «картину мира», и картину мира, присущую Западу, и картину мира, господствующую на Дальнем Востоке, в КНР и Японии. Мы рады приветствовать ваш приезд на Родину после растянувшейся на добрых или, вернее, недобрых для нашей страны полтора десятка лет «кругосветки» по маршруту: Москва—Владивосток — Япония—Канада—США—Великобритания—Москва. Основным объектом ваших исследований является такой неожиданный и по-своему даже метафизический феномен, как «сила государства», прежде всего в международных отношениях, тесно связанный с понятием силы вообще. Какова, по-вашему, силовая структура современного мира, и какое место занимает в нем Российская Федерация?

Олег АРИН. По моему глубочайшему убеждению: и человека, и исследователя, — мир представляет собой сложнейшую систему силовых взаимодействий самого разного уровня. Не все из этих уровней доступны нашему восприятию, и далеко не все из них доступны даже нашему представлению. Однако, поскольку мы сами существуем, то уже по этому факту находимся в определенной системе взаимодействий, которая непрерывно изменяется у каждого человека, у каждого общества, у каждого государства. Эти доступные нам уровни проявления силы можно не только воспринимать с той или иной степенью достоверности, их можно изучать и использовать, чем собственно, человечество и занимается всю известную нам историю.

Я обратил внимание на то, что понятие силы применительно к политической практике до сих пор не конкретизировано и не определено. Большинство авторов пользуется простейшими аналогиями с физическими силами — например, распространенные сегодня концепции «однополярного», «однополюсного» или, напротив, «многополярного», «многополюсного» мира, при всей их вариабельности, исходят из аналогии политической силы с магнитной силой, порождаемой изменениями электромагнитного поля. Однако подобная аналогия лишена каких бы то ни было оснований, — ведь все прекрасно представляют себе, что такое «однополюсный мир», но никто не в состоянии представить себе однополюсный магнит. Значит, эти силы имеют различную природу и разный характер.

Но, прежде чем строить гипотезы и теории по данному поводу, необходимо определить, в чем конкретно выражается политическая сила государства. Согласитесь, любая объективно существующая и действующая сила может и должна иметь не только качественное, но и количественное измерение. В противном случае, не имея никаких количественных характеристик силы, мы не сможем выяснить, как она проявляет себя в различных условиях. Если обратиться к определению английского философа XVIII века Д.Гоббса: «Люди вспоминают о силе только тогда, когда они ее почувствуют», то подобный сенсуализм будет справедлив и в отношении политической силы.

В качестве первого приближения к такой единице измерения я предложил «развести» понятие мощи или «полюса» государства с понятием «центра силы». Первое понятие определяется через экономический потенциал (в агрегативной форме ВВП) и формулируется в виде «закона полюса»: в геоэкономическом пространстве глобальный или региональный полюс означает определение субъекта, отличающегося от других субъектов как минимум двукратным превосходством. Превращение такого субъекта-«полюса» в «центр силы» предполагает наличие внешнеполитического потенциала (ВПП), уже в четыре раза превосходящего аналогичные показатели других государств на глобальном и в два раза — на региональном уровне. Это соотношение и определяет закон «центров силы».

«ЗАВТРА». То есть «экономическая мощь» — это как бы потенциальная энергетика государства, а «политическая сила» — динамическая энергетика?

О.А. Можно сказать и так.

«ЗАВТРА». И каков, по-вашему, порог реальной политической мощи любого государства?

О.А. Ясно, что ВПП зависит от экономической мощи. Но помимо этого существуют закономерные пропорции затрат на внутреннюю и внешнюю политику. Например, для поддержания статуса «сверхдержавы» вам необходимо тратить на внешнюю политику около 20 % госбюджета, для статуса «великой державы» — 10–12 %, если же вас проблемы «державности» не интересуют, тогда ваш ВПП может быть значительно ниже 10 %. При этом надо иметь в виду, что проблемы «державности» и указанные пропорции в современных условиях имеют значение только при минимальной критической массе ВВП не ниже 1 трлн. долл.

«ЗАВТРА». Интересное совпадение. Именно в эту долю известный французский историк Ф.Бродель определял максимально допустимые расходы на управление в обществах традиционного, доиндустриального типа. Кстати, с этим связывалось и требование «церковной десятины», дававшее католической церкви как минимум экономический паритет с любым государством средневековья.

О.А. Возможно, за этим совпадением и стоят какие-то закономерности, но вернемся к заданному вами в начале нашей беседы вопросу о силовой структуре современного мира и о том месте, которое занимает в нем сегодня Российская Федерация. Если подходить к этому вопросу с указанных выше позиций, то, скажем, в 1999 году экономический потенциал США был равен 8351 млрд. долл., Японии — 4079 млрд. долл., Германии — 2079 млрд. долл., Франции — 1427 млрд. долл., Великобритании — 1338 млрд. долл., Италии — 1136 млрд. долл., КНР — 980 млрд. долл., Бразилии — 743 млрд. долл., Индии — 442 млрд. долл., Мексики — 429 млрд. долл., а России — 333 млрд. долл. При всех возможных несовершенствах принятой международной методики подсчета ВВП, сам порядок этих цифр не подлежит никакому сомнению, погрешности относительно «западных» экономик в любом случае не превышают 20 %, а относительно «восточных», куда можно отнести КНР и саму Россию с ее «теневой» экономикой — пусть даже 100 %. Принципиально это ничего не меняет: КНР по своему экономическому «весу» находится на уровне Германии и почти вдвое уступает соседней Японии, а Россия — на уровне Бразилии и почти вдвое уступает любой из развитых стран Евросоюза.

Уже из этих цифр видны общие контуры современного мира, в котором безраздельно доминируют Соединенные Штаты. В области экономического потенциала мы видим, что ближайшая по данному показателю к США страна, Япония, уступает лидеру в два раза или, как говорят в спортивном мире, «целый корпус», что и делает экономическое лидерство Америки неоспоримым. Создание Евросоюза абсолютно справедливо рассматривается как попытка в первую очередь Германии и Франции под флагом европейской интеграции создать сопоставимый с США субъект экономики. Но этот процесс, во-первых, еще далеко не закончен, а во-вторых, он наталкивается и будет наталкиваться на ожесточенное противодействие Америки, которая применит весь арсенал имеющихся в ее распоряжении экономических и политических средств для подчинения и/или контроля «объединенной Европы». В этой связи достаточно указать на перманентную «особую роль» Великобритании в ЕС, «косовский кризис» или нынешнее развитие событий вокруг Ирака. Так же ревниво США будет относиться и относится ко всем попыткам реинтеграции постсоветского пространства, поскольку объединение экономического потенциала только трех «славянских» республик, России, Украины и Беларуси, выведет этот союз в ряд ведущих европейских стран с ВВП, приближающимся к 1 трлн. долл.

Теперь перейдем на следующую ступень анализа, рассмотрим, как этот экономический потенциал политически мобилизован государственными структурами. Так вот, доля правительственных расходов относительно ВВП в 1998 году составила для США — 32,8 %, для Японии — 36,9 %, для Германии — 46,9 %, для Франции — 54,3 %, для Великобритании — 40,2 %, а для России — 19,8 %. Иными словами, степень политической мобилизации общества в современной России приблизительно в 2–3 раза ниже, чем в странах Запада. При этом следует учесть, что и в США, и в Японии, и в Великобритании расположена основная масса транснациональных корпораций (ТНК), политическая активность которых во многом компенсирует и дополняет политическую активность собственно государственных структур. Причем относительно Соединенных Штатов вообще можно говорить о полной интеграции «большого бизнеса» и государственных структур.