Михаил Гефтер - 1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским
Непосредственное соприкосновение с «европейским человечеством» органично для России. Пожалуй, нигде мировой процесс в то время не входил в страну столь прямым образом, наталкиваясь на идейное сопротивление из глубины ее самой. С этой точки зрения декабристы – и авангард России, входящей в Мир, и люди, обреченные на непризнание той Россией, что сопротивлялась вхождению. Их поражение – важный факт европейского и мирового процесса, а не только «неудача первой революционной попытки в России». Это сильное и сложное явление, в результате которого возникнет многое, что затем, претворяя идеи в действие, определило облик русского XIX века.
Декабристы – люди, предельно сосредоточенные на России. У Пушкина есть строчка о Николае Ивановиче Тургеневе: «Одну Россию в мире видя, / Преследуя свой идеал, / Хромой Тургенев им внимал / И, плети рабства ненавидя, / Предвидел в сей толпе дворян / Освободителей крестьян»[17]. Кстати сказать, Тургенев – один из наиболее европеистских декабристов и отнюдь не изоляционист. Эту строку – «одну Россию в мире видя» (следовательно, и мир надо видеть при этом) – я бы поставил эпиграфом к рассмотрению. Но думаю, еще больше эти пушкинские слова применимы к Пестелю.
Сейчас незачем толковать «о декабризме» вообще. Стоит критично отнестись к понятию, которое включает в себя якобы единый процесс от начала и до конца. Следует помнить, что в день 14 декабря 1825 года на Сенатской площади со стороны Николая было больше участников декабристских организаций, чем со стороны восставших! Считается, что примерно 10 процентов всех дворянских фамилий России так или иначе причастны к свободолюбивому движению, хотя по-разному и на разных этапах.
– Получается, декабристы действовали, руководствовались только идейными соображениями? Были ли у них свои интересы? Вот американская революция была потребностью экономической, а в России все работают за идею?
– Вопрос хороший. Был ли тут заложен их личный интерес? Конечно! Невозможность для поколения людей после победы 1812 года вернуться к нравам и атмосфере вертикального рабства. Невозможность существовать в прежних обстоятельствах. Не забывай, что поколение победителей Наполеона – сплошь молодые люди. Они начинали добровольными поборниками Александровых преобразований. Рассчитывали, что царь-победитель, сыгравший столь существенную роль в Европе, не выдавший Францию на растерзание европейским монархам и отчасти сохранивший в ней результаты революции, будет соответственно действовать в России. Александр их разочаровал в обоих своих ликах – как «император Европы» и как человек, устроивший внутри России антипод всему, что пытался делать в Европе.
Болевым пунктом, вызвавшим энергический взрыв негодования, впервые породив идею цареубийства, было стремление Александра дать конституцию Польше: что же, Россия не доросла? России не дано то, что положено Польше? Из-за этого впервые Якушкин вызвался убить царя! Да еще польский слух дошел в такой редакции, будто Александр, предвидя сопротивление дворянства своим полонофильским проектам, чтобы заранее сломить их сопротивление, собирался освободить крестьян внутри России!
Взять самого глубокого и радикального и вместе с тем самого книжного из дворянских революционеров, каким был Павел Иванович Пестель. Что, собственно, хотел сделать Пестель в России? Какую задачу он ставил – повторить в России Французскую революцию? Оказывается, нет, Пестель хотел большего меньшими средствами. Он шел дальше Французской революции, желая предотвратить возникновение власти аристократии богатства и наследства. Но, учитывая последующее развитие, он желал достигнуть этого, минуя кровь и междуусобия Французской революции.
Движение его мысли ярко и, думаю, искренне представлено в показаниях на следствии. Он говорит, что его исходным пунктом было отрицательное отношение к Французской революции. С другой стороны, наблюденное им явление – Реставрация, как он говорил на следствии, не смогла устранить результатов революции! Оказывается, то, что Реставрация вынужденно сохранила завоевания революции, открыло ему глаза на то, что революция не дурное дело, – его можно и повторить! В лице Пестеля новая Россия молодых преобразователей собралась сокращенно повторить весь цикл европейских классических революций. От форм радикального переустройства до «термидорианских» реформ, при сохранении неустранимых завоеваний при реставрациях. Сохранить результаты преобразования, а с другой стороны, устранить кровь междуусобий. Которые в России, естественно, отягощались для них ужасами недавней пугачевщины.
Перед нами – попытка вдвинуть внутрь России в сжатом виде весь мировой процесс, каким тот представлен Европой. Вдвинуть так, что в результате получается видоизмененный его феномен, доведенный до точки, где начинается революционная критика его результата. Предотвращая «аристокрацию богатства» (слова Пестеля), он вместе с тем очищен от кровавых пороков французского прецедента. Итог приобретает форму беспрецедентного повторения – Россия политически реконструирует «европейское человечество». По крайней мере, способом осуществления.
У Пестеля был интересный спор с Рылеевым насчет Наполеона. Очень плохо относившийся к Наполеону Рылеев сказал: «Не дай бог, чтоб и у нас завелся Наполеон!» Впрочем, нам это и не грозит – мол, умный человек, желая быть преобразователем, будет скорее Вашингтоном. На что Пестель сказал: «Конечно, лучше так, но если суждено, что начатое нами дело приведет к новой тирании, то лучше пусть это будет тирания Наполеона! В таком случае мы будем сильны…» Это неслучайное и интересное его высказывание. Пестель был сторонник превращения постреволюционной России в крупную и сильную державу – не менее, а то и более могущественную, распространяющую свое влияние далее, чем при Александре. На некоторые изменения, касающиеся положения части Польши, он шел со скрипом и только для привлечения польских революционеров на свою сторону. Его интересы распространялись и на балканские дела. По мере того как усиливались разногласия среди самих декабристов, Пестель видел опасность междуусобия и думал предотвратить ее сильной революционной диктатурой Временного правительства – в сущности, на неограниченный срок.
Пестель – это уже постдекабризм внутри самого декабризма. Перед 14 декабря он переживал острый кризис и почти уже собирался уходить из движения.
14. Пестель против Петра. Царь Николай, душеприказчик повешенных. Идея «второго Петра» – прообраз партии-авангарда
– Можно сказать, что у декабристов задача была общей с Петром – прогнать русскую историю ускоренным темпом и встроить ее в европейскую систему? Разные методы, разный уровень сознания, но задача одна – догоняющая?
– Импровизация Петра вытекала из обстоятельств его воцарения, развертываясь далее в его персоне, при полной распорядительной власти над судьбами и существованием людей. В чем была цель царя? Произвести ломку патриархальных препятствий и начать перенос умений, подчиненный целям великой державы, раздвигающей пределы и границы. Царь Петр начинает импровизацией, и осознание цели возрастало у него по ходу дела. Я говорю «у него», поскольку самый тщательный просмотр всего совершенного показывает, что инициативы исходили только от него.
У декабристов же дело шло в обратном порядке. В начале интенсивная духовная работа самосознания, обращенная затем от себя к России и оборванная импровизацией 14 декабря 1825 года. Событие на Сенатской площади находится в поразительном разрыве с предшествующим ему духовным процессом. Попытка использовать междуцарствие и с помощью обмана солдат осуществить цель в виде импровизированного компромисса между несколькими революционными проектами. Правда, компромисса удивительного, проект князя Трубецкого[18] великолепен. Но финал 14 декабря 1825-го имел характер импровизации.
Оттого процесс декабризма приобрел трагический итог. С одной стороны, из политики ушло поколение внутренне свободных людей. С другой стороны, импровизация вытолкнула на арену царя Николая, а тот стал спазматически быстро возобновлять вертикальное рабство. Но декабристы дали ему сильный толчок – проектами и идеями, аккумулированными царем по ходу следствия. Началось строительство бюрократически-распорядительной империи, притязающей на роль арбитра Европы.
Любопытен для этого нового режима его акцент на России. Известно высказывание Николая о том, что он чувствует себя защищенным от «мерзостей века» только в глубинах России, опираясь на русскую толщу. В этом заметен его имперский постдекабризм, без чего не понять, как Пушкину видится в царе Николае «второй Петр». Сразу в нескольких ролях – и как преобразователь России, и как прекратитель разрушительно-лихорадочного стиля Петра Великого. У Пушкина мы встретим надежду увидеть в деятельности царя Николая «контрреволюцию революции Петра»: поразительное выражение!
