Лев Вершинин - Позорная история Америки. «Грязное белье» США
В любом случае, «короли виски» введением акциза были довольны и всячески его поддерживали, зато терпилы встретили инициативу центра с куда меньшей радостью, чем за 20 лет до того бостонские купцы налог на чай. А центр вдобавок еще и не шел на компромиссы, раз за разом отказывая «дальнему Западу» в его просьбах: не выделялись (дефицит же!) деньги на укрепление границы, где шла очень неудачная для поселенцев Северо-Западная индейская война, категорически запрещалось продавать зерно и виски напрямую испанцам во Флориду, минуя посредников с побережья. Сами понимаете, что проблема огненной воды в такой ситуации стала не причиной дальнейших событий, но спусковым крючком.
По-простому
Протесты начались сразу, — в первую очередь в Пенсильвании. Как и положено, поначалу без лишних обострений, с обсуждений вопросов «Кто виноват?» и «Что делать?» на местных конвентах, судебных исков, а когда стало ясно, что суды на другой стороне, массированной пропагандой саботажа. Поток петиций и ходатайств, подписанных, в том числе и весьма видными персонами, заставил Конгресс и Гамильтона чуть-чуть отступить, снизив сумму налога на 1 %, но для основной массы самогонщиков это выглядело, да и было, насмешкой. Ненасильственные настроения «дальнего Запада» иссякали. 11 сентября 1791 года некий Роберт Джонсон, сборщик налогов, слывший человеком неподкупным и до жути принципиальным, был обмазан смолой, обвалян в перьях и вывезен из городка, где пытался исполнять служебный долг, с напутствием: «Против тебя лично, Боб, мы ничего не имеем, но скажи «Рыжему», что его мы вымажем не смолой». Бедняга оказался первым, но далеко не последним, мытарей били по всему краю — в Пенсильвании, Мэриленде, Вирджинии, Джорджии и обеих Каролинах, — так что по итогам 1791-го и первого квартала 1792 годов в федеральный бюджет не поступило ни цента. Над городками взвились знамена с надписью «Ни цента налогов без представительства».
То есть события шли аккурат по еще незабытым лекалам предыстории Войны за независимость, и это очень напрягало центр. Гамильтон требовал от Конгресса ввести в «мятежные районы» войска, и Конгресс не особо возражал, но генеральный прокурор Эдмунд Рандольф, изучив вопрос, наложил запрет, поскольку, по его мнению, «юридически речь шла не о мятеже, а о пока еще законной форме протеста». В зоне протестов тоже так считали. В августе 1792 года в Питсбурге состоялся второй съезд протестантов, в отличие от первого, годом ранее, прошедший красиво и с участием юристов, но по настроениям куда более радикальный. Лидеры ассоциации «Минго Крик», взявшей в свои руки управление протестами, вели речь уже о «продолжении Революции, которую у народа украли», а по итогам возникли, как когда-то, «корреспондентские комитеты» (что-то типа органов параллельной власти на местах), «народные суды» (чтобы рассматривать, справедливы ли претензии мытарей) и «командования» местной милиции, ставшей очень похожей на отряды «Сынов свободы» при старом режиме.
Трубы горят
Теперь «Рыжий» кричал о «мятеже» уже благим матом. Летела на хрен вся его финансовая программа. В сентябре на Запад поехала специальная комиссия казначейства, разбираться и объяснять людям, что к чему, но мероприятие вылилось в комедию: Джордж Клаймер, глава делегации и доверенное лицо босса, мало того, что пытался запугивать тамошних лидеров, чего суровые пионеры не терпели, так еще и ездил по краю в маске (чтобы не опознали и не обидели), быстро став посмешищем на всем «дальнем Западе». Соответственно, доклад его был выдержан в истерических тонах: дескать, мятеж, бунт, война, британские шпионы, угроза республике и так далее, и тому подобное. Это уже насторожило самого Джорджа Вашингтона, финансовому чутью Гамильтона доверявшего абсолютно, а мятежей не терпевшего, — и в итоге «Рыжий» получил полномочия подготовить меры по приведению ситуации в порядок. С его подачи главным налоговым инспектором для «дальнего Запада» был назначен генерал Джон Невилл, получивший самые широкие полномочия. Назначение протестанты сочли вызовом, и справедливо: мало того, что бравый вояка, человек очень богатый и влиятельный, имел на руках немалое количество облигаций, а плюс к тому еще и владел несколькими спиртогонными заводами на побережье, он еще и имел твердую репутацию «предателя». Поскольку долгое время защищал интересы пионеров, а потом развернулся на 180 градусов, получив от «Рыжего» солидные налоговые льготы.
Его ненавидели, бойкотировали, хамили в лицо. Он ненавидел в ответ, бомбардируя Филадельфию депешами о том, что «мятеж выходит из-под контроля и, бесспорно, подготовлен англичанами». Насчет англичан, конечно, врал, но вот остальное становилось все более близко к тексту: подчиненным Невилла уже было опасно выходить на улицу даже за покупками. В газетах края появились — за подписью «Том Тинкер» (личность автора по сей день неведома) — едкие, очень популярные статьи, угрожающие (как когда-то в Бостоне за чай) всем «изменникам», кто станет платить «беззаконный побор». Если кто-то все же платил, его сараи и склады горели. В июне 1793 года жизнь вышла на грань фола: толпы демонстрантов жгли чучела Невилла, вешали его изображения, а в ночь на 22 ноября группа неизвестных, ворвавшись в дом Бенджамена Уэллса, одного из местных заместителей столичного гостя, под дулом пистолета заставила его сдать печать и написать заявление об отставке. Это уже превышало всякие рамки: сам президент Вашингтон объявил, что всякий, кто хотя бы назовет два-три имени нападавших, дав следствию ниточку, получит несусветную награду — 10 000 долларов, — но желающих не нашлось.
Пьянству — бой!
Позже, когда все уже кончилось, оппоненты Александра Гамильтона открыто обвинили «Рыжего» в том, что дальнейшие события прямо спровоцированы им ради укрепления власти федерального правительства. Сам он это, естественно, отрицал, но, как писал в мемуарах конгрессмен Уильям Финдли, «с лукавой и надменной улыбкой человека, считающего себя Господом». Как бы то ни было, в мае 1794 года по инициативе главы казначейства были выписаны повестки, обязывающие 60 злостных неплательщиков с «дальнего Запада» прибыть в Филадельфию для рассмотрения дел в федеральном суде. Требование было совершенно неисполнимо: на такое путешествие фермеры не имели ни времени, ни денег, да и оставлять семьи без мужчины во время войны с индейцами было совершенно невозможно. Однако неявка автоматически делала их уголовными преступниками «государственного значения». На сегодняшний день — после публикации трудов Уильяма Ходжленда и Сэмюэла Моррисона — нет сомнений в том, что это была провокация: уже после выдачи повесток их начали обсуждать, в итоге разрешив решать вопросы в местных судах, без выезда, однако опубликовали эту поправку много позже, в виде оправдания. А повестки, тем временем, шли на места, — уже с подразделениями федеральной милиции. 15 июля произошла первая стычка волонтеров «Минго Крик» с людьми Невилла, которые, столкнувшись со стрельбой, отступили, а 16 июля отряд протестантов, — вернее, уже повстанцев, — числом около 30 человек попытался взять штурмом укрепленное поместье Боуэр Хилл, резиденцию Невилла. В перестрелке погиб один из фермеров, Оливер Миллер, а остальные, не выдержав ответного огня, отошли к форту Катч, куда стягивались основные силы «Минго Крик», — более 600 человек во главе с «генералом» — майором Джеймсом Макфарлейном, ветераном и героем Войны за независимость.
Неудивительно, что следующий день — 17 июля — выдался бурным и горячим. Поместье было осаждено, несколько человек, в том числе родственники Невилла оказались в плену, где их, впрочем, ничем не обидели, после чего, выпустив из укрепления женщин и детей, волонтеры, еще не знавшие, что сам Невилл, на всякий случай, покинул поместье еще раньше, начали штурм. А кончилось все некрасиво: когда стало ясно, что запас боеприпасов иссякает, осажденные выбросили белый флаг и попросили о переговорах с «генералом», но стоило Макфарлейну выйти на открытое пространство, его застрелили, как позже писалось в рапорте, «в надежде, что бунтовщики, потеряв командира, утратят пыл». Надежда, однако, не оправдалась. Взбешенные «Минго Крик» пошли на открытый приступ, под огнем, потеряв двух товарищей, ворвались в поместье и сожгли его дотла, однако защитники, не переходя в рукопашную, подняли руки и уцелели все, кроме одного истекшего кровью солдата, — после чего были разоружены, слегка побиты и отпущены с миром.
Перепой
Похороны «генерала», торжественно проведенные на следующий день, взвинтили и так уже раскаленный добела «дальний Запад» окончательно. Умеренные лидеры, желавшие только уладить вопрос с налогами, уже не могли контролировать ситуацию. Бал правили радикалы, требующие «полноценного вооруженного сопротивления». 26 июля «Минго Крик», возглавленные Дэвидом Брэдфордом, естественно, тоже ветераном и героем, перехватили почтовый дилижанс (еще одно «преступление против государства») и вскрыли письма, выяснив имена «доносчиков и предателей». После чего Брэдфорд объявил о созыве ополчения, назначив местом сборов поле Брэддок, неподалеку от Питсбурга. И люди откликнулись. 1 августа в назначенном месте собралось более 7000 человек, едва ли не две трети мужчин «дальнего Запада», — в основном бедняки, не имевшие ни земли, ни винокурен. Речь шла уже не об акцизе, а обо «всех обидах, которые богатые, сговорившись между собой, наносят бедным, отобрав у них независимость и права». Звучали предложения идти на Питсбург — «Содом зла», «покончить с богатеями и сжечь все дотла», кто-то призывал атаковать федеральный Форт-Файет и разжиться в тамошнем арсенале оружием, включая пушки, а некоторые выступающие даже призывали «сделать, как во Франции», похвально отзываясь о гильотине. Тон задавал сам Брэдфорд, по ходу речи несколько раз сравнив себя с Робеспьером. В какой-то момент над толпой взвился флаг с шестью полосами и был брошен клич о независимости в союзе с Испанией, Англией или «хотя бы и Дьяволом, потому что сам Дьявол не способен оскорбить честных людей хуже, чем господа из Филадельфии». Толпа ревом поддержала эти речи.
