Сергей Кара-Мурза - Демонтаж народа
Наибольшей интенсивности борьба националистов против церкви достигла в момент Великой французской революции, когда интеллигенция, воспитанная Просвещением и опираясь на антицерковные чувства масс, выработала целостную светскую идеологию и проект создания народа. Божественное право было заменено «естественным», монарх как помазанник божий — Национальным конвентом. Принятие национализма за основу идеологии, которая легитимировала новый общественный строй и глубокую трансформацию всех общественных институтов, действительно означало пересборку народа. Де Токвиль писал: «Революция, уничтожив политические учреждения, принимается за разрушение гражданского порядка, вслед за законами переделывает нравы, обычаи, даже язык» (цит. в [27]).
Таким образом, в отношении наднациональных европейских структур нарождавшийся национализм был разделяющим. Он одержал победу и над имперской светской властью, и над единой централизованной церковью, и над классическими культурными традициями. Однако внутри образовавшихся национальных государств эта идеология была объединяющей — по отношению к региональным этническим общностям.
На устранение этнических различий и «фабрикацию» единообразных граждан, одинаково понимающих нормы и права нового общественного порядка с его антропологией свободного индивида, были направлены все средства господства национального государства, включая школу и СМИ. Различия изживались так интенсивно, что Европу иногда называют «кладбищем народов».
Наступление этого объединительного национализма, разрушающего этничность малых народов, вызывало сопротивление, в том числе сепаратизм — борьбу за отделение от большого национального государства. Так возникал «национализм периферии» — как протест против государственной формы «большой» нации. Однако, становясь идеологией сопротивления национальному государству, этот национализм периферии, как правило, имитировал формы и язык государственного национализма, ставил целью обретение малым народом статуса нации.
Говоря о становлении европейских наций, И. Чернышевский так объясняет развитие отношений между нацией и малыми народами: «Как правило, статус «этносов» получают группы, которые не были уничтожены или ассимилированы самоутверждающейся нацией, но которые не удалось сразу переварить, и с ними пришлось налаживать отношения, а следовательно, «давать им место» и как-то осмысливать их существование. На положение «этносов» также низводятся проигравшие нации, утратившие свои трофеи, но еще способные отстаивать свое существование. Собственно, если «нация» определяет себя как «господствующую», то «этнос» — это оппозиционная структура по отношению к «нации»… Обычная мечта любого «этноса» — чтобы его оставили, наконец, в покое. Но эта мечта обычно приводит к историческому поражению: «этнос» в эпоху господства агрессивных национализмов рано или поздно ассимилируется.
Этносы, оказавшиеся на положении меньшинств в больших национал-государственных проектах, отказываются принять такую логику. Они прилагают понятие «нация» к самим себе. Таким образом, идеология национализма из интегрирующей силы превращается в дезинтегрирующую» [13].
В наиболее завершенной форме такой национализм периферии сложился в ходе борьбы колоний за свое национальное освобождение. Таким образом, в современной западной этнологии различают два крайних вида национализма, которые условно называют евро-национализмом, который возник в Новое время в ходе образования национальных государств в Западной Европе, и этнонационализмом, тип которого сформировался в XX веке в ходе национально-освободительной борьбы колоний.
Важно подчеркнуть, что названия эти именно условны, ибо характерные черты евронационализма присущи националистическим идеологиям многих незападных народов (назовем проект китайского национализма, созданный Сунь Ятсеном или, в своих основных чертах, советский национализм начиная со второй половины 30-х годов, за вычетом особого военного периода). С другой стороны, к жесткому типу этнонационализма относятся идеологии многих политических движений европейских народов с конца 80-х годов XX в. (например, в Прибалтике или в последние годы на Украине). Для нас самое главное заключается в том, что эти две идеологии, обозначаемые одним и тем же именем национализма, являются принципиально несовместимыми. В пределе это — враждебные друг другу идеологии, но при этом в реальной общественной практике они, как правило, переплетены, что и делает сферу этнических отношений исключительно сложной и чреватой конфликтами.
Дж. Комарофф пишет: «Евронационализм не замкнут одной Европой; вполне очевидно, что Ботсвана представляет собой случай, наиболее близкий к его идеальному типу, в то время как некоторые европейские или другие нации, стремящиеся выглядеть европейскими (такие, как Израиль), отличаются ярко выраженным этнонациональным характером.
Дело, однако, в том, что евронационализм и этнонационализм онтологически противопоставлены друг другу: отсюда то грубое непризнание и непонимание, которые возникают при их столкновении и при попытках взаимодействия, когда переговоры проводятся через разделяющую их пропасть в понимании политики самоосознания. Полная противоположность исходных посылок относительно самой природы своего пребывания в этом мире заставляет их воспринимать друг друга в качестве принадлежащих к какому-то иному времени и пространству» [28, с. 59-60].
Опыт последнего десятилетия заставляет считать верным это очень сильное утверждение американского этнолога. Приведем самые главные различия между двумя видами национализмов, на которые указывает Дж. Комарофф [курсив мой. — С. К.-М.].
«Евронационализм предполагает светское государство, основанное на универсалистских принципах гражданства; этнонационализм же ставит во главу угла культурную специфику, подчеркивает духовные начала своей природы…
Как правило, евронационализм признает правовую и политическую юрисдикцию по принципу территориальности, в соответствии с которым суверенитет политической общности совпадает с ее географическими границами. В противоположность этому, даже при наличии суверенной территории и государства, этнонационализм склонен требовать лояльности от своих членов независимо от места их пребывания и, вследствие этого, часто становится транснациональным по характеру, если имеются сильные и активные диаспоры.
Даже проецируя свою историю в далекое прошлое и изобретая свои собственные традиции, евронационализм обычно признает историчность своего происхождения, часто относя его на счет неких героических действий людей, и подает свою историю в виде исторического повествования о серии подвигов, дат и смертей. Из этого следует, что упор в евронационализме делается скорее на хронологию, чем на космологию, и, если перефразировать Ренана, — на забвение прошлого…
Этнонационализм напротив, ищет свои корни во временах незапамятных, приписывая себе черты изначальной сущности. Его генезис часто объясняется вмешательством сверхъестественных сил, а его прошлое, независимо от того, выражается ли оно в повествовательной форме или нет, может быть спрессовано и представлено в виде «традиции» или «наследия». В этом случае космология превалирует над хронологией; коллективная память воспринимается как решающий фактор для выживания группы; а различия рассматриваются, при всем непостоянстве в уровнях терпимости, как неизбежные и неискоренимые.
С точки зрения евронационализма, этнонационализм представляется примитивным, иррациональным, магическим и, прежде всего, угрожающим; с точки же зрения этнонационализма, который при взгляде изнутри предстает вполне «рациональным», евронационализм по-прежнему воспринимается как изначально колониальное по своей природе явление, в котором отсутствуют человечность и общественная совесть.
Я должен повторить, однако, что в обоих случаях мы имеем дело с идеологическими образованиями, а не «объективными» творениями истории. Лишь немногие евронациональные государства как прошлого, так и настоящего времени вполне реализовали свои собственные представления о себе, но при этом все они приобрели некоторые из тех черт, которые обычно приписываются этнонационализму. Справедливо и обратное, ибо в большинстве случаев и, особенно, в случае стремления к суверенному самоопределению, этнонационализм обретает некоторые характеристики, типичные для евронационализма» [28, с. 58-59].
Из этого сопоставления видно, что этнонационализм исходит из представления этнических оснований нации в понятиях примордиализма, как изначально данной сущности. В политической практике националисты, использующие эту идеологию, обращаются к обыденному сознанию, мобилизуя присущий ему примордиализм — при том, что сами эти идеологи в настоящее время чаще всего являются конструктивистами. Они именно конструируют политизированную этничность, манипулируя массовым сознанием в партийных целях.
