Вадим Цымбурский - Морфология российской геополитики и динамика международных систем XVIII-XX веков
В следующей статье критика Туган-Барановского ведется с немного иных позиций, но в фокусе именно контраст России и европейских империй. Те могут развиваться в сплошные государства-фабрики именно потому, что всё более живут привозной сельскохозяйственной продукцией из колоний, из политически неоформленных торговых сфер. Для России ее деревня пребывает в ее пределах, именно поэтому лишены смысла сравнения удельных цифр развития промышленности в России и в европейских странах: сравнивать можно только абсолютные цифры развития промышленности России и западных стран. Савицкий прямо выходит на идею автаркического гроссраума, которая в те годы занимает геополитиков германского мира. Задача современности – как сохранить хозяйственную независимость не отдельного индивидуума или семьи, а обширных социальных, государственных образований, будь то национального или многонационального характера? По Савицкому, это задача любого империализма, решающего ее сообразно с подручным географическим материалом, – и Савицкий спокойно ставит в один ряд русский империализм с германским или британским: у них одна задача – обеспечить равновесие продуктообмена в имперских рамках, но Россия принуждена решать ее по-своему. Актуальность этой задачи обусловлена борьбой с Германией, уже овладевшей в войне железо-угольными бассейнами континентальной Европы.
Тезис Савицкого в том, что коренная Россия между Волгой, Днепром и украинскими степями, будучи лишена ресурсов, исторически стоит перед выбором направлений расширения. Культурные ориентиры заставляют ее развиваться в сторону центров Европы, но территории, поглощаемые на этом пути, ценные в культурном отношении, бедны ресурсно, тогда как области, обильные ресурсами, – малопритягательны в культурном плане. Савицкий мастерски вскрывает за формально-экономическими рассуждениями «скептиков относительно русского промышленного развития» цивилизационную апорию «действительно рокового территориального несовпадения средоточий русской культуры с центрами природных ресурсов России». И, тем не менее, задача в том, чтобы культуру, созданную в регионах, лишенных богатства земных недр и напряженной силы Солнца, выделить в энергию, нацеленную на освоение окраинно-европейских и азиатских областей: «Новороссии и Керченского полуострова, Кавказа, Урала и Алтая». Существенно, что для Савицкого юг и восток, в отличие от Семенова-Тян-Шанского, представляют как бы единую ориентировку, а включение Причерноморья в сферу основных приоритетов вполне отвечало построениям 1916 г. с обозначившимся русским рывком в сторону Ближнего Востока (что побуждает вспомнить не только Семенова-Тян-Шанского, но, скажем, и проекты Струве). Существенно, что Савицкий не отрицает до конца и культурно-ценного европейского направления экспансии, как бы ограничивая его значение, давая ему место. Итак, при всех попытках автора в 30-х интегрировать эти статьи в евразийскую парадигму общим оказывается лишь витавшая в первой трети века над европейской геополитикой тема самодовлеющего гроссраума вокруг великой державы, с указанием на те особенности строительства этого пространства, которые исторически обусловливают неизбежность такого строительства в силу местоположения России. Здесь, собственно, нет нового евразийского момента, который состоит в том, что Россия, как особый мир, именно обретается вне Европы. Как у Вернадского – фокус на морях не предполагает противостояния континента океаническому миру; наоборот, сожаление о том, что потенциал Сибири не был использован для морской стратегии – будь то в качестве базы для русского утверждения в северной части Тихого океана или же в целях связывания речных и морских путей в единые межокеанические магистрали. Но это, в общем, не евразийские конструкции.
II
Между тем, в предыстории евразийского движения мы обнаруживаем не только труды Вернадского и Савицкого 1913–1916 гг., где обозначается подступ к некоторым будущим темам евразийской доктрины, однако при отсутствии ее главного компонента – идеи самодовлеющего «российского мира». Не менее интригующим моментом оказывается идейный зигзаг, пережитый будущим классиком евразийства Савицким где-то в 1919 г. и документированный его брошюрой «Очерки международных отношений», выпущенной в указанном году в Екатеринодаре. Эта работа показательна как любопытнейший памятник недолгой фазы конца 1910 – начала 1920-х, фазы оборвавшегося большевистского наступления на Европу. Эту фазу открывают венгерская, баварская и словацкая революции лета 1919 г., максимумом ее становится выход Красной Армии к Висле, последними ее событиями – сорвавшиеся революции 1923 г. в Германии и Болгарии. Притом, что речь шла фактически об экспорте большевизма, – тем интереснее преломление этой фазы в работе будущего евразийца Савицкого, в 1919 году участника белогвардейского движения на юге России.
Савицкий отталкивается от исторической аналогии между событиями, разделенными столетием: мировой наполеоновской войной начала XIX в. и мировой войной 1914–1918 гг. Тезис – переплетение войны и революции как единый акт пересмотра европейского порядка. Революция, длящаяся в 1919 г. в России и охватившая часть Центральной Европы, позволяет ему утверждать, что мировая война еще не кончилась, и, соответственно, Версальские соглашения должны рассматриваться не как аналог венских решений 1815 г., но исключительно на правах краткосрочных перемирий вроде Тильзитского или Эрфуртского. Дальнейшее развитие связано с отмеченным переломом конъюнктуры: если на первых порах (в моей категории – фаза В) «русская революция … грозила уничтожить великодержавность России и отдать ее в национальную кабалу Германии», то уже через год, по Савицкому, видны приметы того, что «интернационализм российской Советской власти перерождается и неизбежно должен перерождаться в воинствующий российский империализм … в международном отношении под советскими знаменами можно чувствовать себя более непринужденно, чем под всякими иными, ибо для большевиков законы не писаны».
Тезис Савицкого в том, что трансформация гражданской смуты в гражданскую войну с формированием двух мощных станов, отстаивающих противоположные принципы, предвещает при любом исходе будущее милитаристское возвращение России. Победа большевиков приведет к наступлению на Европу «большевистских русских и спартаковских немецких полчищ, воодушевленных одновременно пафосом "всемирной революции", национальным ожесточением немцев и разбойничьими аппетитами русских профессионалов». Наоборот, победа Колчака и Деникина «утвердит собой национально-индивидуалистический строй во всей остальной Европе». Разорванная гражданской войной Россия 1919 г. видится как носительница проекта будущего обустройства Европы (фаза С во всей силе). Это видение воспринималось бы как чистая фантазия, если бы мы не имели аналогичных свидетельств из противоположного стана.
Здесь нет намека на евразийские воззрения. Русские 1914 г. расцениваются наряду с немцами как два самых крупных народа Европы, отличающихся наибольшим естественным приростом и имеющих право сыграть решающую роль в обустройстве континента. Куда попробует расширяться Германия – на восток или на запад? Этот вопрос будет в 20-х волновать многих, от автора «Майн Кампф» до устроителей конференции в Локарно. По Савицкому, как Россия Колчака-Деникина, так и Россия Ленина-Троцкого должна быть заинтересована в «соглашении расчета» с Германией: эти два народа призваны к строительству новой Европы; немыслимо ни помешать расширению Германии, ни превратить русских в удобрение немецкого поля. Границей российской сферы в Европе должна быть линия Познань – Богемские горы – Триест; всё, что к западу, – будет охвачено западноевропейским таможенным союзом, связывающим с Германией прибрежные страны Западной Европы и их колонии. Гарантиями России должно быть ослабляющее Германию сохранение морской мощи Англии (шаг, фактически обеспечивающий России – восточному центру – превосходство над западным центром, германо-романским), а вместе с тем, укрепление под покровительством России пояса образований на землях «не-немецкой бывшей Австро-Венгрии» и на Балканах. Речь идет о комбинации принципов «океанического равновесия» и «континентальных гарантий» для России (но не для Германии, к которой впритык тянулся бы пояс российских сателлитов). Это – реконструкция Европы с возведением России в статус восточного континентального центра при попадании западного центра, зажатого между Россией и Англией (устраняемой как фактор с материка), в зависимое, ослабленное положение. Таким образом, проект Савицкого при всей схематичности оказывается любопытнейшим памятником недолгой и, в общем, не состоявшейся экспансивной фазы в цикле В.
III
Проходит всего полтора-два года после этой брошюры – и в сознании лидеров становящегося евразийства происходит перелом, приводящий к становлению новой политической парадигмы. Ее основные постулаты были сформулированы в 1920–1921 гг. в дискуссии Трубецкого и Савицкого – точнее, в статье Савицкого «Европа и Евразия», представляющей рецензию-ответ на брошюру Трубецкого «Европа и человечество».
