Сергей Лозунько - «Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война
Литвинову оставалось только развести руками по поводу польской позиции: «По существу мало что изменилось, ибо уже раньше Чехословакия, принимавшая приказы Берлина и приспособлявшая свою внутреннюю жизнь к этим приказам, не могла рассматриваться как самостоятельное государство. Изменение формы, однако, тоже много значит, и мы, подобно Польше, не можем, конечно, радоваться усилению мощи Германии»[577].
Удивление Литвинова понятно. Ведь Польша, пособничая Гитлеру, работала в итоге на свое собственное уничтожение — помогала Германии создавать плацдарм военной атаки против себя самой.
15 апреля 1939 г. Геринг встретится с Муссолини и графом Чиано (главой МИД Италии), чтобы информировать итальянцев о военных возможностях Германии в Европе. Протоколы этого совещания впоследствии попали к союзникам. Черчилль цитирует, какие последствия имело уничтожение Чехословакии: «Акция Германии в Чехословакии должна считаться выгодной для держав оси. Германия могла бы теперь атаковать эту страну (Польшу) с двух флангов. Ее авиация находится всего в 25 минутах полета от нового промышленного центра Польши, передвинутого из-за близости к границе в глубь страны, поближе к другим польским промышленным районам».
А генерал Йодль на лекции спустя несколько лет заявит: «Бескровное разрешение чешского конфликта осенью 1938-го и весной 1939 г., а также аннексия Словакии округлили территорию Великой Германии таким образом, что стало возможным рассматривать польскую проблему на основе более или менее благоприятных стратегических предпосылок»[578].
Так и есть. Занятие Рейнской демилитаризованной зоны и аншлюс Австрии создали Германии благоприятную стратегическую обстановку для уничтожения Чехословакии; уничтожение Чехословакии в свою очередь — благоприятные стратегические предпосылки для нападения на саму «гиену» — Польшу, для развязывания Второй мировой войны в целом.
«Гиене» прижимают хвост
Принято считать, что впервые территориальные претензии к Польше со стороны гитлеровской Германии были озвучены 24 октября 1938 г. во время завтрака в «Гранд отеле» в Берхтесгадене, на котором присутствовали трое: Риббентроп, его уполномоченный при Гитлере Хевель и посол Липский.
На этом завтраке Риббентроп выдвинул предложение об общем урегулировании спорных проблем, существующих между Польшей и Германией. Оно включало в себя следующее: воссоединение Данцига с рейхом при гарантировании экономических интересов Польши в этом городе, строительство экстерриториальной автомобильной дороги и железнодорожной линии через Поморье (т. е. через «польский коридор»).
В ответ Германия предлагала продление на 25 лет польско-германского пакта о ненападении, кроме того, обещала новое соглашение, которое бы содержало гарантию польско-германских границ.
В качестве вопросов, по которым Германия и Польша могли бы сотрудничать в будущем, Риббентроп перечислил следующие: совместные действия по колониальным вопросам; сотрудничество по проблеме эмиграции евреев из Польши; наконец, проведение общей германо-польской политики в отношении СССР на базе «Антикоминтерновского пакта».
Спустя несколько часов после указанного завтрака Риббентроп вновь пригласит к себе Липского и дополнит перечень германских предложений еще и вопросом Карпатской Руси, который Берлин брался разрешить в соответствии с польскими пожеланиями.
«После разговора г. фон Риббентроп снова пригласил меня к себе и, сославшись на спорную проблему объединения Прикарпатской Руси с Венгрией, поставил вопрос, поднимал ли я ее перед германским правительством в качестве предварительного условия Польши (? — С. Л.). Он добавил, что, если польское правительство согласилось бы с немецкой концепцией относительно Данцига и автомобильной дороги, вопрос о Прикарпатской Руси мог бы быть решен в соответствии с позицией по этому вопросу Польши», — напишет Липский в донесении Беку от 25 октября 1938-го[579].
Несколько забегая вперед, отметим, что окончательный отказ со стороны Польши (урегулировать германо-польские отношения в соответствии с вышеизложенными предложениями Берлина) последует 21 марта 1939 г. А неделей ранее Германия в ходе окончательного уничтожения Чехословакии «решит» и вопрос с присоединением Карпатской Руси к Венгрии — т. е. сделает именно так, как и хотели поляки. Очевидно, это будет последняя попытка Гитлера перетянуть Польшу на свою сторону демонстрацией «учета интересов Польши в Юго-Восточной Европе».
Однако вернемся к германским предложениям Польше в октябре 1938-го. Хотя в исторической литературе принято отталкиваться от даты 24 октября 1938-го, есть все основания полагать, что с вышеозначенными идеями германо-польского урегулирования представители Берлина вышли несколько ранее. Собственно, даже в формулировках Риббентропа, как их изложил Липский в письме Беку от 25 октября 1938-го, мы видим указание на какие-то более ранние переговоры о «предварительных условиях Польши» (очевидно, предварительных условиях согласия Польши на ведение соответствующих переговоров об урегулировании).
В пользу того, что давление Берлина на Варшаву стало оказываться ранее обозначенной даты 24 октября 1938-го, свидетельствует и вполне характерного толка активность польской дипломатии на советском направлении. Так, уже вечером 20 октября 1938-го посол Польши в Москве Гжибовский напросился на беседу с замнаркома индел Потемкиным, в которой зондировал возможность улучшения польско-советских отношений.
Польский посол поразглагольствовал о глубоких изменениях в европейской политике, прошелся по внешнеполитической линии Франции — «она оставила Чехословакию, отвернулась от Малой Антанты, фактически прекратила свое сотрудничество с Польшей, проявила пренебрежение к франко-советскому пакту» (как будто не сами поляки все сделали для того, чтобы Париж именно так и поступил!), а далее заметил, что «резко изменившаяся международная ситуация ставит перед Польшей и Советским Союзом вопрос, не следует ли им подумать о существенном улучшении своих взаимоотношений».
Гжибовский отметил, что хотя и говорит от себя лично, но при этом излагает общие настроения, наличествующие-де в Варшаве.
Т.е. поляки начинали очередную игру по типу той, которую они вели в 1933-м. Тогда Польша тоже нарочито демонстрировала вовне свое сближение с СССР (хотя на самом деле не имела таких намерений) — с тем, чтобы оказать влияние на Германию. Так же и в конце 1938-го Варшава решила повлиять на Берлин «советско-польским сближением».
Поскольку в Москве знали, с кем имеют дело, Потемкину не составило труда расшифровать этот незамысловатый трюк польской дипломатии.
Выслушав Гжибовского, замнаркома поставил под сомнение искренность намерений Варшавы улучшить советско-польские отношения. Потемкин напомнил послу историю советско-польских отношений, начиная от войны 1920 г. и вплоть до последнего времени — «…отказ Польши от опубликования совместно с СССР Балтийской декларации в 1933 г., сближение Польши с гитлеровской Германией в 1934 г., активное противодействие польского правительства осуществлению Восточного регионального пакта, защиту Польшей позиций Италии, Германии и Японии в Лиге наций, агрессивное выступление ее против Литвы и Чехословакии».
«Все эти факты, — подытожил Потемкин, — приводят к заключению, что Польша связала свою судьбу с агрессивными державами, угрожающими общему миру, и что она активно поддерживает их политику, направленную против СССР».
В то же время Потемкин отметил, что СССР и не против улучшения отношений с Польшей — если у той действительно имеется такое желание.
В собственном комментарии к записи своей беседы с Гжибовским замнаркома укажет: «Думаю, что Гжибовский производил некоторый зондаж, предчувствуя, что в недалеком будущем Польше придется уже на самой себе ощутить давление дальнейшей германской экспансии»[580]. Что в реальности и происходило.
22 октября 1938-го польского посла в Москве вызвал непосредственно нарком Литвинов. Он попытался выяснить, осуществлял ли Гжибовский зондаж по своей собственной инициативе или же по поручению из Варшавы (т. е. насколько серьезна эта активность польского посла по части улучшения польско-советских отношений).
Литвинову пришлось несколько раз ставить этот вопрос, пока вертевшийся как уж на сковородке Гжибовский, наконец, признал, что действует по поручению из Варшавы. Дескать, не имея уверенности в том, что Москва примет польское предложение, Гжибовский не хотел его делать от имени польского правительства (при отрицательном ответе, пояснил польский дипломат, лучше, чтобы СССР отклонил предложение польского посла, чем польского правительства)[581].
