Лев Троцкий - История русской революции, т. 1
В Петрограде ряд воинских частей, в том числе и дружественный большевикам броневой дивизион, высказались за коалиционное правительство. За коалицию голосовала в подавляющем большинстве провинция. Коалиционные настроения преобладали у эсеров; они опасались только идти в правительство без меньшевиков. За коалицию была, наконец, армия. Один из ее делегатов неплохо выразил позже, на июньском съезде советов, отношение фронта к вопросу о власти: "Мы думали, что тот стон, который испустила армия, когда узнала, что социалисты не хотят войти в министерство, совместно работать с людьми, которым не верят, в то время когда вся армия принуждена продолжать умирать с людьми, которым она не верит, -- этот стон донесся до Петрограда".
Решающее значение в этом вопросе, как и в других, имела война. Социалисты сперва собирались отсидеться от войны, как и от власти, переждать. Но война не ждала. Не ждали союзники. Не хотел больше ждать фронт. Как раз во время правительственного кризиса приезжали в Исполком делегаты фронта и ставили своим вождям вопрос: воюем мы или не воюем? Это означало: берете ли вы на себя ответственность за войну или нет? Отмалчиваться было нельзя. Тот же вопрос ставила и Антанта на языке полуугроз.
Апрельское наступление на западноевропейском фронте обошлось союзникам очень дорого и не дало результатов. Во французской армии начинались шатания под влиянием русской революции и неудачи самого наступления, на которое возлагалось столько надежд. Армия, по словам маршала Петена, "изгибалась в руках". Чтобы задержать этот угрожающий процесс, французскому правительству необходимо было русское наступление, а до того -- хотя бы твердое обещание наступления. Помимо материального облегчения, которое должно было быть таким путем достигнуто, нужно было как можно скорее сорвать ореол мира с русской революции, вытравить надежду из сердец французских солдат, скомпрометировать революцию соучастием в преступлениях Антанты, втоптать знамя восстания русских рабочих и содцат в кровь и грязь империалистической бойни.
Для достижения этой высокой цели приведены были в движение все рычаги. Не последнее место среди них занимали патриотические социалисты Антанты. В революционную Россию командированы были наиболее испытанные из них. Они прибыли во всеоружии покладистой совести и языка без костей. "Иностранные социал-патриоты... -- пишет Суханов, -- принимались с распростертыми объятиями в Мариинском дворце. Брантинг, Кашен, ОТреди, Дебрукер и проч. чувствовали себя там в родной сфере и составляли с нашими министрами единый фронт против Совета". Надо признать, что даже соглашательскому Совету бывало часто не по себе от этих господ.
Союзные социалисты объезжали фронты. "Генерал Алексеев, -- писал Вандервельде, -- делал все, чтобы наши усилия были приложены к тем, которые были предприняты несколько ранее делегациями моряков Черного моря, Керенским, Альбертом Тома для того, чтобы довершить то, что он называл моральной подготовкой наступления". Председатель Второго Интернационала и бывший начальник штаба Николая Второго нашли таким образом общий язык в борьбе за светлые идеалы демократии. Ренодель, один из вождей французского социализма, мог с облегчением воскликнуть: "Теперь мы можем не краснея говорить о войне за право". С опозданием на три года человечество узнало, что у этих людей были кое-какие основания краснеть.
Первого мая Исполнительный комитет, пройдя все существующие в природе стадии колебаний, большинством в 41 голос против 18 при 3 воздержавшихся постановил наконец принять участие в коалиционном правительстве. Против этого голосовали только большевики и группка меньшевиков-интернационалистов.
Не лишено интереса, что жертвой более тесного сближения демократии с буржуазией пал признанный вождь буржуазии Милюков. "Не я ушел, меня ушли", -- говорил он впоследствии. Гучков устранился еще 30 апреля, отказавшись подписать "Декларацию прав солдата". Как мрачно было уже в те дни у либералов на душе, видно из того, что Центральный комитет кадетской партии для спасения коалиции решил не настаивать на сохранении Милюкова в старом правительстве. "Партия предала своего вождя", --- пишет правый кадет Изгоев. Выбор у нее был, впрочем, невелик. Тот же Изгоев говорит вполне основательно: "В конце апреля кадетская партия была разбита наголову. Морально она получила удар, от которого уже никогда не могла оправиться".
Но и в вопросе о Милюкове последнее слово принадлежало Антанте. Англия была вполне согласна на замену дарданелльского патриота более выдержанным "демократом". Хендерсон, который прибыл в Петроград с полномочиями заменить, в случае надобности, Бьюкенена на посту посла, ознакомившись с положением дел, признал такую замену излишней. Действительно, Бьюкенен был как раз на месте, ибо он оказался решительным противником аннексий, поскольку они не совпадали с аппетитами Великобритании. "Раз России не нужен Константинополь, -- нежно нашептывал он Терещенко, -- то, чем скорее она об этом заявит, тем будет лучше". Франция сперва поддерживала Милюкова. Но тут сыграл свою роль Тома, который, вслед за Бьюкененом и советскими вождями, высказался против Милюкова. Так ненавистный массам политик был покинут союзниками, демократами и, наконец, собственной партией.
Милюков не заслужил, в сущности, такой жестокой казни, по крайней мере из этих рук. Но коалиция требовала очистительной жертвы. Милюкова изобразили перед массами в качестве злого духа, омрачавшего всеобщее торжественное шествие к демократическому миру. Отсекши Милюкова, коалиция одним ударом очищалась от грехов империализма.
Состав коалиционного правительства и его программа были утверждены Петроградским Советом 5 мая. Большевики собрали против коалиции всего 100 голосов. "Собрание горячо приветствовало ораторов-министров...
-- иронически повествует об этом заседании Милюков.
-- Теми же бурными аплодисментами был принят, однако, только что накануне приехавший из Америки Троцкий, "старый вождь первой революции", который резко осуждал вступление социалистов в министерство, утверждая, что теперь "двоевластие" не уничтожится, а "лишь перенесется в министерство", и что настоящее единовластие, которое "спасет" Россию, наступит только тогда, когда будет сделан "следующий шаг -- передача власти в руки рабочих и солдатских депутатов". Тогда наступит "новая эпоха -- эпоха крови и железа, но уже в борьбе не наций против наций, а класса страдающего, угнетенного против классов господствующих". Таково изображение Милюкова. В заключение своей речи Троцкий формулировал три правила политики масс -- "три революционных заповеди: не доверять буржуазии; контролировать вождей; полагаться только на собственные силы". По поводу этого выступления Суханов отмечает: "На сочувствие своей речи он заведомо не рассчитывал". И действительно: проводили оратора гораздо более холодно, чем встретили. Суханов, весьма чуткий к интеллигентским кулуарам, присовокупляет: "Про него, не примкнувшего к большевистской партии, уже ходили слухи, что будто бы он "хуже Ленина".
Социалисты взяли себе шесть портфелей из пятнадцати. Они хотели быть в меньшинстве. Даже решившись открыто приобщиться к власти, они продолжали игру в поддавки. Князь Львов оставался премьером. Керенский стал военным и морским министром. Чернов -- министром земледелия. Милюкова на посту министра иностранных дел заменил знаток балета Терещенко, ставший одновременно доверенным лицом Керенского и Бьюкенена. Все трое сходились на том, что Россия может отлично обойтись без Константинополя. Во главе юстиции стал ничтожный адвокат Переверзев, приобретший впоследствии кратковременную славу в связи с июльским делом большевиков. Церетели ограничился портфелем почты и телеграфа, чтобы сохранить свое время для Исполнительного комитета. Скобелев, ставший министром труда, пообещал сгоряча ограничить прибыль капиталистов на все 100% -- эта фраза скоро стала крылатой. Для симметрии министром торговли и промышленности был назначен крупнейший московский предприниматель Коновалов. Он привел с собой несколько фигур московской биржи, которым вручены были важнейшие государственные посты. Коновалов уже через две недели, впрочем, вышел в отставку, протестуя таким путем против "анархии" в хозяйстве, а Скобелев еще ранее того отказался от покушений на прибыль и занялся борьбой с анархией: тушил стачки, призывая рабочих к самоограничению.
Декларация правительства состояла, как полагается коалиции, из общих мест. Она упоминала о деятельной внешней политике в пользу мира, о разрешении продовольственного и о подготовке земельного вопросов. Все это были надутые фразы. Единственный серьезный, по Крайней мере по намерениям, пункт гласил о подготовке армии "к оборонительным и наступательным действиям для предотвращения возможного поражения России и ее союзниц". В этой задаче, в сущности, и резюмировался высший смысл коалиции, которая создавалась как последняя ставка Антанты в России.
