Вадим Роговин - Была ли альтернатива? («Троцкизм»: взгляд через годы)
Эти схоластически-апологетические рассуждения Молотова Троцкий в 1927 году характеризовал как бюрократический фетишизм, самую тупоумную критику «ленинского понимания данного рабочего государства, которое может стать подлинно и до конца рабочим лишь при гигантской работе критики, исправления, улучшения… Наша критика должна быть направленной на то, чтобы пробудить в сознании пролетариата внимание к надвигающейся опасности, чтобы он не думал, будто власть завоевана раз и навсегда, и при всяких условиях, будто советское государство есть некий абсолют, который является рабочим государством всегда и при всех условиях. Нужно, чтобы пролетариат понял, что в известный исторический период, особенно при ложной политике руководства, советское государство может стать аппаратом, через который власть будет сдвинута с пролетарской базы…» [716]
Заостряя внимание на том, что такой сдвиг в своём логическом завершении может привести к бонапартизму, Троцкий характеризовал ту классовую базу, на которую опирается правящая фракция в проведении своей ложной линии: «Нынешний партийный курс представляет собой главную опасность. Он душит революционный отпор. В чем ваш курс? Вы делаете ставку на крепкого крестьянина, а не на батрака, не на бедняка. Вы держите курс на бюрократа, на чиновника, а не на массу. Слишком много веры в аппарат. В аппарате — огромная внутренняя поддержка друг другу, взаимная страховка,— вот почему Орджоникидзе (в то время председателю ЦКК—РКИ.— В. Р.) не удаётся даже сокращать штаты. Независимость от массы создаёт систему взаимного укрывательства. И всё это считается главной опорой власти» [717].
Левая оппозиция постоянно напоминала о характеристике Лениным Советского государства как рабочего государства с бюрократическим извращением. Ленин считал необходимым вести борьбу «с бюрократическими извращениями этого государства, с его ошибками и слабостями» и признавал возможность применения «стачечной борьбы в государстве с пролетарской госвластью», которое «может быть объяснено и оправдано исключительно бюрократическими извращениями пролетарского государства» [718].
Развивая эти положения в свете опыта последующих лет, когда бюрократизация партийного и государственных аппаратов непрерывно нарастала, оппозиция делала вывод о превращении «бюрократического извращения» в систему управления, т. е. о бюрократическом перерождении Советского государства. «Пролетарское государство с бюрократическими извращениями — что это такое значит? — говорил Каменев.— На мой взгляд, это значит, что государственный аппарат… пытается собою заменить и оттеснить непосредственное участие рабочих масс в управлении государством, пытаясь всё больше и больше подчинить самодеятельность этих масс бюрократическому аппарату» [719].
Закономерным продолжением оттеснения рабочего класса от управления государством и превращения этого управления в монополию бюрократии выступал, по словам Троцкого, партийный режим, который приглушал, удушал и сковывал партию. В этой связи Троцкий использовал образное выражение: «Вы думаете и впрямь намордник надеть на партию?» [720]
Констатируя, что «верхи» партийного и государственного аппарата, не чувствуя над собой контроля масс, начинают разлагаться, оппозиция подчёркивала, что «привычки и наклонности, присущие буржуазии, начинают всё более проникать в их среду: карьеризм, протекционизм, интриганство и даже уголовные преступления развиваются с угрожающей быстротой» [721]. В результате создаются «два этажа, два образа жизни, два рода привычек, два рода отношений или, если полными словами сказать, создаются элементы бытового двоевластия, которое при дальнейшем развитии, может превратиться в двоевластие политическое» [722].
Для преодоления сталинско-бухаринской политики, ведущей к «свёртыванию» рабочего класса, оппозиция предлагала комплекс мер, направленных на повышение его политической роли в управлении страной. «Надо создать такую политическую обстановку,— говорил Троцкий,— при которой буржуазия и бюрократия не могли бы раздвигать и отталкивать локтями рабочих, приговаривая: „это вам не 18-й год“. Надо, чтобы рабочий класс мог сказать: „в 27 году я не только сытее, но и политически являюсь большим хозяином государства, чем в 18-м“» [723].
«Платформа большевиков-ленинцев» выдвигала программу улучшения материального положения рабочих, в которой ведущее место занимали следующие требования: «Держать курс на систематическое повышение реальной заработной платы параллельно с ростом производительности труда. Необходимо провести большее сближение в зарплате разных групп рабочих путём систематического поднятия нижеоплачиваемых слоёв, отнюдь не за счёт снижения вышеоплачиваемых групп» [724]. Оппозиция требовала «пересмотреть всю систему статистики труда, которая в нынешнем своём виде даёт неправильное, явно подкрашенное представление об экономическом и бытовом положении рабочего класса и тем самым крайне затрудняет работу в области защиты экономических и бытовых интересов рабочего класса» [725].
В сфере производственной демократии и деятельности профсоюзов «Платформа» требовала обеспечить за рабочими, непосредственно занятыми на производстве, большинство на профсоюзных съездах (вплоть до всесоюзных) и во всех выборных профсоюзных органах, вплоть до ВЦСПС; увеличить в этих органах долю беспартийных рабочих не менее чем до 1/3. Она требовала также ввести в Уголовный кодекс статью, карающую «как тяжкое государственное преступление, всякое прямое или косвенное, открытое или замаскированное гонение на рабочего за критику, за самостоятельное предложение, за голосование» [726].
Оппозиция подчёркивала опасность усиления социального расслоения в советском обществе, в том числе внутри рабочего класса, в результате расширения рыночных механизмов и роста бюрократизма. Она предлагала нейтрализовать эти процессы путём проведения политики увеличения и систематического выравнивания зарплат, ликвидации безработицы в результате ускорения индустриализации, развития производственной демократии, позволяющей установить реальный рабочий контроль над управлением экономикой.
Эти констатации и предложения оппозиции трактовались правящей фракцией таким образом, будто оппозиция призывает перейти от диктатуры пролетариата к буржуазной демократии. Особое рвение в такого рода обвинениях по адресу оппозиции проявлял Бухарин, взгляды которого, как мы знаем, в середине 20-х годов претерпели существенные изменения по сравнению с той позицией, которую он отстаивал в первые годы революции. Если в «Азбуке коммунизма» он говорил об опасности «возрождения бюрократизма внутри советского строя», которую можно преодолеть лишь «постепенным вовлечением в работу по управлению государством всего трудящегося населения поголовно», то когда оппозиция заострила внимание уже не на абстрактной возможности, а на конкретных проявлениях бюрократического перерождения рабочего государства, Бухарин во фракционном ослеплении обвинял её в стремлении низвергнуть Советскую власть. «Мы, в простоте душевной,— заявлял он,— думаем, что наша партия есть пролетарский авангард — оказывается, что это есть совершенно оторвавшаяся от масс бюрократическая клика; мы думаем, что у нас советская власть существует, как форма диктатуры пролетариата,— оказывается, что у нас далеко не пролетарское государство, а руководит им совершенно переродившаяся каста. При логическом продолжении этих вещей необходимо рано или поздно прийти к идее ниспровержения советской власти — ни больше, ни меньше» [727].
Хотя Бухарин спустя год, сам оказавшись в очередной «оппозиции», вернулся к своим взглядам первых послереволюционных лет, его работы 1925—1927 годов внесли немалый вклад в утверждение и закрепление апологетического тезиса о якобы уже достигнутой «ведущей роли рабочего класса», маскирующего экономическое и политическое подавление последнего бюрократической кастой.
XLIV
1927: кризис грянул
В период, когда борьба правящей фракции против «объединённой оппозиции» достигла своей последней фазы, наглядно обнаружилась уязвимость плюралистической модели нэпа, отвечавшей периодическими кризисами на попытки усилить регулирующее воздействие государства на экономику. Нэп в том виде, в каком он родился, и тем более в той модификации, какую он принял в 1925 году, был рассчитан на период восстановления народного хозяйства, он не мог полностью, без существенных корректив в социально-экономической политике совмещаться с индустриализацией.
