Игорь Аверкиев - В ожидании людоедов; Мутное время и виды на будущее

Неукоренённое не может институционально господствовать. Укоренённость требует времени, даже если за тобой «историческая правда» и «логика социально-экономического развития».

В случае же неглубокого проникновения новой социальности в общественный организм дефициты вопиют, общество буксует на переходе и нервно озирается по сторонам. И вот тут случается авторитарный режим и временно восполняет основные дефициты соответствующими суррогатами: политическими субститутами и квази-институтами; искусственной бюрократической элитой (наёмной элитой, купленной госресурсами); социальными допингами популизма, «третьего пути», «общего дела», всевозможными социальными раздачами («сильная социальная политика»). Временно восполняя дефициты суррогатами, авторитарный режим обеспечивает выживание страны в условиях «проблемного транзита». Если в ходе авторитарной стабилизации «новая социальность» продолжает укореняться и дозревает для продолжения «транзита», то на следующем политическом витке к власти приходит «модернизационный режим». Если же в ходе авторитарной стабилизации «новая социальность» не завоевывает новых значимых экономических и социальных плацдармов и оказывается «политическим блефом» — происходит откат к той или иной разновидности традиционного общества через соответствующую консервативную/реакционную трансформацию авторитарного режима или помимо него (что и произошло в своё время в большевистской России, франкистской Испании и ещё в нескольких местах).

Одно из самых важных обстоятельств для судьбы «социального транзита» — на каком уровне развития «новой социальности» в недрах старой происходит политический перелом и начинается форсированный «социальный транзит». Достаточно ли укоренена и распространена в обществе «новая социальность», чтобы стать матрицей для перезагрузки всего общества. Дело в том, что мощный политический или социально-экономический кризис, переживаемый страной, может «искусственно» ускорить «транзит» и вытолкнуть на социальную поверхность ещё недостаточно укоренённый в обществе уклад и ещё мало адекватных обществу агентов перемен. Во время серьёзного кризиса, сопровождаемого серьёзными разрывами в политических и социальных тканях общества, на политической поверхности может оказаться кто угодно просто потому, что остальные нерешительны, малахольны или чрезмерно ответственны. Что не раз случалось в истории, в том числе и в России.

Так или иначе, практически любой общественный транзит переживает кризис (иногда и не один), вызванный «дефицитом новой социальности». И в дальнейшем события развиваются, во-первых, в зависимости от степени зрелости «новой социальности» к моменту её революционной актуализации, во-вторых, в зависимости от того, насколько удачным для накопления «транзитного потенциала» оказался авторитарный режим, в-третьих, в зависимости от множества внешних, применительно к самому «переходу», факторов в виде войн, глобальных кризисов, климатических катастроф (неурожай, например) и так далее. Эту общественную дисфункцию, вызванную «дефицитом новой социальности» в переходном обществе, разные страны преодолевают различным чередованием реакционных, модернизационных и авторитарных правительств до тех пор, пока, наконец, общество относительно не успокоится в состоянии некой новой «качественной определённости». Кризисы случаются и после, но уже в рамках этой самой «качественной определённости».

Рассуждая об авторитарных режимах, я упоминал об их «миссии», «цели», «задачах» — всё это, безусловно, лишь фигуры речи, аналитическая объективация. На практике авторитаризм может упаковываться в самые различные идеологические одежды, живёт же он «инстинктом политического выживания» его творцов и широким ситуативным общественным спросом на определённый тип политики и политиков. Однако в авторитарной риторике любого разлива мы так или иначе столкнёмся с мотивом «спасения Отечества» (в межвоенной Европе, например, авторитарные режимы спасали свои народы от «либерально-демократического бардака» и/или «ужаса коммунистической революции»).

Бывает так, что авторитарные режимы идут сплошной чередой. Это происходит в странах, так сказать, «застойного транзита», когда переходность общества от одного состояния к другому, в силу специфических, но глобальных исторических процессов, затягивается на многие десятилетия и даже столетия. Это связано с тем, что в стране сосуществуют как бы несколько «цивилизаций», а точнее два (а иногда и больше) социально-экономических уклада, имеющих совершенно разную социальную природу. В результате чего разные регионы и/или разные социальные или этнические группы страны живут в разных системах ценностей, норм, институтов. Более того, в силу тех же глобальных исторических обстоятельств оба уклада находятся в состоянии длительного паритета, ни один из них не может взять верх и социально растворить в себе другой. Соответственно, единая для обоих укладов система ценностей и способов самоорганизации никак не может установиться, а те формально общие государственные нормы и институты, которые есть, — в значительной степени искусственны и неустойчивы. Как правило, такая ситуация складывается в искусственных странах, небрежно и необдуманно слепленных после распада великих колониальных держав. Политическая жизнь в таких странах очень нестабильна и полна кризисами. Общество, не способное создать единую прочную институциональную платформу для своего существования, постоянно призывает на помощь всевозможные авторитарные режимы, при которых отсутствующие в стране «общественные конвенции о должном» заменяются волей и прихотями авторитарного лидера. Так уже третий век обстоят дела в Латинской Америке или третье десятилетие в Грузии, на свою беду самой европейской из закавказских стран.

У испанских конкистадоров и цивилизаций инков, ацтеков, майя было больше общего, чем сегодня у жителей латиноамериканских мегаполисов и индейско-метисно-мулатных фавел, городков и деревень.

Близка к латиноамериканской (но уже по другим причинам) и «цивилизационная ситуация» в современной России — две-три «России» в одной (условно говоря: доиндустриальная /традиционная/, индустриальная /модерная/ и постиндустриальная /постмодерная/) — это не выдумка яйцеголовых экспертов, это тягостная реальность нашей страны (См. «Провинция как шанс и ресурс»: http://www.pgpalata.ru/page/persons/strana3). И цивилизационное выравнивание России, несмотря на всю «силу прогресса» и упорство советских вождей, оказалось делом неимоверно тугим и бесконечно недоделанным (то же самое и в Белоруссии с Молдавией, и в странах Закавказья).

В той же парадигме «застойной модернизации» (первоначально «догоняющей»), но социально и политически менее напряжённой, живёт и Юго-Восточная Европа (Румыния, Болгария, Греция, послеюгославские страны, не говорю уже об Албании) и Украина. Но проблема «застойного транзита» в этих странах имеет шанс быть решённой в самое ближайшее историческое время, поскольку, будучи относительно небольшими (кроме Украины — чьи проблемы ещё впереди) и включившись или включаясь в единое европейское пространство, они просто социально и экономически (не политически) растворятся в близлежащих «монстрах постмодерной цивилизации», в том числе превращаясь в их рекреационные, индустриальные или сельскохозяйственные придатки с соответствующим узкоспециализированным населением (но, опять же, если успеют до того, как сами «монстры» не войдут в штопор «обратного транзита»).

Одним из ключей к пониманию «транзитной ситуации» в России и Латинской Америке можно рассматривать своего рода «модерные анклавы» (а точнее: «модерные анклавы» в XX веке и «постмодерные анклавы» на рубеже XX и XXI веков — например, Москва и Санкт-Петербург в современной России) — «анклавы следующей цивилизации», «анклавы next». В роли таких «анклавов» на ближней и дальней периферии Западного мира, как правило, выступают столицы соответствующих стран. Накопив модерный или постмодерный, в зависимости от исторического времени, потенциал, столичные сообщества время от времени выступают катализаторами очередного транзитного рывка, и всякий раз отбрасываются назад чужеродной «провинциальной цивилизацией», живущей, как правило, в рамках ещё предыдущего социально-экономического уклада. Со временем сила «отброса» постепенно ослабевает, а цивилизационная пропасть между «модерными анклавами» и остальной территорией страны сокращается (точнее, пропасть становится всё более разнообразной по глубине, ширине, а где-то и с мостами, но самые глубокие и самые широкие участки на удивление стабильны).