Коллектив авторов - «Оранжевая революция». Украинская версия
Предлагая «аутсайдерам» социальные проекты, Янукович не собирался представлять их интересы в политической жизни страны (он и не смог бы этого сделать, поскольку сам являлся ставленником олигархических кланов). А Тимошенко и Мороз обещали им свое политическое заступничество. Массы людей, выйдя из состояния апатии периода выживания, стали проявлять общественную заинтересованность, но реализовать ее в рамках существующей системы власти не могли, а независимых структур гражданского общества, через которые они могли бы влиять на партии, парламент, правительство, президента, по сути, нет. И эти люди стали искать место под «оранжевым» солнцем оппозиции. Нарождающийся средний класс ушел в основном под знамена Виктора Ющенко, низшие слои общества предпочли Тимошенко и Мороза. А партиям власти не доверял никто.
Критические настроения в обществе с улучшением экономической ситуации никак не ослабевали. Доверие людей к органам власти не увеличилось, а готовность к участию в политических акциях протеста за последние пять лет существенно выросла – с 39 % до 44 %. Причем за последнее время увеличилось число тех, кто готов не только на легитимные, но и на нелегитимные акции протеста (от бойкота до создания вооруженных формирований). Если в 1997 году лишь 22 % опрошенных социологами граждан согласны были участвовать в нелегитимных акциях протеста, то в 2004 году таких было уже 37 %.[4]
Получилось, что сама власть стала нелегитимной. Уровень общественного доверия к ней был настолько низким, что миллионы людей были готовы действовать против нее нелегально, то есть нарушая закон. В любом случае они не стеснялись повсеместно заявлять об этом вслух, зная, что окружающие их поймут и поддержат.
Оппозиции в значительной мере удалось канализировать общественное недовольство и получить ту социальную базу, на которую она справедливо могла рассчитывать во время президентских выборов. Здесь проявился основной парадокс «оранжевой революции»: ее организаторы хотели лишь поменять политическую элиту, а участники массовых выступлений хотели радикальной смены всей системы политической власти, часто сами этого не подозревая.
Отсутствие доверия к власти со стороны общества и олигархическая доминанта внутри самого режима и стали важнейшими факторами успеха «оранжевых». Легкой и праздничной атмосфера «революции» была потому, что власть нигде не рискнула прибегнуть к силе. Даже там, где у нее были на то законные права, – например, при защите правительственных зданий в Киеве. Если бы Кучма использовал в этом случае силу, его действия были бы легальными, но не легитимными.
Ни большая часть общества, ни западное общественное мнение, с которым он вынужден был считаться, никогда не признали бы такие его действия оправданными. Хотя технически они вполне могли быть успешными – пространство, занимаемое «оранжевыми», постоянно расширялось за счет все новых и новых людей, прежде всего потому, что его никто не ограничивал. Вполне возможно, что Кучма пошел бы на применение силы, если бы речь шла о продлении его личной власти. Но перед самым своим уходом основательно пачкать руки (возможно, кровью) ради человека, которого навязали ему донецкие олигархи, подорвавшие к тому же основы его собственной власти, – нет уж, увольте. И напрасно, на мой взгляд, кое-кто обвиняет Леонида Кучму в предательстве. Не было никакого предательства. Кучма действовал так, как только и мог он действовать в подобных обстоятельствах. Правда, объективно такое поведение Кучмы главным образом и обеспечило победу Виктору Ющенко, так что было бы справедливо, если бы новый президент вручил Леониду Даниловичу «орден оранжевой революции». Если, конечно, такой появится.
Цивилизационный разлом
Была и еще одна причина кризиса, о которой особый разговор. До сих пор речь шла об Украине как о целостном государственном и социальном образовании, но в реальности украинское государство существует вот уже более 13 лет, а единого социального пространства Украины (как и единой политической, а тем более гражданской украинской нации) пока еще нет. Что и подтвердили последние президентские выборы. Хотя во время этих выборов страна разделилась на две приблизительно равные по численности части, исторически сложилось так, что существуют даже не две, а три Украины.
Западная часть Украины – Галиция, Буковина и Закарпатье, частично Волынь – это, по существу, периферическая часть западноевропейской или западнохристианской цивилизации, о которой в свое время писали Артур Шпенглер, Николай Бердяев, Дж. Тойнби, а недавно Сэмюэль Хантингтон. Здесь не место спорить о том, идет ли в данном случае речь о двух цивилизациях – западноевропейской и евразийской – или же о подвидах одной и той же цивилизации – европейской (я склоняюсь ко второму варианту). Речь не идет и об их характеристике. Однако нельзя не признать, что линия разлома между ними проходит к востоку от Галиции, а значит, Украина (по Хантингтону) является страной «цивилизационно расколотой», или, по крайней мере, «цивилизационно надтреснутой». И трудно не согласиться с автором книги о войне цивилизаций в том, что «надтреснутые» государства, как правило, сталкиваются с проблемами сохранения единства страны.[5] Если в прошлом такое единство в пределах не только Украины, но и всей советской империи поддерживалось всей мощью – идеологической, экономической и карательной – тоталитарного режима, то в независимой Украине конфликт между западными и восточными регионами не мог не проявиться. И он проявлялся. Достаточно четко во время президентских выборов 1991 и 1994 годов, а особенно выразительно во время последних выборов главы государства. За Виктора Януковича, противостоящего лидеру «Нашей Украины», проголосовали главным образом жители юго-востока страны, или так называемой русской Украины. Именно за эту часть Украины – Слобожанщину, Донбасс и Новороссию – спорили в 1917 году Центральная рада и российское Временное правительство, а Крым и вовсе был присоединен к Украине уже при Никите Хрущеве. Вряд ли есть хоть какой-то смысл воскрешать этот спор – сепаратизм Украине не просто не нужен, он опасен, но и игнорировать исторический опыт тоже нельзя. Тем более он время от времени сам напоминает о себе.
Галиция рассталась с «большой Украиной» еще в ХІІ веке, и встретились они вновь лишь во времена Гражданской войны (ненадолго) и Второй мировой (навсегда). Австро-венгерское, а затем польское влияние на эти земли было весьма значительным, как и сохранившееся по сей день влияние Ватикана. А с Россией галичанам пришлось столкнуться только тогда, когда она пришла к ним в красноармейской шинели и принесла не только освобождение от нацизма, но и колхозы и жестокие массовые репрессии, о которых Галиция наверняка никогда не забудет. Русский язык, русская культура для старшего поколения галичан – это язык и культура оккупанта. Согласимся, что такой опыт общения с россиянами вряд ли можно назвать взаимообогащающим. На карте Гийома Левассера де Боплана времен Богдана Хмельницкого земли к северо-востоку от Глухова, Батурина и Полтавы входили в состав Великого княжества (царства) Московского. А южнее днепровских порогов начиналось Дикое поле, то есть ничья земля.[6] Важнее, что и во времена Гетманщины нынешний юго-восток Украины находился не на ее автономной территории, а непосредственно в составе Российской империи. Важно это потому, что порядки здесь были общероссийские, а не украинские, что не могло существенным образом не сказаться на ментальности и традициях местного населения. Достаточно, думаю, напомнить, что на Слобожанщине, в Донбассе, в Екатеринославской и Херсонской губерниях (то есть на территории, о которой идет речь) незадолго до революции 1917 года от 89 до 95 % сельскохозяйственных земель управлялись общинами, как и на большей части России. В то же время в соседних Полтавской и Киевской губерниях, а также на Правобережье Украины общинных земель было совсем мало – 5–7 %.[7] Именно на востоке и юге Украины началась в ХІХ веке интенсивная урбанизация и индустриализация. Что касается русификаторской политики Петербурга, то она, несомненно, проводилась при помощи принудительных мер. Но в юго-восточных краях были свои особенности. Свою линию власть навязывала краю не только путем давления на украинский язык, но и путем превращения новых развивающихся городов, прежде всего Харькова и Одессы, в крупные университетские центры (Харьковский университет был основан в 1805 году, почти за 30 лет до основания университета в Киеве).
Большую часть жителей юго-восточной Украины с самого начала заселения этого края составляли украинцы. Поскольку в России и украинцы, и русские считались православными, их причисляли к великороссам или малороссам в зависимости от языка, который они считали родным. По всей Украине вчерашние крестьяне и их дети в больших городах довольно скоро переходили на язык правящей элиты – во Львове, например, на польский, а в центральной и восточной Украине – на русский. Дело, однако, заключается в том, что на юге и на востоке урбанизация и индустриализация после 1861 года были куда более интенсивными, чем в других частях Российской или Австро-Венгерской Украины.[8] В результате русификация в юго-восточной Украине пустила наиболее глубокие корни, и вот уже несколько поколений городских жителей этих областей считают своим родным языком русский язык. И связи с Центральной Россией здесь теснее, чем где-либо еще.
