Сергей Кара-Мурза - Русская матрица: Будет ли перезагрузка?

Сразу после приватизации расчленили предприятия, каждое в среднем на 6 частей. То есть те целостные системы, которые строились изначально как комбинаты, из сиюминутных соображений (превратить в ликвидность) были расчленены. Это сразу ударило по промышленности, изуродовало ее технологическую базу. А следом были выдавлены в челноки и ларечники 10 млн. рабочих и инженеров — кадровый золотой фонд России. Так новые собственники, предприниматели, стали агентами разрушения.

Что касается поведения, деклараций, кредо, манифестов — то это тоже прискорбная часть нашей истории. В отличие от того, как вели себя предприниматели, проникнутые протестантской этикой (это в основном были пуритане, аскеты, которые большую часть своих денег вложили в создание английской науки — великое было дело), мы в 1990-е годы наблюдали разгул демонстративного, хамского личного потребления, оскорбительного для всех, кто это видел.

И вот результат: предпринимательство не завоевало легитимности в массовом сознании, как сила национальная, конструктивная, социальная.

Декларируются модернизация, инноватизация, но производство невозможно без того, чтобы культурно-исторический тип предпринимателя не был интегрирован, с уважением, в хозяйственную, структурную и прочие национальные сети.

Если этого не будет — то российский социум так и останется в состоянии «холодной гражданской войны», главный нерв которой не собственность даже, а духовно-нравственные расколы и противоречия. В начале XX века, когда дело дошло до революций и гражданской войны, главным была не зависть к собственникам, не зависть к их потреблению, а именно оскорбление. Тогда паразитирующее дворянство и буржуазию стали называть «дети Каина».

В Институте социологии РАН с 1994 года ведется мониторинг отношения людей к богатым. Результаты очень неутешительные: никакого сближения позиций не происходит. Примерно половина населения считает, что с «новыми русскими» договориться невозможно. Мне думается, что все-таки можно, но очень трудно. Потому что такого безжалостного, такого проникнутого тупым социал-дарвинизмом сообщества, которое у нас возникло, вероятно, и не было в истории человечества. Причем ни наши реформаторы, ни западные идеологи наших реформ, думаю, и представить себе не могли, что в результате преобразований родится вот такое социальное существо, которому и название подобрать трудно.

Изучение кризисного общества ставит исследователя перед невыполнимой задачей — подойти к предмету беспристрастно, на время ощутив себя «по ту сторону добра и зла». Особенно это трудно, когда общество переживает тяжелую культурную травму, избежать которой не мог и сам наблюдатель. Тем не менее, за двадцать лет, ведя исследования в зоне бедствия, российские социологи создали огромный массив систематизированного знания.

Накопились длинные временные ряды наблюдений в условиях быстрых глубоких изменений, началась теоретическая обработка. Возникло много методологических вопросов, которые приходилось отодвигать ради полевых исследований. Сегодня от их обсуждения уже нельзя уйти.

Попытаюсь сформулировать ряд таких вопросов в приложении к конкретной задаче — изучению общественного мнения о приватизации промышленности, проведенной в 1992-1995 гг. Это изучение специально вели несколько групп ученых, а еще многие авторы касались проблемы вскользь, но при этом тоже делали ценный вклад в общий массив знания.

Первый вопрос — оценка приватизации, которая сложилась в обществе за время после ее проведения. О нашей оценке приватизации здесь говорить не будем, это совершенно другая тема. Общепризнано, что приватизация расколола российское общество, а сегодня уже и ее осознанная и отложившаяся в культуре оценка стала влиять на равновесие процессов консолидации и дезинтеграции общества. Поэтому восприятие приватизации и ее последствий в обществе стало одной из постоянных и актуальных тем в обществоведении. Конечно, сама приватизация и ее восприятие — суть разные срезы одного явления, но в аналитических целях мы их разделяем. В известном смысле образ приватизации создается в общественном сознании.

Вот важное рассуждение американского социолога Дж. Александера:

«Для того, чтобы травматическое событие обрело статус зла, необходимо его становление злом. Это вопрос того, как травма входит в знание, как она кодируется… Я бы хотел предложить само существование категории «зла» не рассматривать как нечто существующее, а как атрибутивное конструирование, как продукт культуральной и социологической работы» (Кравченко С.А. Культуральная социология Дж. Александера // СОЦИС, 2010, № 5).

Александер заостряет эту мысль: «Холокост никогда не был бы обнаружен, если бы не победа союзных армий над фашизмом». Американский социолог слегка шокирует читателей, чтобы они прочувствовали: реальное событие переживается в зависимости от того, как его преломляют в культуре: «События — это одно дело, представление этих событий — совсем другое. Травма не является результатом переживания групповой боли… Коллективные акторы «решают», представлять ли им социальную боль как фундаментальную угрозу их чувству того, кто они есть, откуда они пришли, куда они идут» (Там же).

Для нашей темы из этого следует, что оценка приватизации как «добра» или «зла» есть «продукт культуральной и социологической работы». Оценка — социальное явление, которого ответственный исследователь или политик не должен игнорировать, даже если эта оценка кажется им ошибочной.

За отправную точку можно взять большое Всероссийское исследование, проведенное в мае 2006 г. (Иванов В.Н. Приватизация: итоги и перспективы // СОЦИС, 2007, № 6).

Методом был опрос выборки 2800 человек из более чем пятидесяти населенных пунктов городского и сельского типа в основных зонах страны, вместе с опросом 700 компетентных экспертов. Во Введении отчета об этом исследовании так определяется статус приватизации как социального факта:

«Самым существенным моментом в экономических, а стало быть, и в социальных, преобразованиях в России в последние пятнадцать лет явилось кардинальное изменение роли частной собственности в жизнедеятельности российского социума. Именно ее утверждение в качестве базовой формы собственности означало переход от одной общественно-экономической формации (так называемый «развитый социализм») к другой (олигархический капитализм)… Очевидно, что главным инструментом [реформаторов] и в 1990-е годы, и в настоящее время является приватизация. Именно на ее основе была осуществлена небольшой группой номенклатурных чиновников экспроприация собственности государства и денежных средств населения» (там же).

Очевидно, что приватизация, будучи «главным инструментом» реформ, сопровождалась такой пропагандистской кампанией, какую только могли обеспечить «культуральные и социологические» ресурсы новой политической системы. Отсюда вытекает вопрос: какую латентную величину измеряет социолог, используя в качестве индикатора параметр «доля положительных и отрицательных оценок»?

Если, по выражению Александера, «события — это одно дело, представление этих событий — совсем другое», то к чему относится положительная или отрицательная оценка опрошенных? Индикатором чего является выраженная в пропорции ответов оценка? Как разделить веса двух разных величин, которые совместно определяют оценку — вес реальной «групповой боли» и вес качества пропаганды, «продукта культуральной и социологической работы» идеологической машины?

Какого-то одного надежного метода нет, нужны аргументы, усиливающие или ослабляющие правдоподобность вывода. Для этого полезно построить временной ряд оценок, т.е. измерить сходные параметры в разные моменты действия идеологической машины. Надо также сделать дополнительные измерения, по возможности независимыми методами с иными индикаторами.

Для первого подхода есть ценный материал. В обзоре результатов общероссийского исследования «Новая Россия: десять лет реформ», проведенного Институтом комплексных социальных исследований РАН под руководством М.К. Горшкова (Десять лет российских реформ глазами россиян // СОЦИС, 2002, № 10), говорится: «Проведение ваучерной приватизации в 1992-1993 гг.» положительным событием назвали 6,8% опрошенных, а отрицательным 84,6%». Таким образом, в 2002 году общественная оценка приватизации была однозначно негативной. В отчете об исследовании сказано:

«Один из ключевых вопросов — как оценивают россияне свое прежнее и нынешнее отношение к реформам начала 90-х годов. Так, почти половина опрошенных заявила о том, что десять лет назад они в той или иной степени поддерживали начавшиеся тогда экономические и политические реформы, тогда как 34% либо сомневались, либо были категорически против них. Отвечая же на вопрос о своем нынешнем отношении к реформам, наши сограждане оказались более сдержанными и критичными. В результате негативные оценки десятилетнего периода реформ являются сегодня преобладающими. Так оценивают их 60% респондентов. Изменили свою точку зрения прежде всего те, кто заявлял о том, что еще на начальном этапе реформ занимал колеблющуюся позицию. Вместе с тем, и среди бывших твердых сторонников реформ оказалось достаточно много тех, кто изменил свое отношение к реформам со знака плюс на знак минус — более 40% опрошенных» (там же).