Юрий Пивоваров - Полная гибель всерьез
Н.Н. словно зашифрован в этом зимнем Пастернаке. «В воротах вьюга вяжет сеть / Из густо падающих хлопьев» — это Н.Н. возникает в воротах своего арбатского дома. «И я по лестнице бегу, / Как будто выхожу впервые / На эти улицы в снегу / И вымершие мостовые» — это Н.Н. в своем старом пальтишке с меховым старомодным воротником, забыв застегнуться, выбегает на Трубниковский, Поварскую, Молчановку. Это в его жизни, в зимний рассвет вновь появляется Тот, с Кем он был знаком с детства. «Ты значил все в моей судьбе. / Потом пришла война, разруха, / И долго-долго о Тебе / Ни слуху не было, ни духу. / И через много-много лет / Твой голос вновь меня встревожил. / Всю ночь читал я Твой завет / И как от обморока ожил». Это он, заработавшись допоздна, вдруг встает, и его тянет из дома: «Засыпет снег дороги, / Завалит скаты крыш. / Пойду размять я ноги: /За дверью ты стоишь».
Вообще-то, я убежден: некоторые стихотворения из «Доктора» написаны о нем. Не о нем, разумеется, биографически, но — субстанциально. Импрессионизм Пастернака (это не совсем то, что обычно определяется этим понятием, хотя и то тоже, поскольку этот, по словам Сталина, «нэбожитель» вобрал в себя и дух классического импрессионизма; это — как сказал бы профессор философии, преодоление, снятие субъект-объектного отношения, т. е. разделенное, разведенности «субъекта» и «объекта», как сказал бы Бердяев, преодоление, снятие проблемы «объективации», как сказал сам Борис Леонидович, «Жизнь ведь тоже только миг, / Только растворенье / Нас самих во всех других, / Как бы им в даренье») — это воздух, почва, быт, предрассудки и прочее, из чего был соткан Н.Н.
В особенности «Объяснение». «Жизнь вернулась так же беспричинно, / Как когда-то странно прервалась. / Я на той же улице старинной, / Как тогда, в тот летний день и час». Музыка этого стиха, плывущая на аллитерационном «н», — это и музыка жизни Н.Н. Это то, что его влекло к жизни и по жизни, что влекло к нему. Жизнь как музыка. Как музыка — беспричинна, беспредпосылочна, бесплотна. Но ее возвращение и уход — «предметны», точно «локализованы» и внутренне связаны. Это — портрет Н.Н. И далее: «Те же люди и заботы те же, / И пожар заката не остыл, / Как его тогда к стене Манежа / Вечер смерти наспех пригвоздил». А это — смерть всего живаговского поколения, смерть, так сказать, незавершенная и открытая и потому увиденная последующими поколениями, хотя и смерть «наспех», внезапно и быстротечно. Из этой незавершенности и открытости вырастал и вырос Н.Н. Опаленный ею и бывший ее отрицанием. Отсюда — в лучшие его минуты — его гибельное очарование, его несравнимое шармёрство, его восхитительная свобода. Но в худшие (нередкие) часы — я уже касался этой темы — безграничный ужас перед смертью; те, кому доступен этот ужас, видимо, обречены на чувство: тебя неотвратимо засасывает воронка смерти. Воронка — это такая незавершенная и открытая конструкция…
«Женщины в дешевом затрапезе / Так же ночью топчут башмаки. / Их потом на кровельном железе / Так же распинают чердаки». Это безвкусица, доведенная до гениальности, возведенная в этот чрезвычайный и полномочный ранг. И одновременно: изящество, стильность, острота. Это тема «Н.Н. и женщины». Надрывная, романсная, превращающая отталкивающе-низменное в поэзию. Тема поэзии, свергающейся в грязь. По отношению и в отношениях с женщинами он бывал и рыцарем, и папашей Карамазовым. Размах, диапазон были громадными. Фантазии по этому поводу чудовищными … «Вот одна походкою усталой / Медленно выходит на порог / И, поднявшись из полуподвала, / Переходит двор наискосок. / Я опять готовлю отговорки, / И опять все безразлично мне. / И соседка, обогнув задворки, / Оставляет нас наедине».
А это просто зарисовка его жизни в Трубниковском. Там тоже были полуподвал и двор. И все эти бесконечные его любови (втихомолку от Лики, на ее глазах…). О большинстве я только слышал, некоторых в 70—80-е видел. Все они были красивы, умны, достойны … Именно на них он не женился.
* * *
И еще. О литературности Н.Н. Он, несомненно, был неким совокупным персонажем Достоевского. Федор Михайлович (всегда так называл) — его любимый писатель; к Толстому в целом был равнодушен, хотя постоянно «примерял» к себе князя Андрея. — Я знавал его Версиловым, Федором Павловичем Карамазовым — здесь даже внешнее сходство: «античный профиль», «римлянин времен упадка». Он — непонятно для меня — восхищался Ставрогиным («аристократ в революции»). Наверное, и им был тоже.
Вообще был большой придумщик, враль. В том смысле, в каком Цветаева сказала о Мандельштаме: «Гордец и враль». То есть в культурно-литературном смысле…
Я уже говорил, что Н.Н. навсегда для меня останется в пастернаковском контексте. Конечно, он — Юрий Андреевич Живаго. Вернее, был слеплен из живаговского теста. Хотя сам Н.Н. к Пастернаку относился довольно спокойно. Любил-ценил, но не более. Не как я, например. И всегда безразлично-скептически слушал мои суперлативные завывания по его поводу … Иначе воспринимал Михаила Булгакова. Здесь, правда, и память об отце свою роль играла. Но главное в том, что подобно пастернаковскому, булгаковский мир был несомненно миром Н.Н. Алексей Турбин, Мастер, Воланд, профессор Преображенский — все это он, все это родная ему стихия, стиль, тональность.
Помню: много раз спорили и ругались из-за Турбина. Мой тезис сводился к тому, что Турбин хоть и очень симпатичен, но не должен был распускать юнкеров по домам. Их же красные потом всех переловят и перебьют. Турбин, клокотал я, должен был вместе с этими юношами на Дон пробираться, к своим. И пользы больше было бы, и честнее. Н.Н. возражал мне твердо и невнятно. Сегодня, однако, мне его аргументы в защиту решения Турбина уже и не воспроизвести. Но за всем этим стояло какое-то очень личное, интимное, глубокое понимание турбинских мотивов. Мне не доступное…
Но вот, пожалуй, теперь я могу сказать о Н.Н. главное. Главное с точки зрения русской истории. И прежде всего, русской истории XX в., явившейся во многом следствием и результатом Русской Литературы предшествовавшего столетия.
Он — русский Гамлет. Как Юрий Живаго, Григорий Мелехов, Алексей Турбин. Как — уже из поколения самого Н.Н. Глеб Нержин. Это — новый русский тип. Он пришел на смену «лишнему человеку». Весь XIX в. русская литература пыталась построить новую — альтернативную существовавшей — Вселенную. Не хватало образа, вокруг которого этот универсум должен был строиться.
В поисках этого образа и возник «лишний человек». Причем в нескольких вариантах. Среди них были очень сильные претенденты, но по разным причинам конкурса не прошли (скажем, Обломову не хватало социально-исторического динамизма, а эпоха уже требовала этого; Печорин оказался слишком аристократически-асоциальным и т. д.). Пожалуй, наиболее вероятным победителем мог стать образ русского Христа (эту задачу ставил Достоевский), но реальная, наличная история взорвала эту великую надежду великой (и «святой», по словам Томаса Манна) русской литературы. Генетически связанный с нею образ русского революционера (связанный и по негативу, как отрицание, и как — на первый взгляд, неожиданно — продолжение, и как — что уж совсем трудно представить — продолжение, «запрограммированное» самим образом русского Христа — В сущности, об этом же говорит Владислав Ходасевич: «…Пламенная вера пополам с пламенным кощунством. Пьяные философы, готовые пристрелить каждого, на кого укажет "революция". Чернобородые идеологи в кожанках. Светлокудрые нестеровские отроки, прославившиеся впоследствии в основном как исполнители приговоров») тоже провалился. Русская Революция, вырвавшаяся из чернильницы Русской Литературы, показала всю утопически-мифологическую природу этого «идеального типа». Впрочем, и русский Христос был — по-своему — не менее измышленным и «придуманным».
XX столетие во многом стало расплатой за эти «мечтания», за эту безответственность. Но — одновременно — как снятие и преодоление — породило тип, образ русского Гамлета. Образ не утопически-мифологизированный, а глубоко метафизический и действенный. Когда-то Герцен заметил, что Пушкин — это ответ России Петру. Можно сказать, что русский Гамлет — это ответ России Ленину. Ибо именно Ленин был выдвинут русской историей в наследники русской литературы. В этом отношении русский Гамлет не только шаг вперед по сравнению с русским Христом и русским революционером, но и преодоление Ленина, объявление его «самозванцем», не имеющим законных прав на наследство…
