Ян Геббс - Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг.

Одержав «победу», ЦК хочет использовать ее до конца. Он не довольствуется тем, чтобы навязать партии свою оппортунистическую линию. Он хочет выбросить за пределы партии всех тех, что против этой линии борется, хочет лишить оппозицию и в будущем всякой возможности отстаивать в партии пролетарскую линию. Более того, всех, кто борется против оппортунизма, он объявляет государственными преступниками. ГПУ пущено в ход против оппозиции уже без всякого стеснения. «Кто попытается бороться с партией (оппортунисты считают себя теперь партией), будет сидеть в тюрьме», — цинично заявляет Томский. «Если оппозиция попробует вызвать „катастрофу“, партия и мокрого места от нее не оставит», — грозит и хвастается Бухарин. А со стороны Угланова сыплются такие же угрозы — но уже не по адресу оппозиции, а по адресу рабочих: «Дух сапроновщины мы оттуда в ближайшее время вышибем и научим их работать по Ленину» (т. е. По Угланову — Ленин здесь ни при чем), — грозит он рабочим Дедовской мануфактуры, которые единогласно отказались проводить углановскую «рационализацию», т. е. Переходить с 12 станков на 15 без повышения зарплаты и выбросить на улицу своих товарищей. Борьба против оппозиции и борьба против рабочих идут рука об руку.

Политика ЦК вплотную подводит партию к формальному расколу и ликвидации, с одной стороны, и разрыву с рабочим классом — с другой. Будучи вынуждены, в угоду мелкой буржуазии, все больше давить на рабочих, лишая пролетарскую часть партии, путем исключения ее из партии, всякой возможности влиять на политику советского государства, ЦК вплотную подводит к перерождению и диктатуру пролетариата, хотя объективное соотношение классовых сил в стране дает полную возможность ее сохранения и укрепления. Недаром линию ЦК одобряют Устрялов и Отто Бауэр, недаром они приветствуют исключение оппозиции из партии, недаром буржуазная пресса расхваливает руководителей ЦК как «реальных политиков».

Мы отдаем себе ясный отчет в том, что на оппозицию в ближайшем будущем могут обрушиться жесточайшие репрессии. Мы не закрываем глаз на то, что под ударами этих репрессий наименее выдержанные, наиболее связанные в прошлом с бюрократией элементы оппозиции и даже целые группы могут отказаться от своей линии или от активной борьбы за нее. Оппозиционное движение не является результатом злой воли отдельных лиц или групп. Оно имеет глубокие корни в рабочей части партии и в рабочем классе. Оппортунистическая политика ЦК будет только усиливать протест против нее со стороны всех революционных рабочих. Никакие репрессии, никакие шатания в рядах самой оппозиции не смогут уничтожить идущего из самых низов, из масс пролетариата протеста против политики сдачи завоеваний Октябрьской революции, не может остановить того движения, которое ставит своей задачей торжество пролетарской диктатуры, торжество коммунизма.

ОЧЕРЕДНОЙ ОБМАН

Предисловие

Если и говорят, что книги имеют свою «судьбу», то разумеется, что эта «судьба» начинается с момента появления на свет: будут ли ее зачитывать до дыр или она будет спокойно лежать в магазинах, на складах, в библиотеках, в архивах, раздражая всех своим скучным видом, своей ненужностью, своей непристроенностью, чтобы в конце концов пойти на оберточную бумагу.

Да и тогда, когда ее будут читать — много ли, мало ли, то какое она влияние окажет на читающего — даст ли она ему что-нибудь? Откроет ли кусочек истины, правды… Вызовет ли желание пойти той дорогой, куда зовет книга или же она вызовет злобу, раздражение против себя и вокруг нее загорится борьба…

Или, наконец, она вызовет платоническое, бездеятельное сочувствие одних: очень, мол, все это хорошо, но… пусть будет так, как есть, потому что дорога, путь указываемый книгой, это путь тернистый, тяжелый — путь борьбы и лишений, невзгод и страданий… Другие же, проникнувшись к ней злобой и ненавистью, примут все меры, чтобы она попала в разряд кандидатов на скучное прозябание в складах, магазинах, чтобы потом пойти на рынок обслуживать торговцев и покупателя в качестве обертки…

Самая разнообразная, мыслимая и возможная судьба, которую они испытывали, испытывают и будут испытывать — это судьба всех тех, которые уже имели счастье появиться на свет… Предлагаемая же читателю брошюра начала испытывать давление всех сил, будучи еще в «утробе матери своей». Написана она два года тому назад в гор. Эривани, куда автор был сослан после трех с половиной-летнего пребывания в одиночках московской внутренней тюрьмы ГПУ, томской тюрьмы и вятской…

Появилась на свет недозволенным порядком, не законным, а как плод умствований лукавых, как плод дерзаний… и, появившись, должна была прятаться от руки Ирода, от руки потребителя незаконнорожденных и незаконопослушных младенцев… Пришлось ей побывать и в земле сырой, закопанной в железной банке, и томиться, испытывая вечный страх, что вот-вот иродово племя нагрянет и откроет тайник…

А потом… Крадучись, ночью пробирается некто… Зорко глядит по сторонам. Пошел. Остановился у ворот. Поглядел в ту и другую сторону. Все хорошо. Спокойно. Нет никого из племени Ирода… Шмыгнул в ворота и с заднего хода заходит. Стучится. Отворяет.

— Давайте. Мы ее в несколько рук через копировку перепишем за один день. Пусть оригинал идет в Москву, а мы оставим себе копии.

Сказано — сделано.

Оригинал поехал в Москву. Да и поездка — это не просто пойти, взять билет, поудобней устроиться на облюбованном месте в вагоне на шестидневное пребывание в пути… Нет. Это не так. И совершенно исключена возможность отправиться почтой… А, обманывая зоркость племени Ирода, приезжает посланец… И со всеми предосторожностями достигает благополучно до нас. Забирает. И тайно ускользает. А там, в Москве, оригинал копируется всеми способами и ходит по рукам в вечном страхе за свою жизнь и жизнь всех тех, к кому он в руки попадает…

Оставшаяся копия у меня испытала «судьбу» автора… А автор, 7-го ноября 1928 года, вышедши на демонстрацию, домой не возвратился, а где-то по дороге сбрил усы, бороду, волосы, одел другой костюм и с портфелем, туго набитым рукописями, сел на извозчика и поехал на вокзал… А там купил билет до г. Джульфа. И ждал поезда. Поезд опоздал на 2 ч. 30 мин.

Тучи стали рассеиваться… Это нехорошо. Ночь будет светлая… «Эх, темная ночь, выручай!» Луна на ущербе и появится предутренней зарей! Но лучше, если были бы тучи, ветер, дождь или снег… И темно-темно… А нет. Ну и пусть. Приходит поезд. Садится. Тесно. Лезет на верхнюю полку. Удобнее — глаз меньше.

А около двенадцати часов ночи поезд проходил между станциями Дорошан II-ой и Джульфа, и здесь автор на ходу прыгнул с поезда и бегом к реке, чтобы, пользуясь прикрытием поезда и шумом, невидно и неслышно добежать до реки Араке… Спешно раздевается. Привязывает на голову портфель и одежду и — в Араке. Вода жжет: холодная, ледяная. Шумит Араке. Тучи ходят. Идет небольшой снежок. По руслу дует резкий ветер… Переплыл. Она, рожденная головой, переплыла на голове…

А потом… арестовали власти Персии автора и рукописи… Полицейские участки, тюрьмы…

Зорко следит иродово племя. Хотят похитить… И тут, обманывая бдительность и полиции Персии, и ГПУ, уезжают рукописи в одну сторону, а автор бежит в другую…[45]

Два раза портфель, остававшийся у меня, видел руки, которые забирали все содержимое… Но рукописей уже не было. Они уехали… И два раза племя Ирода не нашло новорожденных бунтовщиков и забирало чистую бумагу… Но вот автор переправляется нелегально через персидско-турецкую границу и снова в полицию, тюрьмы, и ссылку, чтобы потом поехать подальше от мест, где ГПУ чувствует себя хозяином…

Полицейский участок маленького городка Kara-koesa, и там родилась другая: «Краткая критика теории и практики ВКП(б) и Коминтерна».

Без стола и стула, питающийся милостью полицейских. Без единой печатной строки, на бумаге, данной полицейскими, строчка за строчкой ложатся мысли… А потом ссылка в гор. Амасия…

И старания друзей и их поддержка открывают дорогу в Константинополь: приговор на четыре года тюрьмы отменен.

Константинополь и другая: «Какое государство в СССР» И новая попытка украсть у меня рукописи. Полиция арестовывает Ивана Железова за то, что тот подкупал за 1000 турецких лир, чтобы выкрасть у меня рукописи…

Наконец, Франция… И то, что не удалось ни в Персии, ни в Турции, то удалось во Франции, в Париже.

Из Персии через Берлин — в Париж, миновав все преграды, приехали мои долгожданные и вновь соединились и с портфелем, в котором они переправлялись через Аракс и с головой, на которой переправлялись и которая родила их. Это был праздник. Большой праздник! А 3-го октября 1930 г. их не стало. Не стало и портфеля.