Алексей Пушков - Постскриптум. Поможет ли России Путин?
МОДЕРНИЗАЦИЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА
Может ли внешняя политика сыграть решающую роль в модернизации России? И нужно ли менять наш внешнеполитический курс ради обеспечения наилучших условий для модернизации? А если менять, то насколько? Все эти вопросы в последнее время оказались в центре политических дискуссий. Что же говорит нам уже накопленный опыт?
На протяжении последних 20 лет мы испробовали разные схемы и разные концепции общения с Западом. У нас был опыт козыревско-ельцинской дипломатии, затем примаковско-ельцинской дипломатии, затем путинской дипломатии. Сейчас у нас появляется опыт медведевско-путинской дипломатии. Но одно остается неизменным: мы частично сближаемся с нашими западными партнерами, а частично им противостоим. Мы частично пытаемся играть роль противовеса тем же Соединенным Штатам, а частично идем по пути интеграции в те структуры, где США и другие западные державы на протяжении долгого времени играют ведущую роль. И это, судя по всему, единственно возможная для нас политика, поскольку она обусловлена не нашими симпатиями и антипатиями, а объективным положением России в современном мире.
Надо ли нам существенно менять внешнюю политику ради модернизации, и способна ли внешняя политика существенно помочь модернизации — вот ключевые вопросы. Высказывались различные точки зрения. Одна из них была высказана на самом высоком уровне: смысл ее в том, что эффективность внешней политики должна измеряться ее влиянием на экономику и повышение качества жизни населения. После этого появились призывы полностью подчинить внешнюю политику этим задачам.
Однако оправдан ли такой «экономический радикализм» в подходе к внешней политике? Ведь такую политику проводить совершенно невозможно. Говорить о полном подчинении внешней политики чисто экономическим задачам — это подход чисто идеологический, а не профессиональный. Он нас будет подталкивать лишь к неправомерным уступкам «во имя» привлечения инвестиций и высоких технологий. Китай — признанный лидер по привлечению инвестиций — не идет по такому пути. Потому что внешнюю политику невозможно по определению свести к экономическим задачам. Она должна заниматься и сферой безопасности, и продвижением политических интересов за рубежом, и поддержкой российской культуры и русскоязычных за пределами Родины, и много чем еще, что не укладывается в узкие рамки чисто экономического подхода.
Более того: такая установка, если ее абсолютизировать, способна серьезно исказить понимание национальных интересов страны и систему ее внешнеполитических приоритетов. Об этом говорит наша недавняя история. В первой половине 90-х гг. мы пошли по этому пути и приобрели опыт экономизма во внешней политике. Именно тогда была принята концепция, согласно которой эффективность внешней политики определяется, прежде всего, влиянием на экономическое развитие. В итоге мы имели очень слабую внешнюю политику и очень неубедительное экономическое развитие. Поэтому жестко увязывать эти две вещи представляется принципиально неверным.
Но если ради модернизации все же менять внешнюю политику, то как менять? В сторону чего — в сторону большей уступчивости, в сторону отказа от ряда целей, которые мы считаем стратегическими, в сторону пересмотра системы наших национальных интересов? Здесь налицо объективное противоречие. На идеологическом уровне, когда говорится, что внешняя политика должна отвечать задачам модернизации, то это звучит логично. Однако, если опуститься с высот идеологии на уровень конкретной, практической политики, то это противоречие становится очевидным.
Должны ли мы были «ради модернизации» отказываться от противодействия атаке Грузии на Цхинвал, от ввода наших войск на территорию Грузии и от признания Абхазии и Южной Осетии? Ответ самоочевиден. Ибо химерические плюсы, которые мы получили бы от сдержанности в ситуации августа 2008 года, помешали бы выполнению ряда реальных задач, которые мы решали, когда пошли на проведение этой операции, не говоря уже о ее чисто гуманитарном аспекте.
Другой конкретный пример. Должны ли мы опять же ради модернизации пойти на поддержку Соединенных Штатов по Ирану? И, если да, то насколько далеко? И если завтра встанет вопрос уже не об ограниченных, а о «парализующих» санкциях или даже о военных действиях против Ирана? Ведь он вовсе не снят с повестки дня. Как нам себя вести в этом случае?
Должны ли мы во имя задач модернизации и налаживания отношений с Западом отказаться, например, от нашего негативного подхода к продвижению НАТО на восток? Одобрить присоединение к альянсу Украины? Изменить, дабы не раздражать американцев, наше отношение к режиму Саакашвили, повинному в гибели российских граждан? Или подписать с ЕС невыгодную нам Энергетическую хартию? Или отказаться от признания Абхазии и Южной Осетии на том основании, что это признание не нравится нашим западным партнерам?
Словом, как только этот общий идеологический посыл начинают рассматривать на конкретном уровне, то выясняется, что подчинить внешнюю политику исключительно задачам модернизации совершенно невозможно. На уровне конкретной политики возникают практические задачи, которые нельзя решать в этом диапазоне.
Не менее важный вопрос — ради чего мы должны отказываться от ряда внешнеполитических позиций? Прежде всего: откуда возникло убеждение, что принципиально новые отношения с США и Западом, возможные лишь при очень серьезных и глубоких уступках с нашей стороны, приведут к тому, что Запад начнет модернизовать нашу экономику? Скажем, Латвия, Болгария или Венгрия вошли в ЕС и НАТО, но это не помогло им ни справиться с глобальным кризисом, ни выйти на новый уровень экономического развития.
Между тем нас иногда убеждают, что мы должны чуть ли не стать неформальным членом европейско-атлантического сообщества. Но насколько это отвечает нашим стратегическим интересам?
Первый аргумент против такой установки: наступает азиатский век. В 2009 году более 50 % мирового ВВП приходилось на 21 страну АСЕАН. А мы в этих условиях продолжаем решать проблему, которую решали еще Петр Великий и Екатерина Вторая — мы все еще решаем проблему наших отношений с Западом. Но не слишком ли мы сосредоточились на этом? Не пора ли шире взглянуть на современный мир? Мир меняется, но именно Запад остается главным предметом наших размышлений. Насколько верен такой подход в условиях, когда удельный вес Запада в мировой политике снижается, а не растет? Интересно, что «евроскептицизм» президента Барака Обамы именно этим и вызван. Обама убежден: будущее решается в Азии.
Второй аргумент. В 90-е годы у нас уже был определенный опыт усиленного сближения с Западом. Тогда нам объясняли: это делается ради нашего внутреннего развития. Результат хорошо известен. И результат не мог быть иным: США и Запад сближаются с нами не ради того, чтобы помочь нам выполнить наши задачи. Если они сближаются, то на собственных условиях, во имя собственных интересов. В 90-е годы мы «сближались» именно по такой схеме.
Достаточно вспомнить политику Клинтона по отношению к Ельцину. Она подробно описана в книге Строба Тэлбота «Билл и Борис». Тэлботт описывает, как Клинтон «сближался» с Ельциным, только на своих условиях, не делая ему ни одной уступки. При Буше США также были верны этой политике. С Обамой ситуация несколько изменилась, но насколько — это еще предстоит определить.
Тем временем НАТО опять предлагает нам сближение на своих условиях. Генсек альянса Расмуссен говорит: да, мы готовы быть вашими партнерами, стратегическими партнерами, но на наших условиях. Вашу концепцию европейской коллективной безопасности, говорит он Медведеву, мы готовы обсуждать, но «потребности в новом договоре я не вижу» (пресс-конференция Расмуссена, Москва, декабрь 2009 г.) В администрации США также считают: уже есть система безопасности, выстроенная вокруг НАТО, и другая не нужна. Мы, с нашей стороны, не можем этого не учитывать.
Третий аргумент: готовы ли мы ради сближения к десуверенизации? Углубленное сближение с США и Европой предполагает определенный отказ от суверенитета. Собственно, НАТО и Евросоюз построены на этом. Это организации, где часть суверенитета делегируется наднациональным органам либо — в военной сфере — де-факто передается Соединенным Штатам. Можем ли мы пойти на это? Мы не встроены ни в НАТО, ни в Евросоюз, не пользуемся «плюсами» от членства в этих организациях, и в случае отказа от самостоятельности можем получить ограничение нашего суверенитета без существенных выгод для себя.
Четвертый момент. Есть такая позиция, что нам нужно вступать в «изменившуюся НАТО». Об этом говорилось в последнем докладе ИНСОР. Но НАТО пока не меняется в ту сторону, в которой мы заинтересованы. Напротив, военная доктрина альянса развивается в направлении выхода НАТО за пределы своей зоны ответственности. Нужна ли нам такая НАТО? Кроме того, что нам даст членство в НАТО с точки зрения модернизации? Альянс не занимается поставкой высоких технологий, не занимается модернизацией стран, которые становятся его членами. Это происходит по-другому, не через НАТО, которая не имеет отношения к модернизации. Кроме того, вступив в «глобальную НАТО», мы осложним наши отношения с Китаем. Но нужна ли нам роль стратегического буфера между США и Китаем? Хорошо известно: любой военный союз «дружит» против кого-то. Сейчас НАТО «дружит против» России. Если мы вступим в альянс, против кого мы будем дружить? Ясно, что мы будем нужны США и НАТО именно для того, чтобы потенциально противостоять Китаю.
