Григорий Завалько - Понятие «революция» в философии и общественных науках. Проблемы. Идеи. Концепции.
Проблема вполне разрешима, если не отрывать сознание от мира. Деятельность людей (не только революционеров, но и контрреволюционеров, и каждого представителя «массы») направляема сознанием; само же сознание определяется социальной материей – производственными отношениями, т. е. отражает объективный мир с определенной общественной позиции. Эти позиции неравноценны: одни социальные группы больше заинтересованы в истине, другие – меньше. Объективно существующие потребности общественного развития, пропущенные сознанием через фильтр интересов, воспринимаются ими по-разному; разными оказываются и последующие действия, и их результаты.
Идеологи восходящего класса лучше понимают пути развития общества, чем идеологи нисходящего или нереволюционного классов, но отнюдь не делают историю по своему плану. Планирование действий происходит внутри сознания; реализация плана – в объективном мире. Невозможны ни бессознательная деятельность (чистая стихийность), ни абсолютная власть сознания над миром (чистый волюнтаризм).
Субъективное намерение совершить революцию не означает совершения революции; субъективное намерение предотвратить революцию не гарантирует предотвращения. Реакция может выполнить программу революции; революционеры могут способствовать выполнению программы реакции. Суд истории рассматривает не намерения, а результаты. В противном случае не виден объективный характер развития общества.
На самом глубоком уровне развитие общества связано с изменением его производительной силы – человека как участника производственного процесса. Такое изменение происходит под влиянием стимула развития производства, которым являются производственные отношения (отношения собственности на средства производства).
Исчерпанность одного типа производственных отношений приводит к их замене на другой тип. Кульминация этого процесса, выраженная в переходе власти, и есть социальная революция, меняющая способ производства и тем самым – все общество. Удачный образ подобрал П. Штомпка: «На волне революций общества как бы рождаются заново. В этом смысле революции – знак социального здоровья» [695].
Сущность нового рождения общества хорошо известна марксистам – это приход к власти нового класса. Напомню классическое определение, данное В. И. Лениным: «Переход государственной власти из рук одного в руки другого класса есть первый, главный, основной признак революции» [696].
Переход власти – это признак социальной революции, но не любой переход власти революционен. Его прогрессивность или регрессивность зависит от того класса, который его осуществил. Только прогрессивный переход власти – социальная революция.
Отношение политико-правовых изменений и взятия власти новым классом – это отношение формы и содержания.
Сказанное не означает, что невозможна объективно-идеалистическая теория общественного развития, признающая разные формы развития следствием развития духовной субстанции общества. В принципе такая теория может быть создана.
Выглядеть она будет следующим образом.
Субстанцией общества должно быть нечто, во-первых, идеальное, во-вторых – объективно существующее (волюнтаризм здесь бесполезен, так как ведет к идее заговора [Число сторонников этой идеи весьма велико, но ничего нового, кроме своих эмоций, к заблуждениям Бёрка они никогда не прибавят. Красочные примеры «конспирологического» понимания революций приведены: Семёнов Ю. И. Философия истории.][697]) и, в-третьих, не являющееся разумом (общественным сознанием). Это будет некое «общественное подсознание», которое двигает развитие общества, влияя на общественное сознание.
Оно должно играть ту же роль, которую в марксизме играют производственные отношения. Интересы должны быть заменены страстями. Материализм должен в этом случае отвергаться в пользу иррационалистического объективного идеализма, который можно найти в «философии жизни» и психоанализе. (Гегель не уделил большого внимания объяснению реальных революций – так же, как вообще недооценивал им же введенную категорию «скачок», поэтому на гегельянство опереться трудно.)
Подходы к такой теории видны у П. А. Кропоткина и Ш. Эйзенштадта, исходивших из философских посылок А. Бергсона и К. Г. Юнга.
Но целостная теория общественного развития, включающая эволюцию и революцию, не создана ни тем, ни другим: первому мешает плюрально-циклический подход к истории, второму – сведение революции к насильственному политическому перевороту, и обоим – телеологическая заданность, обусловленная политическими взглядами, анархическими у П. А. Кропоткина и либеральными у Ш. Эйзенштадта.
П. А. Кропоткин видит в революциях прогрессивное разрешение противоречий, но не видит историю как единый процесс. Ш. Эйзенштадт видит единый процесс, но не видит необходимости революций. Субстанция («фактор взаимной помощи» или «символические и структурные основания норм социального взаимодействия»), упрятанная в подсознании общества, остается принципиально непознаваемой.
Синтез этих подходов, ведущий к созданию объективно-идеалистической теории форм общественного развития, включая революции, может быть осуществлен. Но если такая теория и будет создана, то она не сможет объяснить происхождение духовной субстанции общества и будет ни чем иным, как поставленным на голову материализмом.
Именно так – перевернутым – видят развитие общества люди искусства. Творческий импульс сознания является причиной изменений в обществе. Революция в обществе – следствие революции в искусстве. Яркий пример дает статья Рихарда Вагнера (1813-1883) «Искусство и революция» (1849), в которой великий композитор выступает как утопический коммунист. От обычных утопистов (от Г. Бабёфа до Г. Маркузе) его выгодно отличает исторический подход к проблеме революции: он не просто не приемлет власть капитала, а видит преходящий характер любого общества, источник которого для него, конечно – в сфере идей. Будущая революция не просто вернет человеку человеческое, она создаст новое искусство и с его помощью – нового человека.
«Только великая Революция всего человечества, начало которой некогда разрушило греческую трагедию, может нам снова подарить это истинное искусство; ибо только Революция может из своей глубины вызвать к жизни то – но еще более прекрасным, благородным и всеобъемлющим – что она вырвала и поглотила у консервативного духа предшествовавшего периода красивой, но ограниченной культуры. Только Революция, а не Реставрация может дать нам вновь такое величайшее произведение искусства… Из наемников Индустрии, – пишет Вагнер, – мы хотим стать прекрасными, сильными людьми, которым принадлежал бы весь мир… Чтобы достигнуть этой цели, нам нужна сила всемогущей Революции…» [698]
Другой гений музыки и философ-дилетант, живший в другую революционную эпоху – А. Н. Скрябин (1871-1915) также смотрел на революцию как на колоссальный освободительный переворот в сфере духа, следствием которого станет коренное изменение человеческой природы. Так в его сознании преломилась марксистская философия, к изучению которой композитора привело влияние Г. В. Плеханова [699].
Подобных примеров много. В периоды прогрессивного развития общества идеализм (вообще доминирующий в социоисторических представлениях) проникается идеями прогресса и революции, и незаурядные умы этих эпох ищут разрешение жизненных противоречий в революции, а не в консервации. Периоды регресса дают обратный пример панической боязни перемен.
Диалектика необходима для решения вопросов о мере преемственности/разрыва при изменениях и о мере их предопределенности/неопределенности.
Начну с первого. Метафизика выделяет лишь одну сторону вопроса. Либо разрыв, отрицающий преемственность и, соответственно, обусловленность изменений (волюнтаристские взгляды профессиональных революционеров – О.Бланки, П.Н.Ткачёва, Р.Дебре; позиция Р.Фоссье по вопросу о феодальной революции), либо преемственность, доходящую до отрицания изменений (А. Г. Франк). Отрицанием изменений является и представление о революции как возврате к естественному состоянию, как реванше естественности, при самом разном понимании этой естественности (Г. Бабёф, О. Тьерри, А. Мёллер, В. Райх и др.).
Для диалектики не существует ни разрыва без преемственности, ни преемственности без разрыва. Само понятие «изменение» подразумевает их единство. Меняться – значит быть тем же самым объектом и не быть им. Меняющееся общество – то же и не то же общество.
