Александр Терентьев - Эпоха Обамы. Наши интересы в Белом доме
Однако Дамаск поддержали Россия и Китай, которые 5 октября 2011 года заблокировали в Совбезе ООН принятие антисирийской резолюции и внесли на рассмотрение свой проект резолюции, который исключал санкции и призывал местные власти к диалогу с оппозицией. И это дало повод оптимистам говорить о том, что Асад находится в куда более выигрышном положении, чем Каддафи.
ОСЕННЕЕ ПОХМЕЛЬЕ
Помимо всего прочего, те политики в США, которые выступали за военное решение сирийской проблемы, вынуждены были считаться с мнением реалистов. Осеннее похмелье, наступившее вслед за пьяным разгулом «арабской весны», заставляло идеалистов, рассуждавших о демократизации Ближнего Востока, признать, что единственной альтернативой авторитарным светским режимам в этом регионе может быть политический ислам. Свержение правителей, которые, как черт от ладана, отмахивались от либеральных концепций и прослыли на Западе деспотами, как это ни парадоксально, означало крах вестернизации. И неслучайно соперничество между суннитским и шиитским проектом достигло в 2011 году своего пика и привело к холодной войне Ирана и Саудовской Аравии. Обе державы рассчитывали использовать «жасминовые революции» в своих интересах и претендовали на роль лидера региона, который постепенно освобождается от западного влияния.
Когда «арабская весна» только началась, многие утверждали, что за революционными выступлениями стоят Соединенные Штаты. Кто-то настаивал, что в Вашингтоне решились наконец воплотить в жизнь проект Большого Ближнего Востока, разработанный еще неоконами, кто-то объяснял действия Америки с помощью новомодной теории «управляемого хаоса». Но мало кому приходило в голову, что в действительности американские политики системой не управляют, а лишь пытаются удержаться в раскачивающейся на волнах лодке. Идеология арабского национализма была обречена, и у США просто не оставалось выбора: уж лучше сделать ставку на популярных в народе исламистов, чем поддерживать светских правителей, которые вызывают у подданных аллергию. Понятно, что о вестернизации тогда можно было забыть, но зато сохранялся шанс выстроить корректные отношения с новыми правителями.
Первые выводы об итогах «арабской весны» западные политологи стали делать после провального выступления светских партий на выборах в Национальный учредительный совет Туниса 23 октября 2011 года. Именно с тунисских выступлений на Ближнем Востоке началась революционная лихорадка. И хотя традиционно Тунис считался самой светской и европеизированной страной региона, 40 % избирателей отдали здесь свои голоса исламистской партии «Ан-Нахда» («Возрождение»). В эпоху правления президента Зина Бен Али эта партия находилась под запретом, однако после «жасминовой революции» ее отец-основатель мусульманский проповедник Рашид Ганнуши с триумфом вернулся на родину из Лондона, где он находился в изгнании более 20 лет.
На Западе тут же стали вспоминать, как в 1979 году после свержения шаха в Иран прибыл аятолла Рухолла Хомейни. Но лидер «Ан-Нахды» аналогии с Ираном отвергал, заявляя, что ориентируется на турецкую модель. «Ганнуши, – писала The Independent, – мечтает повторить путь умеренных исламистов Эрдогана, которые, с одной стороны, заигрывают с Европой, а с другой – бросают вызов таким столпам светского государства, как армия и суд»[587]. Конечно, говорили скептики, сейчас «Ан-Нахда» корчит из себя прогрессивное движение. На выборах в столице партию представляла молодая красотка с открытым лицом и макияжем, но года через два исламисты заставят всех женщин носить никкаб и превратят тех политиков, которые отстаивают секулярные ценности, в маргиналов. В феврале 2012 года вторым тревожным звонком для Запада стало назначение лидера исламской Партии справедливости и развития Абделилаха Бенкирана премьер-министром Марокко.
Не меньшие опасения вызывали у западных экспертов египетские «Братья-мусульмане», которые смогли одержать триумф на парламентских выборах в январе 2012 года. Офицеры, управлявшие Египтом, были неспособны затормозить спад экономики и обеспечить национальную безопасность. На площади Тахрир вновь начались массовые демонстрации. «Спасибо вам за помощь, – говорили люди военным, – но теперь возвращайтесь в свои казармы!» Перед зданием МВД в Каире проходили манифестации полицейских, которые требовали снять с командных постов чиновников, связанных с режимом Мубарака. И эксперты утверждали, что забастовка стражей порядка символизирует кризис египетского государства, которое постепенно погружается в анархию.
Высший военный совет, обещавший обеспечить переход страны к демократии, только закручивал гайки. Генералы отказались отменить мубараковский «закон о чрезвычайном положении», согласно которому военные суды имеют право рассматривать дела гражданских лиц (с февральской революции около 12 тыс. человек были арестованы по политическим мотивам). Еще осенью 2011 года египетские остряки распустили слух, что ботинки главы Военного совета фельдмаршала Мохаммеда Хусейна Тантави, оставленные им возле мечети, были украдены, а на их месте прикреплена записка: «Верни нам наши свободы, и мы вернем тебе ботинки». И когда представители властей начали выступать с официальными опровержениями, пытаясь уверить народ в том, что обувь не утеряна, а находится на «высочайших» ногах, стало очевидно, что военные паникуют, совершенно не понимая, как реагировать на выпады толпы, которая всегда их боготворила.
Политологи отмечали, что 24 генерала, вошедшие в Высший военный совет, – были людьми из ближайшего окружения Мубарака. Глава Совета Тантави при прежнем режиме занимал пост министра обороны, и неслучайно его называли в Египте «пуделем фараона». Ведь карьеру этот офицер нубийского происхождения сделал лишь благодаря личной преданности президенту. Египетская армия, которая управляла страной уже более полувека, не была заинтересована в переменах. «Раздутый военный бюджет, ежегодная американская помощь, привилегированное положение в экономике, – писала Le Monde, – все это нравится военным. Они руководят заводами, управляют масштабной сетью коммерческих предприятий, приобретают государственные земли по заниженным ценам, не платят налоги и не отчитываются перед гражданскими структурами»[588].
Политологи говорили, что армия в Египте – это единственный государственный институт, который функционирует без сбоев. «Молчаливое большинство фермеров и рабочих ценит законность и порядок намного больше, чем революционные изменения, и потому поддерживает военных, – отмечал The Economist. – Интеллигенция же убеждена, что только армия может гарантировать светскую природу государства»[589].
Многое зависело от того, как поведут себя египетские «Братья-мусульмане»: добьются ли они власти мирным путем или используют революционный задор мятежников с площади Тахрир, чтобы осуществить государственный переворот. Как учит история, за февралем всегда следует октябрь. «Финиковая» февральская революция осталась незавершенной, и многие предсказывали, что вторая волна антиправительственных выступлений на Тахрир может закончиться «диктатурой исламистских большевиков».
Мятежники требовали лишить Военный совет политических полномочий и реформировать силовые структуры, поставив их под жесткий гражданский контроль. «Мы не хотим, чтобы парламент стал «демократическим аксессуаром» на мундире Тантави», – говорили они и призывали довести до конца дело, начатое в феврале. Военный совет на условия мятежников не пошел и выслал против них полицейские формирования. 19 ноября 2011 года при разгоне палаточного лагеря погибли 35 человек и более 2 тыс. получили ранения. Это, разумеется, лишь усилило протестные настроения.
Конечно, на Западе понимали, что страна находится между молотом и наковальней и единственной альтернативой старому режиму являются исламисты. На некоторое время в конце 2011 года «Братья-мусульмане» заключили тактический союз с военными. Как отмечала The Times, «революция дала рождение новому Египту, скорее, напоминающему пакистанское государство, в котором существует нерушимый альянс армии и исламистов»[590]. По слухам, «Братья-мусульмане» поддержали разработанный военными проект Конституции, обещали учитывать интересы их бизнес-империи и в благодарность даже получили крупные денежные пожертвования на предвыборную кампанию. Тем не менее окружение Тантави опасалось радикальных членов организации – так называемых молодых братьев. «Союз генералов и исламистов, говорили эксперты, – это террариум единомышленников и договоренности между ними просуществуют недолго».
Многие египтяне были убеждены, что «братья» должны взять власть в стране. «Еще с середины 90-х, – писал The American Thinker, – эта организация, словно гигантский осьминог, постепенно охватывала своими щупальцами все ведущие институты власти в Египте. Она практически полностью подчинила себе систему исламского образования, ведая подготовкой кадров в таких университетах, как Аль-асхар, проникла в армейскую среду и в государственный аппарат»[591]. Однако важнее всего для «Братьев-мусульман» было утверждение в стране исламистской идеологии. И они в этом преуспели. Достаточно было посмотреть на данные соцопросов. В светском Египте 82 % граждан были убеждены в том, что за супружескую измену людей следует забивать камнями до смерти, а 77 % предлагали отрубать преступникам руки за воровство[592]. Все более популярными становились идеи запрета на алкоголь в туристических зонах и введение дресс-кода для туристов. Не вызывало сомнений, что исламисты стояли за нападением на израильское посольство 10 сентября 2011 года и, возможно, именно с их подачи 11 октября армия жестко подавила выступления коптов. Неслучайно на улицах Египта в тот день звучали призывы «покончить с христианами».
