Юрий Пивоваров - Полная гибель всерьез
Из таких представлений о государстве и его форме следует, что источник права — «экзистенциальное решение», возникающее в глубинах народной жизни и тождественное властному волеизъявлению (Dezision) суверена. С этим связан и безусловный примат конкретного политического решения над позитивными нормами. Право для К. Шмитта есть «экзистенциальный строй», трансцендентный по отношению к любым позитивным законам. По его словам, решение освобождается от всякой нормативной связанности и становится в подлинном смысле абсолютным. Легитимация решения содержится в нем самом, т. е. в тождестве правителей и управляемых, «сущностном единстве».
Из этих же посылок исходит трактовка К. Шмиттом исполнительной и судебной властей. В государстве субстанциального единства обе эти власти не подчинены закону, поскольку легитимацию для всякого государственного действия создает экзистенциальное политическое единство. Решения исполнительной и судебной властей соотносятся с «основным решением», принятым всем народом. Нормативность заменена фактичностью политических, властных отношений, существующих в каждый данный момент.
Особая тема — «К. Шмитт и Гоббс». Безусловно, английский философ был для него центральной фигурой (известно, что католик К. Шмитт постоянно молился о душе «еретика» Гоббса). Но все-таки он преувеличивал близость своих воззрений модели Гоббса. Сходство между ними — в конечном счете — ограничивается утверждением сильного государства; соотношение же личной и публичной сфер, индивида и общества у Гоббса совсем не такое, как у К. Шмитта.
«Первичная интуиция», составляющая основу всех построений К. Шмитта, — уверенность в том, что только «социальное единство» безграничного государства может обеспечить человеку самое ценное — его (физическое) существование. Отсюда и интерес к «диалектике защиты и подчинения», разработанной Гоббсом. Немецкий мыслитель интерпретировал ее таким образом: «protego, ergo obligio» есть «cogito, ergo sum» государства. Гоббс, однако, не провел принцип «всеединства» до конца в своей концепции государства, абсолютного лишь в публичной сфере, сохранил отдельную от Левиафана личную сферу, по формуле: «private, is in secret free». Кстати, сам К. Шмитт это все-таки подметил. «Замкнутое единство» дало здесь трещину, говорил он. «Началось незаметное изменяющее ход событий интеллектуальное движение, исходящее из мира еврейства, — и с неумолимой последовательностью произошел решающий поворот в судьбе Левиафана».
Именно поэтому К. Шмитт формулирует учение о тотальном государстве, выдвигая на передний план борьбы политическую теологию. Оно должно остановить окончательный распад Левиафана. И «теологическое» необходимо К. Шмитту как средство ценностной легитимации «тотального». Понятие «ценность» — основное в его политической теологии, и это отличает государство субстанциального единства от ценностно нейтральной (по оценке К. Шмитта) концепции Гоббса.
Своеобразие легитимации заключается в том, что субстанциальное тотальное единство нации — государство — есть для К. Шмитта сущностная, бытийная, абсолютная ценность (Seinswert) — в противоположность субъективным псевдоценностям плюралистического общества (Sollenswerte). Нация-государство как Wertgemeinschaft отграничивает себя от всего неценного (unwert).
Здесь-то и коренятся основы политико-правовых воззрений К. Шмитта и основы его методологии — секуляризации понятийного аппарата теологии. Нельзя сказать, что он так уж нуждался в абсолютной, квазибожественной инстанции для ценностной легитимации политического решения. Напротив, мыслитель приписывает абсолютную ценность самому этому решению: ведь в Dezision проявляется субстанциальное единство, и именно в этом, по К. Шмитту, vox populi — vox Dei. Но поскольку, с одной стороны, в современном плюралистическом обществе — по определению — нет консенсуса относительно «последних вопросов», а с другой — понятия «абсолютная истина», «абсолютная ценность» принадлежат религиозному мышлению, — то он берет их «напрокат» из теологии, чтобы использовать в своих целях.
Надо сказать, что идеи К. Шмитта занимают особое место в современной политико-правовой мысли. С одной стороны, он один из наиболее радикальных и глубоких критиков либерального конституционализма. Здесь, кстати, К. Шмитт следует по-своему великолепной немецкой традиции, олицетворяемой именами Вильгельма фон Гумбольдта, Лоренца фон Штейна, Георга Еллинека и Макса Вебера. Во всех своих работах он критикует либеральный конституционализм одновременно «справа» и «слева», «изнутри» и «извне». Это придает его критике как бы стереоскопическое измерение, делает ее предельно острой и опасной. В конечном счете К. Шмитт отвергает либеральное правовое государство, объявляет себя сторонником абсолютно всевластного государства, формулирует новый подход к политике и праву, базирующийся на макиавеллизме и нормативистском децизионизме.
С другой стороны, этот воистину «сумрачный германский гений» как мало кто в XX столетии — может быть, только его антипод, антагонист, постоянная мишень для нападок — Ганс Кельзен — понимал природу, «энтелехию» либерально-конституционально-правового государства. Все это, и первое, и второе, в полной мере выразилось в книге «Учение о конституции».
К. Шмитт рисует идеальный тип конституции правового государства. Главное в нем — императив гражданских свобод и твердые гарантии этих свобод. Причем в первую очередь речь идет о гарантированной законом свободе индивида от государства. В конституции свобода от государства закрепляется следующим образом: признаются основные права, фиксируются принципы разделения властей и участия народа в законодательном процессе. Провозглашение в конституции основных прав означает, по К. Шмитту, что общество усвоило идею свободы. Осуществление же принципа разделения властей свидетельствует о том, что идея свободы получила организационные гарантии против возможных злоупотреблений властью со стороны государства. Без усвоения обществом этой идеи и без принятия этих гарантий общество становится на путь деспотизма, абсолютизма, диктатуры.
Согласно К. Шмитту, главная цель правового государства заключается в защите свободы гражданина от власти государства. В связи с этим он утверждает: в основе либеральной конституции лежат два постулата: распределительный и организационный. Распределительный постулат подразумевает, что свобода индивида принципиально не ограничена, в то время как возможность государства вторгаться в сферу индивидуальной свободы принципиально ограничена. В соответствии с этим принципом, индивид обладает правами, имеющими над- или метаполитическую природу. Эти права включают права, касающиеся индивида как такового (свобода вероисповедания, неприкосновенность жилища и частной собственности), и права, касающиеся индивида в его взаимодействии с другими индивидами (свобода слова, свобода печати, свобода организаций).
С точки зрения правового государства любое вмешательство государства в частную сферу индивида должно рассматриваться как исключение. Вмешательство государства, полагает К. Шмитт, есть отклонение, которое необходимо обосновать юридически. Эта позиция полностью соответствует духу классической либеральной философии свободы (см., например, «Метафизику нравов» Канта).
Организационный постулат обеспечивает реализацию распределительного. Суть организационного постулата заключается в том, что власть государства принципиально ограничена — разделена на три ветви. Таким образом становится возможным контроль за государственным аппаратом.
Либеральное правовое государство есть законническое государство в том смысле, что единственной формой его вмешательства в сферу свободы индивида является вмешательство, основанное на законах. В либеральном правовом государстве все органы управления (в том числе правительство) действуют «на основе закона». Это и есть «господство права». Таким образом правят законы, а не люди. Администрация же управляет только в том смысле, что компетентным образом следует существующим позитивным нормам. Легитимность либерального правового государства обусловлена законностью всех действий его властей.
