Дмитрий Михеев - Идеалист

— Я вижу, он вам не понравился? — спросил Илья, стараясь удержать тему.

— Ненавижу шляхетскую спесь, — проворчал Карел. — На чем, собственно, она зиждется? В нашей истории на одну светлую страницу приходится десять позорных, скандал за скандалом. А сейчас? Потихоньку раболепствуем и быстро разлагаемся.

— А как получилось, что мать англичанка?

— В 39-ом он бежал от советской армии в Англию, там женился, и, несмотря на продовольственные карточки и бледность, англичанка наградила его двойней — из патриотических побуждений, наверное, а пан Стешиньский из тех же побуждений привез их в Польшу. Вот пока все, что я знаю, но в будущем, — Карел многозначительно посмотрел на Илью и отбросил окурок, — если что-нибудь узнаю, обещаю поделиться по-братски.

— Спасибо, не надо, — сухо сказал Илья и распрощался.

Было три часа. Такси дремали на стоянке как щуки в заводях. Илья торопился к себе, бережно неся весь ворох впечатлений, — только там он мог не спеша, со вкусом разобраться в них. Он долго не мог уснуть — мелькали волосы, кружева, голубые с зеленью глаза, звучали музыка, слова, смех. В голове был приятный сумбур. Он даже не пытался думать, только со злорадством отметил, что полетел к черту его вечерний распорядок.

Глава IV

Но рухнул распорядок не одного вечера. На следующий день он, разумеется, проспал. Проснувшись и с ужасом взглянув на часы, он хотел было вскочить, но вспомнил вчерашнее и преспокойно закрыл глаза.

Вначале вплыл и все заполнил собой тот единственный танец: как естественно и просто она держится! Ее рука не висит расслабленно и уныло, как у большинства девушек, нет, она лежит высоко — у самой шеи, она водружена на плечо, почти обнимает его, колени их иногда соприкасаются… впрочем, она всегда успевала прочесть его биотоки, прежде чем они достигали его мышц — как тот человек из Киева, что водил машину с завязанными глазами. Кажется, за весь танец они не сказали не слова. Экий болван, небось подумала она. И потом он начал разговор какой-то банальностью, ах, да — комплиментом… Зато она говорила просто, бесхитростно — без неизменных «угадайте, а как вы думаете?», подтрунивая над собой, над ним… — кажется, он был излишне скован вначале.

Затем его больно кольнуло, и он постарался проскочить это место, — разговор об отношении к русским. Вообще, они придают поразительно большое значение вопросам нации и расовым признакам, но что еще удивительней — ее религиозность. В наше время, молодая вполне современная девушка!.. Впрочем, весьма цельная позиция… по-своему.

Она не отдернула руку после танца!

В отношении к ученым у них явная предвзятость: «как новые пятаки», говорит Карел, а у нее — брезгливость, почти отвращение к научному методу. Собственно, кого они могут противопоставить ученым? И он новый пятак. Конечно, рядом с их джинсами и платочками он чересчур… чересчур академичен… нет, об этом нечего и думать — у него не та внешность, чтобы небрежно одеваться, он нуждается в собранности и ясности мысли, есть какая-то связь между мятыми брюками, несвежей рубашкой и недисциплинированным мышлением…

Она сказала «воображаете себя богами» с явной иронией; но ощущение Бога есть у каждого, кто творит, и, если быть до конца честным, разве ученые не стоят на последней из достигнутых ступеней совершенства? Что, собственно, отталкивает ее в ученых? Их прагматизм, самоуверенность? Но разве они не доказали неограниченные возможности науки?..

Такой ход мысли возбудил у него жажду деятельности, которая оказалась, впрочем, весьма недолговечной, ибо угасла, как только он позавтракал и уселся за стол. Впечатления волнами накатывали на берег сознания и смывали его жалкие построения. Он вспомнил мысль, родившуюся в «ленинке» и так взбудоражившую его вчера: «качественно новые понятия рождаются из жизнеспособных сочетаний старых понятий», но почему одни жизнеспособны, а другие нет?.. Какая свобода и раскованность во всем! Никакого кокетства… А, может быть, это кокетство высшего порядка? Нет, им просто незачем кокетничать. Зачем казаться… но что такое кокетство? Илья посмотрел в словарь: «старание нравиться своей внешностью, заигрывание». Ну, это им ни к чему, не успевают, наверное, отбиваться…

Когда Илья понял, что день безнадежно болен, он решил из милосердия прикончить его волейболом и посещением кино, возведя его посмертно в статус выходного.

Следующий день, с виду совершенно нормальный, был болен, как оказалось, тем же недугом — мысли разбегались и терялись в розовой дымке. Появились первые признаки паники: какой-то досужий прорицатель высказал убеждение, что так теперь и будет и пожалел старика Канта, другой — пожалел бедного Снегина, кто-то обронил ехидное замечание насчет польской юбки… что касается его Я, то на правах ближайшего родственника оно прямо заявило, что он бездарь, не умеет брать себя в руки и вообще бездельник. Илья огрызнулся, однако, занятие себе вскоре нашел.

Он принялся за перевод статьи Слитоу для сборника «Западная философия естествознания», которую взял почти исключительно ради заработка и именно поэтому откладывал со дня на день. Бегло прочитав статью, Илья был потрясен, как женщина, сшившая себе новое платье и вдруг встретившая точно такое же. Он прочитал внимательней, немного успокоился и позвонил своему шефу, пообещав выступить недельки через три с изложением и критикой очень интересной статьи. Вечером его уже полностью захватила работа.

Англичанин воспользовался новыми достижениями физики, чтобы еще раз поднять на щит кантовские понятия пространства, времени и «вещи в себе». Поскольку главным инструментом исследования структуры элементарных частиц является бомбардировка их другими, очень быстрыми частицами, причем, они перестают существовать, а во все стороны разлетаются «осколки» с совершенно иными свойствами, а зачастую даже большие по массе, теперь никто, говорит англичанин, не осмелится заявлять, что съев пирожное, он «вещь в себе» превратил в «вещь в нем». Следовательно, познавая, мы не только изменяем состояние вещи, мы уничтожаем ее; о каком же познании «вещи в себе», то есть вещи, не подвергшейся воздействию, может идти речь, — восклицает Слитоу, — мы познаем не более, чем закономерности взаимопревращений частиц.

Далее, опираясь на формальный аппарат теоретической физики, англичанин доказывал, что пространство и время являются лишь формами описания состояния вещи, или — «созерцания», как сказал бы Кант, но только — не существования.

Казалось, Слитоу подслушал мысли Ильи — было больно и лестно, неприятно и радостно. Вскоре, однако, сомнения, которые и прежде не оставляли его, вместо того, чтобы окончательно исчезнуть, начали крепнуть — теперь он играл не сам с собой, а с опытным и находчивым противником. Исходя из верных предпосылок, профессор из Кембриджа допускал несколько ошибок, подрывавших всю концепцию. Незачем, например, было доказывать непознаваемость «вещи в себе», поскольку невзаимодействующая частица является такой же абстракцией, как, скажем… Бог, — в этом месте мысль Ильи сделала самовольную отлучку в гостиную восьмого этажа, затем — на склоны ленинских гор, однако вернулась довольно быстро с чуть виноватым и несколько преувеличенно-озабоченным видом. Подобные отлучки она совершала еще не раз и всегда — под вполне благовидным предлогом; возвращалась немного грустной, но ничего не требовала, ни на чем не настаивала. Ему удалось убедить себя, что приглашение посетить их было сугубо формальной вежливостью, и вообще, если Провидению угодно, пусть оно само устраивает их встречу — несколько неожиданно заключил он.

Как видим, материалисты тоже не могут обойтись без услуг «несуществующего» Провидения, только (со свойственной им манерой все опошлять) низводят его на уровень сводни. Провидение, однако, не обиделось и по всем правилам подстроило встречу: недели через две после знакомства он столкнулся с Анжеликой в фойе зоны А. Как и положено, оба растерялись, но гибкий женский ум первый справился с замешательством и захватил инициативу:

— А, Илья, здравствуйте! Что же вы… как это… глаз не кажете?

— Вы говорили о множестве интересных знакомств, поэтому я решил, что у вас и без меня голова крутом идет, — смутился Илья.

— Да, так есть немного, но все-таки приходите, — утолок ее рта полз в лукавом изгибе. — Вы знаете, нам, женщинам, всегда не хватает внимания, сколько ни дай…

Издевается… над собой, над женщинами или над ним?

— Так думают все мужчины, не правда?

Илья всматривался в нее, ему совсем не хотелось следить за изгибами ее иронии. На этот раз она была совсем другой. Серое, тонкой шерсти платье мягко облегало фигуру, волосы, уложенные на затылке, открывали крутой, выпуклый лоб и высокую линию шеи. Белый воротничок и манжеты придавали ей нечто ученическое, и впечатление это усиливалась острыми углами рук, прижимавшими к груди несколько книг и тетрадей. Гармонию плавных линий ничуть не нарушали прямые росчерки рук, они смешивались по каким-то высшим законам и порождали трогательную хрупкость.