Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №49 от 06.12.2011

«Остальные в полном смысле слова — заседатели. Они заседают, да и только. В суде сидят строгие, с вытянутыми лицами, словно перед фотографом. Так они способны просидеть пять часов подряд, не моргнув глазом и не сказав ни одного слова.

Разобрав дело и удалившись в комнату тайного совещания, спрашиваю:

— Ваше мнение, товарищи судьи?

Они молчат, улыбаются, словно бы мой вопрос никакого отношения к ним не имеет. Начинаешь им разъяснять, что они — такие же судьи, как и я, и их голос равноценен голосу председательствующего. Они внимательно слушают, поддакивают, согласно кивают головами. Убедившись, что наконец-то они поняли свои права, опять задаю тот же вопрос. Они переглядываются, пожимают плечами и заявляют в один голос:

— Как вы рассудите, гражданин судья, так пусть и будет. Только не очень уж строго.

Эта тупая покорность поначалу меня возмущала и коробила, но вскоре я к ней привык. Сочиняю приговор, и заседатели, не читая, охотно подписываются под ним.

Такова основная масса заседателей».

Уверен, что и с этой массой вопрос был не простой, если народные заседатели понимали, в чем суть дела – если дело было простым для понимания.

Вот мой случай. В 1966 году, аккурат после Указа об усилении борьбы с хулиганством, наша уличная компания попала в неприятности, и двоих моих приятелей судили, а я попал в свидетели. Закончилось слушание дела, и суд удалился на совещание. Судебный зал был в торце корпуса суда, окна были с трех сторон. Один угол зала был отгорожен под комнату совещаний. Мы со старшим братом одного из подсудимых без задней мыслей подошли к окну у двери комнаты совещаний и оказались в метре от неё. Сначала ничего не слышали, но потом в комнате начался разговор на повышенных тонах. Сначала кричал судья, что партия и правительство дали указание подавить хулиганство и суд обязан хотя бы на первых порах (мне эта первая пора почему-то особенно врезалась в память) жестоко расправляться с хулиганьем. В ответ кричали заседатели, что они не будут ломать жизнь мальчишкам. В результате мои приятели получили условные сроки, хотя прокурор просил реальные.

А вот Курочкин рассказывает о заседателях, которые им описаны как покорные.

«На скамье подсудимых — семнадцатилетняя девушка с милым грустным лицом и яркими, как вечернее солнце, волосами. Свет её волос, кажется, течёт по фигуре чистыми переливчатыми струями. Ее можно было бы назвать прелестной, если бы не большие красные руки, которые она старательно прячет за спину, и недевичьи ноги в грубых кирзовых сапогах. Она преступница: работая почтальоном, присвоила пособие в пятьдесят рублей, которое получала старушка-колхозница за пропавшего без вести на фронте сына. Ей грозит семь лет исправительно-трудовых лагерей.

На соседней скамье сидят: ее мать, вялая безликая женщина, а дальше рядком расселись, как цыплята, братья и сестры подсудимой, такие же ярковолосые, босоногие, беззаботно веселые, словно явились не на суд, а в кукольный театр. На краешке скамейки примостилась обиженная старушка. Она сегодня выступает как свидетель и потерпевшая. Но эта роль ей явно не по душе, да и пришла она сюда по строгому требованию прокурора. Чтобы как-то разжалобить судей, старушка хнычет и трет глаза какой-то черной тряпкой.

После судебного следствия, которое устанавливает, что подсудимая на присвоенные деньги купила чулки, стеклянные бусы, губную помаду и крошечный флакончик духов, прокурор кратко и логично излагает социальную сущность преступления, его вред и пагубные последствия, а потом просит суд с учетом смягчающих обстоятельств, как-то: глупость и вопиющая бедность подсудимой, определить ей полтора года лишения свободы. Мать мешком валится на пол, протягивает руки и голосит, как на похоронах: «Пощадите ее, гражданин судья! Одна она у нас корми-и-и-лица!» Ее дружным хором поддерживают ребятишки.

Старушка тоже плачет и причитает: «Простите ее. Уж бог с ними, с деньгами-то. Не нужны они мне. Не по своей воле взяла. Нужда заставила. Уж больно они бедные-то. Уж так бедны, и словом не сказать».

Прокурор съежился, опустил голову и не может оторвать от пола глаз.

Суд предоставляет подсудимой последнее слово. Она встает, пристально смотрит на прокурора, потом на меня и удивленно протягивает: «Неужто посадите? — и, вздохнув, с легкой грустью добавляет: — А мне ведь все равно. Небось, в тюрьме-то хуже не будет».

В комнате тайного совещания на этот раз не было оживленных споров. Чувствовалась какая-то недоговоренность, неловкость, подавленность. Мои любимые заседатели — колхозный казначей Вадим Артемьевич Ухорин — философ, моралист, и районный санинспектор, Лидия Михайловна Афонина, черноглазая насмешница и хохотунья, сидят хмурые, стараются не смотреть друг на друга.

- Ну, так как же решим, товарищи заседатели? — наконец с трудом подаю я дежурный вопрос.

Ухорин, швырнув в окно окурок, спрашивает:

— А что, разве требование прокурора для нас обязательно? — Я поясняю, что прокурор от нас вообще ничего требовать не может. Суд ни от кого не зависим и подчиняется только закону.

— Тогда надо оправдать,— решительно заявляет Вадим Артемьевич.

— Нельзя, преступление доказано. Закон нарушен.

И вдруг резко, крикливо заговорила Лидия Михайловна:

— Закон — не столб... И вообще... Если бы я знала, что такое дело, то ни за что бы не пришла. Если вы ее думаете посадить, то сажайте, но приговора я ни за что не подпишу.

Лицо ее покрылось красными пятнами, а на глазах — слезы. Я понял, что она свою угрозу наверняка выполнит. Я сел и быстро написал приговор с условным осуждением. Заседатели с радостью его подмахнули».

Вот вам и кивалы.

Народное правосудие

Не ставя себе целью, Курочкин невольно поведал и о результатах наличия народного суда. Он приводит такой случай.

«На второй день праздника рождества на окраине глухой деревушки был найден убитый моряк, прибывший в соседнее село на побывку. Рядом с ним валялось три березовых кола. И никаких других доказательств. По подозрению взяли из деревни трех парней, которые гуляли вместе с моряком. Но они начисто отрицали свою причастность к убийству. Следствие вела прокуратура. Были опрошены жители не только этой деревни, но и всех окрестных сел, и ничего, кроме акта судебно-медицинской экспертизы, подтверждающей, что убийство было совершено при помощи найденных березовых кольев, приобщить к делу не смогла.

Прокурору грозил жесточайший нагоняй. Совершенно подавленный, он пришёл к Фалалееву (старый начальник милиции. - Ю.М.) и пригласил меня посоветоваться, что делать. Мы поговорили и решили, что дело на языке юристов «дохлое» и ничего не остаётся делать, как сдать его в архив. А задержанных ребят выпустить. Прокурор тяжко вздохнул, согласился и с ненавистью сунул дело в серой папке в свой великолепный желтой кожи портфель».

Начальник милиции дело раскрыл, но я обращаю внимание на следующее. Ведь сегодняшние следователи, прокуроры и судьи просто ухохотались бы – надо же, прокуратура не может раскрыть такое простое дело! Ведь ежу понятно, как его раскрыть! Нужно либо привести в суд каких-то людей с мешками на голове, которые скажут, что они убили, либо заставить какого-либо бомжа взять вину на себя, либо вызвать войска к дому «подозреваемого» и убить в доме всех, объявив, что это и были убийцы.

Сегодня для «раскрытия» таких преступлений нет проблем, а тогда, в тоталитарном сталинском СССР у прокуратуры и суда проблемы были. И эти проблемы назывались «народными заседателями».

Может сложиться впечатление, что народные заседатели были некими всепрощающими исусиками. Отнюдь! Подтвердить это хочу несколько анекдотическим случаем, рассказанным Курочкиным. Он в этом эпизоде, полагаю, приукрашивает свою роль, по моему мнению, у него все получилось помимо его воли, и уж потом он приписал это своему уму.

Начал он с характеристики отдельных заседателей: «Но среди них попадаются строптивые, которые идут не только против закона, но и здравого смысла. Был случай, когда заседатели настояли на своём и заставили подписать явно несправедливый приговор. Я долго подозревал их в подкупе, но, как выяснилось,— это были люди с характером идти всему наперекор. Я больше их не привлекал к слушанию дел. Но вот однажды мне все-таки пришлось вспомнить о них».

А дальше Курочкин рассказывает, как спас от отсидки своего приятеля.

«Под суд попал председатель колхоза «Труд Ленина» Илья Антонович Голова. Нас с ним сблизила и спаяла охотничья страсть».