Пьер-Андре Тагиефф - Протоколы сионских мудрецов. Фальшивка и ее использование
Социологическая теория заговора» […] основана на идее, в соответствии с которой все социальные феномены – и в частности те, что в целом считаются нежелательными – безработица, бедность, дефицит, – это прямое следствие плана, задуманного определенными индивидами или мощными объединениями. Между тем эта концепция очень распространена, хотя, на мой взгляд, мы имеем дело с довольно примитивным типом суеверия. Он древнее историцизма (в котором можно видеть перевоплощение этой теории заговора) и является в своем современном варианте секуляризации религиозных суеверий. Больше не верят в проделки гомеровских божеств, которым приписывали перипетии Троянской войны. Место этих божеств ныне заняли Сионские мудрецы, монополии, капиталисты или империалисты[61].
Итак, мы подходим к различению двух основных видов использования теории заговора. В первую очередь это социологическое и психосоциальное использование: представление заговора позволяет ответить на социальный запрос, касающийся несчастий, потрясений и катастроф, поражающих человечество. Теория заговора вносит связность в это собрание негативных и опасных феноменов, она утверждает, что существует связь, переплетение всех форм несчастий и зол. А благодаря мифу о еврейском заговоре ответ уточняется, дополняется обозначение тайных виновников бед с помощью определения скрытой конечной цели, знание которой позволяет все прояснить: налицо заговор с целью овладения миром. Во вторую очередь теория заговора дает строго психологическое объяснение, которое позволяет ответить скептикам или людям наивным, ставящим следующие вопросы: почему люди не открывают глаза? Например, почему они не верят в подлинность и достоверность «Протоколов»? Почему, наконец, загораживаются от света, льющегося на них? Ответ конспирационизма прост и логически безупречен: этих несчастных ослепили заговорщики, что одновременно говорит об их ужасной мощи.
4. Феномен заговора в зеркальной галерее
Знаменитый экономический закон Т. Грешема, согласно которому «плохие деньги вытесняют хорошие», очень ярко проявляется и на идеологическом поле, в частности в области производства интеллектуальных продуктов, касающихся «еврейского вопроса», «антисемитизма» и т. д. Мифологические подходы вытеснили оттуда критические подходы. По словам Якоба Буркхардта, в интеллектуальной жизни возобладала эра «ужасных упрощающих» авторов, паразитирующих на идеологических разрывах, логика которых состоит в том, чтобы рассматривать любого противника как абсолютного врага. Именно в такое время врага можно сатанизировать, поступая с ним как с воплощением Зла. Анри де Ман в своей прекрасной книге «Эра масс и упадок цивилизации» (1951)[62] обращается к пророчеству Буркхардта:
Разум масс ныне реагирует лишь на самые грубые эффекты черного и белого. Чем сложнее становится мир, тем больше люди склонны не обращать внимания на нюансы и детали и доверяться простейшим образам, содержащим только очень ясный и только очень темный аспекты. Противоположные понятия, которые соединяют подобным образом (например, пару тезис – антитезис), чтобы выделить их с помощью контраста, поэтому особенно подходят для роли символов состояния эмоционального возбуждения[63].
Манихейское упрощение выражается в том факте, что сами идеологии «милитаризуются»:
Когда ты принимаешь чью-либо сторону, то надо принимать ее полностью […]. Теперь существуют только друзья и враги, герои и предатели […]. Вне этой модели какая-нибудь моральная и физическая жизнь невозможна, следует быть за или против вещи в форме «изма», который ведет умы в данный момент: вне этих двух сторон выбор невозможен, и тем более невозможным он окажется в день Страшного суда, где будут только праведники и проклятые[64].
Анри де Ман хорошо разглядел замкнутый круг нетерпимостей, дурную бесконечность нетерпимости, реагирующей на нетерпимость:
Люди каждодневно испытывают на себе нетерпимость, деспотизм и жестокость, отвечая на них не иначе как проявлением такой же нетерпимости, такого же деспотизма и такой же жестокости. Все это было бы немыслимо без «ужасных упрощающих», которые сфабриковали мозг массы[65].
Упрощение, находящееся в центре конспирационистской теории[66], – это то, что освещает неверным светом политическое поле. Всякое объяснение при помощи единственного и простого фактора представляет собой мифологизацию. На это резонно обратил внимание Даниэл Белл, изучая вопрос о «популистской» демагогии в США. Что касается североамериканских популистов конца XIX и начала XX в., обличавших одновременно власть денег и власть евреев, то этот автор замечал в 1960 г.:
Эти люди были «ужасными упрощающими». Вся политика объявлялась ими конспирационистской, и в центр картины ставились «международные банкиры» и «менялы». Таким образом, когда в конце тридцатых годов стала вырисовываться война, недоверие по отношению к банкирам, являвшееся корневым в брюзжащей популистской ментальности, сосредоточилось на евреях[67].
Но от анализируемого Рене Жираром[68] процесса миметического соперничества не ускользают и реакции против теории мирового еврейского заговора. Таким образом, антиантисемитские установки могут зеркально воспроизводить антисемитские установки, с которыми первые сражаются; международному еврейскому заговору будет противопоставлен мировой антисемитский заговор. Конспирационистская идея оккультной организации внешне разнородных и спонтанных действий начинает выглядеть так, как если бы ее разделяли самые непримиримые противники. Когнитивное смещение изображения, которое труднее всего исправить, как раз и состоит в том, чтобы вырваться из порочного круга взаимных конспирационистских обвинений. В своем капитальном труде о «Протоколах» Анри Роллен не смог это сделать, как и позже Норман Кон. Оба они зеркально воспроизвели тот тип мысли, который анализировали и который разоблачали; отвечать осуждением «Коричневого интернационала»[69] или «Антисемитского интернационала»[70] на осуждение «Еврейского (или «иудеомасонского») интернационала» значит оставаться в полемическом поле, в зеркальной галерее, где один миф о заговоре порождает бесчисленное количество двойников. На идею о сатанизирующей сущности еврея-заговорщика отвечает соответствующая идея об антиеврее-конспираторе. Редко появляются работы об «антисемитизме», авторы которых смогли остаться на расстоянии от этого воображаемого «дьявольского» заговора, приписываемого оккультным эссенциализируемым органам и силам[71].
В своем очень глубоком исследовании Максим Родинсон столкнулся с этой проблемой, критически осмысливая неявный социоцентризм очевидности, широко принятый в еврейских сообществах Запада, – очевидности, в соответствии с которой якобы имеются «связность, непрерывность, прочное единство» феноменов вражды к евреям, постулируется единая и постоянная вражда к ним, проходящая через всю мировую историю[72]. Подобное увековеченное видение антисемитизма состоит в том, что он представляется естественным, превращается в необходимость, даже в судьбу. Перед нами способ сделать нормальной, «фатальной» антиеврейскую ненависть. Короче говоря, М. Родинсон по-своему высвечивал одну из главных эпистемологических слабостей большей части литературы по «истории антисемитизма»: двойную веру в однородность и в неизменность всех проявлений враждебности и ненависти по отношению к евреям (с помощью категории «антисемитизм»). Убеждение в исключительности жертвы (мы самые преследуемые среди преследуемых, мы единственные избранники несчастья и т. д.) является к тому же одним из наиболее распространенных в человеческих группах убеждений, как и этноцентрическая презумпция (мы – самые лучшие, самые человечные среди человеческих существ, даже единственные настоящие люди). Такие социоцентрические иллюзии могут образовывать ядра политических мифов, способных интегрироваться в ту или иную идеологию – от национализма до традиционализма.
Родинсон предлагал неологизм для более специфического обозначения: убеждения в обреченности на всеобщую ненависть: panekhthrisme. Но предоставим этому автору возможность самому изложить основы его критической позиции:
Любой народ, любая социальная группа стремится увидеть в нападениях, которым она подвергается – даже в сопротивлении собственным нападениям, – проявления беспричинной злобы к ним остального человечества, сговора Зла против Добра, которое, очевидно, этот народ или группа представляет. Я предложил, быть может с некоторым педантизмом, назвать данный, очень общий феномен панэктризмом (от греч. ekhthros – враг). Предлагаемые объяснения (например, в религиозном иудаизме – зависть «наций» к богоизбранному народу) являются лишь объяснениями этого мифологического видения. Напротив, в параллельном антисемитском подходе в качестве центрального мифа выступает именно постоянная, фундаментальная, сущностная склонность евреев к нанесению вреда на протяжении всей истории, и объяснение этих воображаемых черт следует искать в религиозной или светской проблематике, в психологической, социологической, биологической или другой науке[73].
