Мюррей Ротбард - Этика свободы
В своих метких возражениях на критику принципа единогласия профессор Бьюкенен признает, что
«Я защищаю статус-кво … не потому, что мне оно нравится, совсем нет. … Но моя защита статус-кво исходит из моего нежелания и даже невозможности обсуждать изменения, имеющие природу, отличную от контрактной. … Я, конечно, могу изложить свои собственные соображения. … Но, по-моему, это будет пустой тратой времени.»
К сожалению, Бьюкенен, считая свои этические взгляды лишь одними из чисто субъективных и произвольных «соображений», не хочет распространить произвольность и субъективность на основания своей защиты статус-кво. Бьюкенен признает, что его процедура,
«позволяет мне сделать ограниченный шаг в сторону ценностных суждений или гипотез, а именно предположить, что с изменениями потенциально будут согласны все. Парето-эффективные изменения, которые должны, конечно, включать компенсации. Критерием моей схемы является соглашение».
Но где оправдание этого «ограниченного шага»? Чего такого хорошего в соглашении относительно изменений относительно потенциально несправедливого статус-кво? Не является ли для Бьюкенена этот ограниченный шаг также произвольным «соображением»? И если мы хотим двигаться в направлении такого неоправданного ограничения, почему бы не двинуться дальше к вопросу обсуждения самого статус-кво?
Бьюкенен продолжает доказывать, что:
«Наша задача на самом деле … состоит в том, чтобы изыскать, определить, изобрести схемы, которые могут быть приняты единогласно или квази-единогласно и предложить их. [Что вообще такое квази-единогласие?] Поскольку индивиды не могут найти согласия по очень широкому спектру вопросов, эти схемы составили бы очень узкое множество и из этого вам может показаться, что возможны лишь очень малые изменения и поэтому статус-кво защищается косвенно. Однако текущее статус-кво не имеет никаких особых прав на существование, оно просто есть. Момент на котором я всегда делаю ударение, это то, что мы начинаем именно с этой точки, а не с любой другой». [10]
Здесь он обращается к известному изречению Лорда Актона: «Либерализм стремится к тому, как должно быть, независимо от того, что есть сейчас». [11] Критик Бьюкенена, хотя и не является либертарианцем или либеральным сторонником свободного рынка, законно имеет здесь последнее слово: «Я, конечно, не могу полностью отрицать поиск контактных решений; но я думаю, что их нельзя спроектировать в вакууме, который позволяет нынешним властным структурам оставаться неограниченными и неконтролируемыми».
C. Людвиг фон Мизес и «свободный от ценностных суждений» принцип Laissez Faire [13]Обратимся теперь к позиции Людвига фон Мизеса по поводу праксиологии в целом, ценностных суждений и оценки общественной политики. Случай Мизеса особенно интересен, так как он был из всех экономистов двадцатого столетия наиболее бескомпромиссным и последовательным сторонником принципа laissez faire и, одновременно, наиболее жестким и бескомпромиссным защитником экономики без ценностных суждений и оппонентом любой объективной этики. Как он пытался совместить эти две позиции? [14]
Мизес предлагал два отдельных и очень различных решения этой проблемы. Первый путь - это вариант принципа единогласия. По существу этот вариант утверждает, что экономист сам по себе не может выносить оценку правительственной политике. Если, однако, предлагаемая политика ведет к следствиям, выявляемым праксиологией, которые сторонники этой политики считают плохими, то экономист, свободный от ценностных суждений, имеет право назвать такую политику «плохой». Так, Мизес пишет:
«Экономист исследует, может ли мера А привести к результату P, для достижения которого она рекомендована и обнаруживает, что она приводит не к P, а к результату G, который даже защитники меры А считают нежелательным. Если экономист, опираясь на результат своего исследования утверждает, что мера А – плохая, то он не выносит ценностного суждения. Он просто говорит о том, что с точки зрения достижения цели P мера А неприемлема».[15]>
И вновь:
«Экономика не говорит, что … правительственное вмешательство даже в цену только одного блага … нечестно, плохо или неосуществимо. Она говорит, что такое вмешательство делает ситуацию хуже при оценке с точки зрения самого правительства и тех, кто поддерживает его вмешательство». [16]
Это, конечно, весьма остроумная попытка разрешить использование терминов "хороший" и "плохой" без вынесения ценностного суждения; экономист в таком случае становится чистым праксиологистом, техником, указывающим своим слушателям и читателям, что они сами сочтут политику «плохой», если он раскроет все ее следствия. Но при всем ее остроумии попытка полностью провалилась. Откуда Мизес знает, что считают желательным сторонники конкретного политического решения? Откуда он может узнать об их ценностных шкалах в данный момент и в момент проявления последствий политического решения? Одним из величайших вкладов праксиологических экономистов в науку и состоит в том, что экономисты осознали, что они не знают ничего о ценностных шкалах других индивидов, кроме случаев, когда предпочтения и ценности продемонстрированы в конкретных действиях индивида.
Сам Мизес упирает на то, что:
«индивид не должен забывать, что шкалы ценностей или потребностей проявляют себя только в реальных действиях. Эти шкалы не существуют отдельно от фактического поведения индивидов. Единственный источник, из которого мы черпаем знание об этих шкалах - это наблюдение за человеческой деятельностью. Каждое действие всегда находится в полном соответствии со шкалой ценностей или потребностей, потому что эти шкалы - ничто иное, как инструмент интерпретации человеческих действий». [17]
Исходя из собственного анализа Мизеса – откуда экономист может знать истинные мотивы защиты того или иного политического решения или то, как люди отнесутся к его последствиям?
Поэтому Мизес, как экономист может доказать, что контроль за ценами (в его примере) приведет к непредвиденному следствию – дефициту потребительских благ. Но откуда Мизесу знать, что создание дефицита не есть истинная цель сторонников ценового регулирования? Они могут, к примеру, оказаться социалистами и видеть в контроле за ценами шаг к полному коллективизму. Они могут оказаться эгалитаристами, которые желают дефицита для того, чтобы богатые не могли потратить свои деньги и купить больше товаров, чем бедные. Они могут быть нигилистами, для которых дефицит сам по себе является ценностью. Другие могут принадлежать к бесчисленному легиону интеллектуалов, которые вечно жалуются на «излишнее богатство» нашего общества, или на огромные «растраты» энергии; все они могли бы желать дефицита товаров. Третьи могли бы выступать за регулирование цен, даже узнав о его последствиях в виде дефицита, так как они или их политические союзники получат хорошо оплачиваемую работу в бюрократических органах ценового регулирования. Все эти возможности существуют и ни одна из них не совместима с предположением Мизеса как экономиста, свободного от ценностных суждений, что все сторонники ценового регулирования или другой государственной интервенционистской меры, откажутся от ее защиты, когда экономист покажет, что мера плохая. Фактически, коль скоро Мизес допускает, что если хотя бы один из сторонников ценового регулирования станет его поддерживать по любой причине даже ознакомившись с его последствиями, то Мизес как праксиолог и экономист не сможет более называть меру «плохой», «хорошей» или даже «соответствующей» или «несоответствующей» без введения в политические заявления ценностных суждений, которые сам считал недопустимыми в науке о человеческой деятельности. [18] И тогда он станет для всех защитников конкретного политического решения не техническим комментатором, а сам встанет на одну из сторон в конфликте ценностей.
Более того, у защитников «несоответствующих» политических решений есть другая фундаментальная причина оставаться при своем мнении, даже узнав о праксиологической цепи последствий. Праксиология может однозначно показать, что любая правительственная политика приведет к следствиям, которые большинству людей как минимум покажутся отвратительными; однако (и это жизненно важно), наступление большинства этих последствий требует времени; некоторых – очень длительного времени. Ни один экономист не сделал больше чем Людвиг фон Мизес для разъяснения универсальности временных предпочтений в человеческой деятельности - праксиологического закона, гласящего, что любой человек предпочтет получить фиксированное удовлетворение потребностей раньше, а не позже. И, естественно, Мизес, как ученый, свободный от ценностных суждений, никогда не станет критиковать уровень временных предпочтений, говоря, к примеру, что у А, он «слишком высок», а у Б «слишком низок». Но в таком случае, как насчет живущих в обществе людей с высоким уровнем временных предпочтений, которые возразят праксиологу: «быть может, этот высокий налог или субсидия и приведут к проеданию капитала; быть может, контроль цен ведет к дефициту, но мне все равно. Имея высокий уровень временных предпочтений я больше ценю субсидии в краткосрочном периоде, или краткосрочное удовлетворение от покупки товаров по низким ценам, чем возможные будущие лишения от последствий этих мер». И Мизес, как ученый, свободный от ценностных суждений и оппонент любых концепций объективной этики, не сможет сказать, что они неправы. Доказать преимущества долгосрочного планирования над краткосрочным без отрицания ценностей людей с высоким уровнем временных предпочтений невозможно; невозможно и убедительно сделать это без отказа от его собственной концепции субъективной этики.