Иосиф Григулевич - Инквизиция
Хуан де Монтис, мавр, дважды состоял в браке. Сто ударов розгами и 10 лет на галерах.[283]
По-видимому, такие «легкие» наказания не устрашали морисков. Опасаясь, как бы мориски не перешли на сторону турецких или марокканских султанов или других противников Испании, испанская корона решила в начале XVII в. изгнать всех морисков из Испании, предварительно обобрав их до нитки, как столетием раньше она это сделала с иудеями. В 1609–1614 гг. 275 тыс. из 300 тыс. испанских морисков покинули страну. Их изгнание нанесло непоправимый ущерб испанской экономике. В Валенсии, где четверть населения составляли мориски, после их изгнания пришли в упадок зерновые культуры, культуры сахарного тростника, ремесла. «Кто же теперь будет шить нам башмаки?» — с недоумением спрашивал архиепископ Ривера после изгнания морисков. Значительно упали даже доходы самой инквизиции, и теперь, чтобы поправить свои дела, ей приходилось выискивать новые, хотя и не столь «жирные» жертвы.
ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ИНАКОМЫСЛЯЩИХ
Машина инквизиции, раз запущенная, напоминала сорвавшегося с цепи бешеного пса, кусающего без разбора своих и чужих. Ведь дьявол пытался совратить не только марранов и морисков, не только простолюдинов, а и самых могущественных, самых преданных вере христиан. Так рассуждали инквизиторы, относясь с подозрением и недоверием не только к низам, но и к верхам — королевскому окружению, к университетским кругам, к богословам, писателям, т. е. к среде, к которой принадлежали сами инквизиторы. Их произвол и власть росли пропорционально тому, как они «пропалывали», очищали эту среду от ненадежных, сомневающихся элементов, действовавших «по наущению дьявола».
Пример Торквемады показал, что мог натворить наделенный неограниченной властью энергичный, тщеславный, самолюбивый, мстительный, неразборчивый в средствах инквизитор, а ведь большинство испанских инквизиторов были именно такими. Этим объясняется, что в жернова инквизиции попадали наряду с виновными не только невиновные, но и наиболее преданные церкви люди.
Испанский философ X. Л. Вивес в начале XVI в. писал Эразму Роттердамскому: «Мы живем в столь тяжелые времена, когда опасно и говорить, и молчать».[284] И в том, и в другом случае любому ученому мужу инквизиция могла приписать тайные симпатии к иудаизму, наличие еретических высказываний и поступков, критику действий инквизиции, тысячу всяких других больших и малых, действительных или вымышленных проступков. Инквизиция могла обвинить свою жертву в чем угодно, и она не была обязана доказывать свое обвинение, ибо, согласно ее юриспруденции, само наличие обвинения служило доказательством его обоснованности. Обвинение в ереси означало, что жертва обречена на тот или другой вид наказания, спасти от которого ее могло только какое-либо из ряда вон выходящее обстоятельство.
Примером тому может служить дело толедского архиепископа Бартоломе де Каррансы, бывшего исповедника Филиппа II, участника Тридентского собора, который имел несчастье написать весьма посредственный богословский трактат «Комментарии на христианский катехизис», изданный в 1558 г. в Антверпене и признанный папой на Тридентском соборе вполне ортодоксальным.
Несмотря на это, инквизиция, придравшись к некоторым фразам из этого трактата, обвинила Каррансу в протестантской ереси и добилась от папы разрешения арестовать его. После ареста его словно проглотила земля. Филипп II и все его друзья отказались от него.
В течение многих лет папский престол, считая суд над епископами своей прерогативой, добивался от испанской инквизиции выдачи Каррансы. В 1565 г. в Испанию с этой целью были направлены Пием IV специальные легаты, один из которых докладывал папе: «Здесь никто не решается выступить в защиту Каррансы из-за боязни инквизиции. Ни один испанец не отважился бы оправдать архиепископа, даже если бы верил в его невиновность, ибо это означало бы выступить против инквизиции. Авторитет последней не позволил бы ей признать, что она арестовала Каррансу несправедливо. Самые страстные защитники справедливости здесь считают, что лучше осудить невинного человека, чем страдала бы инквизиция».[285]
Карранса семь лет находился в застенках инквизиции. Только после того как папа обещал признать его виновным, он был выдан Риму, где девять лет просидел в крепости св. Ангела. Наконец, папский престол признал его «Комментарии» еретическим сочинением, заставил его отречься от еретических ошибок и сослал в один из монастырей в Орвьето. Каррансе было тогда 73 года. Вскоре он умер.
С превращением Испании в первой половине XVI в. в оплот католической контрреформации инквизиция проводит основательнейшую чистку испанских интеллектуальных кругов, университетов от всех элементов, заподозренных в симпатиях к эразмизму, протестантизму, гуманизму. Преследованиям подвергаются в этот период сторонницы католического мистицизма Франсиска Эрнандес и Мария Касала, сестры епископа Хуана Касалы, философ Хуан Луис Вивес, библеист и крупнейший знаток греческого и латыни Хуан Вергара, личный исповедник императора Карла V бенедиктинец Алонсо де Кируэс, профессор университета Алкалы Матео Паскаль, ректор того же университета Педро де Лерма, профессора Саламанского университета августинец Луис де Леон, Гаспар де Грахаль, Мартин Мартинес де Канталапьедра, Франсиско Санчес и сотни других ученых мужей. Многие из них, чтобы сохранить жизнь, вынуждены были отречься от приписываемых им еретических заблуждений, пройти через позорную церемонию аутодафе, ходить в санбенито, замаливать свои подлинные или воображаемые «ошибки» до конца дней своих, живя в нищете и опасаясь ежечасно за свою судьбу.
Инквизиция ввела с 1526 г. строжайшую цензуру на книги и прочие печатные издания. С 1546 г. инквизиция стала периодически издавать индексы запрещенных книг, значительно более обширные, чем это делала папская инквизиция. В эти индексы включались все произведения так называемых «ересиархов», книги, «восхваляющие» иудеев и мавров, переводы Библии на живые языки, молитвенники на живых языках, произведения гуманистов, полемические трактаты протестантов, книги о магии, картины и изображения, «неуважительные» по отношению к религии.
Практически это выглядело так, что в Индекс заносились произведения Бартоломе де Лас Касаса, Рабле, Оккама, Савонаролы, Абеляра, Данте, Томаса Мора, Гуго Греция, Овидия, Бэкона, Кеплера, Тихо де Браге и многих других выдающихся писателей и ученых; за распространение, чтение и хранение их книг инквизиция грозила костром.
Опубликование каждого нового Индекса влекло за собой чистку всех публичных и частных библиотек, причем не делалось исключения и для самых высокопоставленных лиц. Так, в 1602 г. Супрема подвергла чистке книги духовника королевы. Не избежала той же участи даже королевская библиотека в Эскориале, как это явствует из заявления, сделанного Супреме в 1612 г. духовником короля приором Сан-Лоренсо о том, что король просил не удалять из его библиотеки вновь запрещенных книг и не исключать отдельных страниц из подлежащих частичному уничтожению книг. В ответ на это великий инквизитор постановил 12 ноября 1613 г.: книги светских авторов, включенные в Индекс, должны храниться отдельно с пометкой, что автор их осужден, причем их разрешалось читать приору, главному библиотекарю и профессорам богословия; теологические произведения, книги по истории церкви и папства должны были быть помещены в особую комнату, и их читать разрешалось лишь приору и главному библиотекарю с особого разрешения великого инквизитора и Супремы; ключи от этой комнаты и списки этих книг хранились у главного библиотекаря и у Супремы. Сочинения иудейских богословов и Библии на испанском языке должны были находиться в особом месте, и на них должна была иметься отметка, что они запрещены; их, однако, могли читать приор, главный библиотекарь и профессора богословия; наконец, медицинские сочинения, написанные авторами, книги которых признаны запрещенными, могли читаться монахом, заведовавшим аптекой в Эскориале. Бесцензурное печатание книг в Испании наказывалось смертью и конфискацией имущества виновных. Ввоз книг из-за границы находился под строгим контролем инквизиции, агенты которой следили за этим во всех портах Испании и пограничных с Францией городах.
С у п р е м а. Х у д о ж н и к Ф. Г о й я
Сторонники испанской инквизиции утверждают, что ее цензура над мыслями не препятствовала развитию испанской культуры и литературы, в частности, они ссылаются на пример блестящей плеяды великих испанских писателей «Золотого века» (XVI в.) — Сервантеса, Кеведо, Лопе де Беги и др. Но они при этом забывают отметить, что величие этих писателей заключается в том, что, несмотря на террор инквизиции, они защищали великие гуманистические идеалы, прибегая к бесчисленным уловкам и рискуя очутиться в застенках «священного» трибунала, ибо над каждым из них постоянно висел «меч Супремы». Но если эти титаны «Золотого века» могли противостоять инквизиции, этого нельзя сказать о последующих поколениях писателей, большинство которых было сломлено террором «священного» трибунала и превратилось в бледные тени своих великих предшественников. Это отмечает даже Мариана, когда он пишет, что преследование инквизицией инакомыслящих привело к тому, что многие отказались от поисков правды и предпочитали плыть по течению. «Чего еще можно было ожидать от них? — вопрошал этот иезуит. — Ведь величайшей глупостью является бесполезный риск и принесение себя в жертву, когда наградой тебе только ненависть. Те, кто выражал согласие с господствующими идеями, теперь это делали с еще большим энтузиазмом; было менее опасным поддерживать апробированные идеи, чем искать правду».[286]
