Виталий Павлов - Операция «Снег»
В 1980-1981 годы я находился, можно сказать, в самом центре событий, собирая максимальное количество информации из всех возможных источников и докладывая в Центр свои выводы и соображения. Так получилось, что моей главной задачей как представителя КГБ было исчерпывающее информирование советского руководства об обстановке в Польше. Остальные аспекты моих обязанностей в создавшихся условиях как бы отходили на второй план. Скажу, что, как профессиональному разведчику, мне эта задача была больше всего по душе. Весь предшествующий период я продуктивно использовал для установления полезных связей и знакомств, завел много друзей, с которыми установились доверительные отношения. Время шло, и отдельные из моих знакомых выдвинулись на важные позиции в партийном и государственном аппарате, а мои отношения с ними оставались прежними. Мы часто встречались, обменивались оценками ситуации, делали совместные прогнозы и так далее. Это помогало правильно ориентироваться в хитросплетениях событий. Я оказался среди советских представителей в Польше наиболее информированным не только потому, что пользовался возможностями своих контактов с МВД ПНР. В моем распоряжении оказались знания и опыт друзей вне МВД, которые вносили серьезные коррективы в порою слишком ведомственно окрашенную информацию правоохранительных органов и профессионально зауженную тенденциозность оценок служб безопасности, не обладавших достаточной политической глубиной.
Обязанный оперативно информировать руководство КГБ, я довольно часто вел телефонные разговоры с Ю.В.Андроповым, из которых черпал представление о его очень глубоких знаниях происходящих в Польше событий.
Тесный контакт с советским послом Б.И.Аристовым, который поддерживал постоянную связь с министром иностранных дел А.А.Громыко, позволял мне быть в курсе оценок советского МИД. Было известно также о тесном взаимодействии Ю.В.Андропова, А.А.Громыко и министра обороны Д.Ф.Устинова. Понимая это, мы с послом стали готовить совместные доклады за двумя подписями. Такая практика позволяла обстоятельно и всесторонне взвешивать все обстоятельства и факты, которые становились нам известны и по линии посольства, и по линии представительства КГБ. Самым тесным был мой контакт с представителем в Польше главного командования объединенных вооруженных сил Варшавского договора генералом армии А.Ф.Щегловым, который, естественно, был в курсе позиций нашего высшего военного командования. Он иногда присоединялся к нашим совместным с послом докладам в Центр, особенно когда речь заходила о военных проблемах. В наиболее сложные моменты развития обстановки в Польшу приезжал главнокомандующий объединенными вооруженными силами Варшавского договора маршал В.Г.Куликов, который сразу же встречался с послом и мною. Я обстоятельно ориентировал его по важнейшим аспектам обстановки, избегая, разумеется, ссылок на источники моей осведомленности. У нас с маршалом сложились добрые отношения, и я сохранил об этом человеке самое положительное впечатление. Наконец, и командующий Северной группой советских войск генерал-полковник Ю.Ф.Зарудин получал у нас подробную информацию, прежде всего, конечно, по проблемам безопасности советских воинских контингентов и обстановки вокруг них. Юрий Федорович производил впечатление не только высококвалифицированного военачальника, но и человека, хорошо понимающего политические и международные аспекты польского кризиса.
Только с военным атташе генерал-майором Фоменко тесные деловые отношения как-то не складывались. Может быть, в этом сыграло роль известное соперничество между ГРУ, которое он представлял, и внешней разведкой КГБ. Но и сами военные коллеги — Куликов и Щеглов — не жаловали военного атташе, информация которого по моей, может быть, и недостаточно компетентной оценке, страдала некоторой военной «зашоренностью» и не всегда учитывала социальные и экономические факторы польского кризиса.
Я так подробно излагаю тогдашнюю расстановку сил в разных представительских учреждениях Советского Союза, чтобы читателям были ясны и убедительны мои свидетельства по одному, пожалуй, самому кардинальному аспекту тогдашних польских событий, отзвук которых и по сей день продолжает будоражить общественное мнение в Польше и за ее пределами. Имею в виду то, что всячески муссируется утверждение, будто введение военного положения было вынужденной мерой для предотвращения нависавшей тогда над страной угрозы ввода советских войск.
Да, введение военного положения, действительно, было вынужденной мерой, но обусловлена была она совершенно другими причинами. И главная из них: к концу 1981 года развитие внутриполитического положения в Польше привело к реальной опасности возникновения междоусобной братоубийственной войны. Экстремисты, используя в качестве прикрытия своей подрывной деятельности профсоюзное движение «Солидарность», организовали яростную кампанию не только против коммунистов. Все громче раздавались призывы вешать на телеграфных столбах тех, кто не хотел поддерживать их «программу», в том числе либеральных политических деятелей различной окраски, командный состав армии, сотрудников органов безопасности и милиции. Возникали подпольные отряды боевиков, распространялись нелегальные инструкции об организации диверсий и проведении террористических актов. На 17 декабря 1981 года намечалась всеобщая забастовка, которую экстремистские элементы призывали превратить в вооруженное восстание с целью насильственного захвата власти. В этих условиях единственной возможностью предотвратить национальную катастрофу и неизбежные при этом жертвы было решение о введении военного положения.
Что касается «вторжения» наших войск, то от различных источников польской и нашей внешней разведок мы знали, что эту угрозу раздували западные подрывные центры. Их целенаправленная и массированная дезинформация преследовала двоякую цель: во-первых, запугать польскую общественность, и прежде всего польское руководство, а во-вторых, спровоцировать Кремль на такой необдуманный шаг, чреватый непредсказуемыми последствиями. В этом, кстати, было заинтересовано главным образом ЦРУ, планировавшее в случае успеха подобной провокации целую программу ответных мер. Наша внешняя разведка располагала достоверной информацией об этих планах.
В одном Лэнгли и его пособники преуспели: им удалось вызвать у многих польских руководителей страх перед «вторжением» советских вооруженных сил. Объективно этому способствовало то обстоятельство, что наши военные проводили определенные мероприятия по защите своих объектов на случай, если бы обстановка в этой дружественной, стратегически очень важной стране приняла непредвиденный оборот.
Эти меры советского командования не могли проводиться без взаимодействия с польскими военными властями, через которые было осведомлено и политическое руководство страны. Допускаю, что, к сожалению, это «осведомление» доходило в искаженном виде, с нажимом на вероятность вторжения. Но уже к середине 1981 года Министерство обороны СССР ясно довело до сведения поляков, что дальше демонстрации военной готовности наши вооруженные силы идти не намерены и для разрешения внутренних проблем страны польские коллеги должны рассчитывать только на свои силы.
Еще более четкую линию вело советское политическое руководство. В середине 1980 года представительство КГБ по поручению Центра изучило все аспекты возможного нашего воздействия на положение в Польше и дало по этому поводу развернутое, но недвусмысленное заключение: ни о каком внешнем вмешательстве, и особенно военном, не может идти речи. Только оказание материальной поддержки из-за трудного положения в экономике, а также внешнеполитическое противодействие антипольской кампании определенных зарубежных сил. Ю.В.Андропов полностью поддержал наши выводы и в дальнейшем при всех своих встречах с польскими руководителями последовательно проводил эту линию.
В преддверии военного положения некоторые польские политические руководители обращались в Москву с просьбой предусмотреть возможность содействовать разрешению кризиса вводом советских войск. Каждый раз оттуда следовал однозначный ответ:
— Рассчитывайте только на собственные силы. Их у вас вполне достаточно, если действовать разумно. — И часто добавляли: — Хватит нам и Афганистана.
Действительно, какой трезвый политик мог предложить Советскому Союзу создать для себя еще один международный конфликт?
Наконец, могу добавить, что уже в самый канун введения военного положения — это было 12 декабря 1981 года — один из польских руководителей еще раз запросил Москву, готова ли она «в случае непредвиденных осложнений» ввести войска, оказать польским военным и МВД вооруженную помощь? На этот запрос от имени наших инстанций М.А.Суслов по телефону ответил В. Ярузельскому отрицательно. О звонке я был немедленно информирован.
