Чарльз Эндрейн - Сравнительный анализ политических систем
В Чили, Аргентине, Бразилии и Уругвае демократизация, существовавшая в конце 80–х — начале 90–х годов, имела поверхностный характер. Несмотря на расширение гражданских свобод, социальный плюрализм, конкурентные выборы и участие масс в политике, над этими политическими системами продолжали доминировать элиты. Избранные президенты и законодатели обладали слабым контролем над военными и полицией. Ключевые экономические решения принимались технократами из университетов и частных научно–исследовательских институтов по согласованию со специалистами отечественных предприятий, коммерческих фирм, МВФ, Всемирного банка, Федерального казначейства США и ТНК. Технические навыки играли все более важную роль. Ни политические партии, ни законодательные органы не оказывали заметного влияния на процесс проведения политики. В условиях, когда исполнительная и законодательная власти не могли выбраться из тупика, президент часто использовал чрезвычайные полномочия. При этом профсоюзы и прочие массовые общественные организации либо игнорировались, либо подавлялись.
В начале 90–х годов наиболее готовыми принять согласительную систему оказались не бразильцы, а уругвайцы. Правящие в Бразилии политические институты были слабы. Президент и губернаторы штатов имели широкие личные полномочия, опирающиеся на зыбкий организационный фундамент. Раздробленные на конкурирующие группировки политические партии не имели постоянных мест в законодательных органах и не были основой, опираясь на которую политические взгляды президента можно трансформировать в законодательные акты. Демократические правила игры не были институционализированы. За экономическими элитами не стояло сильных партий или представляющих их интересы групп влияния. Землевладельцы, владельцы ранчо, торговый бизнес и финансисты объединились с вооруженными силами — сильнейшим правительственным институтом Бразилии. Офицеры армии, полиция и «эскадроны смерти» подавляли оппозицию профсоюзов, католиков, радикальной интеллигенции, мелких фермеров, индейцев и городской бедноты.
Согласительная система Уругвая пустила более глубокие институциональные корни, чем бразильский гражданский режим. Политическая власть была более рассредоточена, чем в Бразилии, Аргентине и Чили. Все эти четыре страны отличались мощными вооруженными силами, преобладанием президентской власти, недостаточно сильной законодательной властью и раздробленными политическими партиями. И все же в Уругвае левые организации — городские союзы и политические партии — имели политическое влияние, особенно в столице страны Монтевидео. Профсоюзы организовывали мирные забастовки и вынуждали правительство идти на уступки. Все участники политической жизни — вооруженные силы, политические партии, представители бизнеса, профсоюзы — вырабатывали взаимовыгодные соглашения. И военные, и бывшие партизаны из Движения национального освобождения (Тупамарос) получили амнистию за чинимое ими в прошлом насилие. Четыре основные партии — «Колорадо» на правом фланге, «Бланко» (националисты), «Новое пространство» в центре и «Широкий фронт» слева — получили на выборах 1989 г. места в законодательных органах. В «Широкий фронт» входили вместе с бывшими Тупамарос коммунисты, социалисты и католики. Вместе с профсоюзами они выражали эгалитарные политические взгляды городского электората. Политика правящих кругов, групповой плюрализм и широкие возможности для ненасильственного участия в политике — все это говорило о появлении в начале 90–х годов согласительной системы[151].
Процесс демократизации в Южной Корее и на Тайване
В конце 80–х годов в Южной Корее и на Тайване также начался переход к согласительной системе. В отличие от большинства южноамериканских наций эти восточноазиатские страны переживали период экономического процветания. Высокие темпы роста, низкий уровень безработицы и инфляции и равенство доходов имели положительное влияние на жизнь большинства граждан. Первым стимулом к демократизации явился конфликт между быстрой социальной модернизацией и отстававшими от нее изменениями политической системы. Индустриализация, урбанизация и повышение доступности образования породили тягу к расширению гражданских свобод, политическому плюрализму и выборам на конкурентной основе. Межклассовая коалиция поставила под сомнение власть вооруженных сил в Южной Корее и Гоминьдана на Тайване. Студенты, интеллектуалы из среднего класса, религиозные лидеры, профсоюзные активисты и представители малого бизнеса выдвигали противоречивые требования. Промышленные рабочие боролись за повышение зарплаты, независимость профсоюзов, право заключения коллективных договоров, а также за создание более здоровых и безопасных условий труда. Наибольшую активность проявляли студенты и интеллигенция (писатели, журналисты и духовенство). Торговцы, лавочники и субподрядчики выступали за развитие капитализма, политическую стабильность, удешевление кредитов и расширение возможностей для вертикальной мобильности. Выступления против военных возглавили молодые городские интеллигенты с высшим образованием. Проявляя большой интерес к политическим проблемам и стремление к диалогу, они придерживались современных воззрений на активное участие в политике, утверждение суверенитета личности и равенство полов. Эта группа руководила движением за расширение гражданских свобод, ограничение цензуры, выборное гражданское правительство, устранение таких зол, как незаконное задержание, полицейский произвол, пытки и лишения свободы политических диссидентов. Давление на бюрократические авторитарные режимы со стороны популистских «мобилизаторов» усилилось, и правящие элиты распались на соперничающие группировки. Некоторые «ястребы» ратовали за усиление репрессий, другие предпочитали адаптацию к существующему положению. Развитие торговли с США, Японией и Западной Европой легитимизировало демократические реформы. За гражданские свободы выступали и живущие за океаном, в США, южные корейцы и тайваньцы.
К концу 80–х годов тайваньский и южнокорейский режимы провели освободительные реформы, главным образом потому, что правящие круги сохраняли значительный контроль над процессом проведения политики. Таким образом, цена установления более открытой гибкой согласительной системы казалась минимальной. Социальные группы, включая различные политические партии, профсоюзы и интеллигенцию, получили большую независимость от государственного контроля. Военное положение было отменено. Профсоюзы добились значительного повышения зарплат и права на забастовку. Увеличилась свобода прессы. Выборы на конкурентной основе дали возможность оппозиционным партиям участвовать в принятии решений на правительственном Уровне. Большее влияние на политику стали оказывать законодательные органы. И вместе с тем военные в Южной Корее и Гоминьдан на Тайване продолжали управлять государственными предприятиями, внешней торговлей, центральной гражданской службой и полицией. Таким образом, правительственные элиты позаботились о том, чтобы введение более плюралистической политической системы не ставило под удар их контроль над национальной безопасностью и экономическим ростом[152].
ЗаключениеСтруктурные, культурные и поведенческие кризисы дают объяснение переходу к согласительным системам в период после второй мировой войны. Несогласие с диктаторским режимом являлось следствием фрагментации государства, созданием различны^ ми группами коалиций, а также популистского давления на приспосабливающуюся элиту. Иностранным институтам принадлежала, как правило, не столь важная роль, за исключением тех редких случев, когда элитистские мобилизационные системы, принадлежавшие к «оси», потерпели в конце второй мировой войны поражение. Демократизация восточноевропейцев, южнокорейцев, тайваньцев, а также населения южноамериканских бюрократических авторитарных государств в конце 80–х годов, произошла после того, как существовавшие в рамках режимов «голуби», стремившиеся к менее репрессивному правительству, столкнулись с «ястребами», пытавшимися сохранить политическую диктатуру. «Голуби» объединились с реформистскими оппозиционными группами, выступавшими за постепенные политические преобразования. Реформисты полагали, что выгоды от проведения согласительной политики перевесят потери, связанные с продолжением бюрократического авторитарного правления, будь то правление военных элит или авангардной партии. Демократию начали рассматривать и как цель, и как верное средство для осуществления других целей: политического порядка, справедливости, равенства и процветания. Взаимодействие с первичными групповыми структурами — профсоюзами, научно–исследовательскими институтами, коллегиями адвокатов, журналистами, организациями по защите прав человека — усиливало позиции оппонентов режима, выступавших за согласительную систему. Проводимая правительством политика лишала легитимности бюрократический авторитарный режим. «Пуристы» отвергали военных или коммунистическое государство из–за жесткого обращения с диссидентами. Прагматики критиковали существующий режим за неспособность достичь необходимых экономических результатов, таких, как снижение инфляции, полная занятость, равенство в доходах и значительное повышение уровня зарплат. Между тем в Южной Корее и на Тайване быстрый экономический рост привел к обогащению рынка потребительских товаров, что в свою очередь определило требование расширения гражданских свобод. Диссиденты считали, что репрессивные действия правительства усиливали, а не умеряли политические беспорядки. Во всех бюрократических авторитарных государствах деинституционализация обусловливала рост неподчинения распоряжениям, исходящим от государства. Существовал большой разрыв между формальными законами и неформальными нормами, предоставляющими особые правительственные привилегии родственникам, друзьям и сторонникам. Введение стабильных норм, основанных на гражданских ценностях, означало уменьшение коррупции, наведение порядка и повышение эффективности улаживания конфликтов. Четкие демократические процедуры обещали также обеспечить поступление разнообразной информации, необходимой для проведения гибкой политики.
