Юлия Черняховская - Вершина Крыма. Крым в русской истории и крымская самоидентификация России. От античности до наших дней
К сожалению, ВЦИОМ не привел данных о том, как раскладывается отношения к этому вопросу у сторонников различных партий.
Однако в целом мы видим, что уже пять лет назад в России имелось порядка 20–25 миллионов человек, готовых на использование естественных, вооруженных методов защиты своего права на полуостров. И 69 % (порядка 90 миллионов человек) не страшатся в принципе пойти на конфликт по этому вопросу.
Тогда как группа коллаборационистов, выступающих за отказ от Крыма, уже тогда находилась в абсолютном меньшинстве – 13 %.
4.1.2. Рисорджименто
Государственно-политическая деструкция СССР, кроме своего политического, геополитического и социально-экономического значения, нанесла удар и тяжелую травму общему национальному самосознанию и системе самоидентификации народа. Она и предварялась, и имела своим последствием разрушение смыслов, выступавших интегратором страны.
Исторически, сама российская самоидентификация преимущественно строилась в цивилизационно-смысловом, а не этнолингвистическом поле. Ее, кстати, неверно сравнивать с государственно-политическим и даже смысловым разрушением Российской империи за семьдесят лет перед этим.
В прежней ситуации с одной стороны была сохранена территориальная целостность страны – утраченные и Польша, и Финляндия были все же достаточно особыми включениями в состав страны.
Кроме того, все прежние изменения форматов существования и идентификации страны носили характер смены одной смысловой основы на иную. Обычно – на более сильную. Но в рамках этих форматных изменений не происходил отказ от смыслового начала как такового – одно сменялось на другое, но некое оставалось, и этот момент был неизменен.
Разрушение СССР было и построено во многом на разрушении смысловой основы и привело к тому, что можно назвать непроектным существованием.
Причем если для народов союзных республик был предложен некий симулирующий заменитель в виде идеи «национальной независимости», которая в общем плане тоже не была и не могла быть реально осуществленной, то для народов России даже симулятивное существование подобной идеи либо не имело мотивированных оснований, либо означало бы разрушение и дальнейший раздел уже и РФ по этнонациональным основаниям.
Собственно, границы практически всех республик СССР в качестве границ самостоятельных национальных государств были не обоснованы ничем, кроме старых административных границ в СССР, выполняших абсолютно иное значение. Но для РФ эти границы были обоснованны в еще меньшей степени. Последняя потеряла огромные территории, чье вхождение в собственно старую Россию никогда и никем особенно не подвергалось сомнению: Юг и Восток Украины, часть Узбекистана, значительную часть Прибалтики, с историческими городами, входившими в состав российских земель еще восемьсот лет назад, север Казахстана. Русские действительно стали самым крупным в мире разделенным народом, десятки миллионов представителей которого оказались за пределами того, что теперь стало называться Россией.
Причем в отличие от ситуации, когда колониальные империи теряли свои заморские провинции, где оставались их поселенцы и дети их поселенцев, – русскоязычное население на территории республик состояло не из представителей колонизирующей администрации и имущих эксплуататорских классов, а составляло костяк как раз трудящегося населения.
Народу России предлагалось изменить свою самоидентификацию не только в привязке к той или иной территории, – но изменить идентификацию своей роли, заместив ощущение себя в качестве народа-просветителя и созидателя ощущением чуть ли не народа-оккупанта, колонизатора и поработителя.
Отрицанию подвергалось само значение многовекового собирания земель и защиты населяющих их народов.
Реально, конечно, чуть ли не подавляющая часть народов, объединившихся вокруг триединства старых вятичей, полян и кривичей – то есть, русских, украинцев и белорусов, старорусской народности – практически все эти объединявшиеся народы объединялись по своей инициативе и своей воле. И объединялись в поисках помощи и защиты. И русско-российско-советское сознание формировалось как сознание народа-освободителя.
Разрушение Союзного государства означало постановку огромного вопроса над всей героикой и позитивной оценкой этого процесса и всех этих событий.
Вопрос нависал даже над ролью СССР и советского народа в качестве народа – победителя фашизма, спасшего мир от порабощения.
Разрушение самоидентификации человека – есть и разрушение его личности, и разрушение сознания и разрушение его самого. Человек, который не помнит и не может ответить на вопрос о том, кто он, не помнит имени, не помнит прошлого, не понимает, зачем он находится в данном месте и зачем вообще живет – окружающими оправданно рассматривается как человек, в лучшем случае подлежащий лечению, а при прочих равных становящийся объектом нечистоплотного использования теми, в чьих руках он оказался. Но то же самое происходит и с народом, лишенным и территориальной, и этически оценочной самоидентификации.
Раздел СССР означал пересмотр всех оценочно-ценностных составляющих национального самосознания его народа и народов. На место исторической и национальной гордости, даже в тех случаях, когда это открыто не артикулировалось, по умолчанию ставилось требование открытого или молчаливого признания собственной вины за собственное существование, своей отрицательной роли в истории и к тому же – своей никчемности. Миллионы людей объявлялись либо преступниками, либо участниками исторических преступлений, народом, шедшим по принципиально неверному пути, никчемным народом, обреченным на покаяние и раскаяние.
И одновременно с этим происходило разрушение историко-цивилизационных оснований их существования – и цивилиазионно-смысловых осей собственной целостности, и собственного бытия, как явления исторической реальнсоти.
Утрата Прибалтики означала демонтаж и разрушение практически всего петровского вектора, имевшего следующие составные: возвращение России территорий, отнятых у нее в условиях немецко-шведской агрессии XII–XIII веков, соответственно – отказ от зоны во многом исторического возникновение прарусских народов и племен. Но в петровском векторе более существенны два другие начала: 1) идентификации России как морской державы и всего романтически-героического содержания этого начала, 2) а также – европейской идентификации России, признания ее великой европейской державой.
Утрата Украины означала не только утрату понятных геополитических позиций, опять-таки связанных и географическими позициями в Европе, на Черном море и остатков морской статусности, но и разрушение смысловой оси единства славянских, во всяком случае – восточнославянских народов.
Утрата Закавказья не только открывала вопрос об удержании Кавказа и единства по потенциальной «волжской линии», – но и перечеркивала смысловую ось образования и развития страны, как объединения исторически православных народов.
Потеря среднеазиатских республик разрушала евразийскую статусность и претензию России. Не говоря о том, что эта зона, естественно, становилась зоной экспансии южных конкурентов России – Китая, Ирана, Турции и всего исламского экспансионирующего вектора – и зоной международной наркотической экспансии, что вело и к превращению России в мост наркотранспортировки.
Если ее народ становился из народа-защитника, спасителя, просветителя и строителя народом-оккупантом, поработителем и носителем исторической вины, то на геоцивилизационно-идентификационном уровне страна из страны славянского, православного, евразийского единств, европейской и морской державы, восходящей в своей исторической преемственности к эпохе и цивилизации эллинизма через эллинистические оазисы Тавриды, Средней Азии – и империю Александра Македонского, – обращалась в нечто невнятное по своей идентификации.
Не европейское и не славянское, не православное и не евразийское.
Она обрушивалась в свои границы – и как политическое, так и образное состояние, которое было до походов в Среднюю Азию, до включения в себя Закавказья и до воссоединения с Украиной – то есть в состояние первой половины XVII века, когда страна была чуть ли не в состоянии тяжелого обморока после потрясений Смуты и задержалась в своем развитии чуть ли не на столетие, пока в ней не созрели силы для петровского разрывающего рывка.
Демонтаж СССР, таким образом, оказался не только катастрофой социальной контрреволюции и распада советской политической модели – но катастрофой разрушения складывающейся веками цивилизационной и морально-оценочной самоидентификации, разрушением национального и цивилизационного самосознания.
На самом деле первое и внятное самоидентификационное определение было предложено для понимания РФ Путиным, охарактеризовавшим ее как сохраненную территорию СССР.
