Юрий Грачёв - В Иродовой Бездне. Книга 3
Подошел старик, качая головой и покуривая свернутую из газеты цигарку, говорил:
— Ох, и глупый, ох, и глупый! Ты бы в душе верил да молчал. Подумай, и все прошло бы, и в армию, может быть, не взяли, или, может быть, и взяли, да сразу в лазарет попал, до винтовки и не дотронулся бы.
— Ну, в общем, — заключил старик, — ты самый настоящий дурак…
Другие как бы встали на защиту Левы и говорили, что он поступил как честный человек. Что есть, то есть, говорили они, — не может стрелять, значит не может. Не может клясться, значит — не может. Такая вера…
Завязалась беседа. Лева старался в простых словах объяснить, как он уверовал, что дает ему Христос, что когда люди будут жить по Евангелию, не будет зла, войн, воровства, матерной ругани и т. п.
Некоторые соглашались, другие смеялись; большинство из сидевших в камере принадлежало к категории всевозможных мошенников, спекулянтов, растратчиков. Настоящие воры, «шпана», как их называли, содержались в отдельных камерах, так как они, несмотря на запрет, играли в карты и грабили в камерах всех, не принадлежащих к их воровскому кругу.
Принесли знакомую баланду — жидкую мутную водицу, в которой плавало что-то неопределенное. Хотя Лева еще не состоял на довольствии, ему все же налили миску этого «супа».
— Ты что-то, парень, заплошал, попал в тюрьму и даже с собой ложки не взял, — сказал сидевший с ним рядом заключенный. — Я просто удивился: с пустыми руками в тюрьму попал…
— Меня так неожиданно взяли, — сказал Лева, — что я даже ложки не успел захватить.
— На мою ложку!
— Да не нужно, — ответил Лева. — Суп такой жидкий, что его можно пить прямо из миски.
— На вот, возьми хлеба. Не стесняйся, бери. Я хорошие передачи получаю, сыт.
Лева взял кусок хлеба и, помолившись, с аппетитом стал глотать горячую баланду.
Да, Господь не оставит. И вороны приносили хлеб Илье.
Пришло время вечерней поверки. Часть заключенных отправили, и Леве нашлось место на нарах. Он завернулся в пальто, подложил под голову руку…
Так началась его тюремная жизнь.
Засыпая, Лева молился о жене, о матери, о родных. Чтобы Господь утешил, успокоил их. Ведь все от Господа, и Он знает, каким путем ведет верующего человека и для чего.
Он знает сегодняшний день. Знает и завтрашний.
— Да будет воля Твоя! — молился Лева.
Глава 3. Сильные волны
«Ибо Ты был убежищем бедного, убежищем нищего в тесное для него время, защитою от бури, тению от зноя; ибо гнетов дыхание тиранов подобно буре против стены».
Исайя, 25:4
Однообразно шли тюремные дни. В камере содержались те, кто ожидал вызова в суд. После сюда большинство приходило, как правило, осужденными. Их переводили в другие камеры, где содержались приговоренные к разным срокам лишения свободы. Лева, привыкший к бурной студенческой деятельности, научной работе, испытывал невольное, бездействие в тюрьме как нечто весьма мучительное. Он беседовал с другими заключенными, но нельзя же все время беседовать! Он много размышлял, молился, иногда тихо пел. В минуты, когда на душе становилось особенно тоскливо, он пел на старинный напев гимн, который пели первые русские братья — светочи Евангелия в страданиях и узах:
«Страшно бушует житейское море,
Сильные волны качают ладью,
В ужасе смертном, в отчаянном горе,
Боже мой, Боже, к Тебе вопию!»
Сжалься над мною, спаси и помилуй!
С первых лет жизни я страшно борюсь,
Больше бороться уж мне не под силу;
«Боже, мой Боже!" — Тебе я молюсь.
К пристани тихой Твоих повелений
Путь мой направь и меня успокой,
И по пучине житейских волнений
К берегу выведи, Боже благой!»
Этот гимн в глазах Левы был как бы молитвой, и духовные взоры его обращались к небу. Он смотрел в окно, но там неба не было видно. Была зима, толстые слои льда покрывали стекла. От окна парило, потому что воздух в камере был сырой.
Очень хотелось сообщить родным в Куйбышев, что он находится в тюрьме. Те, кто получал передачу, давали ему листы из тетрадей. Не имея конвертов, Лева складывал их треугольником, на внутренней стороне листа писал краткое письмо жене, матери, на другой — адрес. Письма принимались надзирателем, проводившем проверку, но доходили ли они, было неизвестно. Лева все возложил на своего Лучшего Друга, Который среди этих волн стоял у руля его жизни.
Да, как ни тяжело будет жене получать удар за ударом, а все же его доят — ее известить. Ведь она уехала от него из Уфы срочно по телеграмме: в Куйбышеве умерла ее единственная сестра. Поехала хоронить.
Он писал Евладовым, прося узнать и сообщить семье, когда у него будет суд. Медленно, очень медленно тянулись дни. Воспоминания, одни за другими, проходили в сознании, словно легкие облака. Медленно проходили перед ним воспоминания: то как грозные тучи, из которых блистали когда-то молнии и слышались раскаты грома; то вспоминались дни ясного детства…
О, этот военный вопрос! Сколько с ним связано мук… Когда же люди перестанут учиться воевать? Он вспомнил, что такие сильные противники кровопролития, как Н. А. Левинданто, Мих. Тимошенко — и те после ряда ссылок надломились и решили признать необходимость участвовать в войне наравне со всеми прочими гражданами. Сколько раз Н. А. Левинданто беседовал с Левой после этого и доказывал ему.
— Я сам удивляюсь, — говорил он, — как это я не понимал. Ведь без оружия нельзя обойтись. Ведь Слово Божие ясно говорит: «Начальник есть Божий слуга, который не напрасно носит меч».
— Да, это верно, — парировал удар Лева. — Власть имеет меч и свои функции. И это, то есть власть, Божье установление. Без него были бы анархия, грабежи и насилия. Но тем не менее Христос сказал: «Царство Мое не от мира сего», и мы, верующие, не можем быть под властью мира сего, так как свет не может быть тьмою. Существующие власти установлены от Бога, но они являются Христовыми учреждениями. Иисус сказал: «Отдавайте кесарю кесарево, а Божье — Богу». Мы выполняем все гражданские обязанности и военную службу. Но там, где касается Божьего — «Бог есть любовь" — во всяком деле наши руки простираются только на то, чтобы творить только любовь.
Лева вспомнил, как в ответ на эти слова брат Левинданто снисходительно улыбался и потом говорил:
— Я же так думал, но когда все братство стало думать иначе, я понял, что останусь в одиночестве, и решил лучше идти со всеми, нежели оставаться никому не нужным одиночкой. — Мало того, он еще и добавлял к этому обычный, набивший оскомину софизм:
— А вот, если твою мать будут резать бандиты? И ты будешь равнодушно смотреть? Не схватишь ли первое, что тебе под руки попадется, и будешь защищать ее? Или твою сестру будут насиловать хулиганы, а ты будешь смотреть или говорить о любви Божьей? Не следует ли тут принять меры, физически остановить насильников?
Лева знал много подобных примеров, доказывавших, что непременно, и в нужный момент, необходимо применить оружие. И вот теперь казалось, скажи Лева на суде, что он берет свои слова обратно, что он согласен на все, в том числе и поклясться в присяге. Как все будет хорошо! Но такие мысли даже ни разу не прилик ему в голову. Он все снова и снова вспоминал старинный стих нашего братства:
«Наш меч не из стали блестящей,
Не молотом кован людским;
Он, пламенем правды горящий,
Дарован нам Богом Самим.
Не плоть он людей поражает,
И братскую кровь он не льет;
Он душу и дух проникает,
И зло, и несчастье сечет.
Он цепи греха разрубает
И пленным свободу дает;
Сквозь дебри он путь пролагает,
И к истине путь тот ведет.
Как молнии грозные тучи
Пронзает он вражеский строй;
От Господа меч наш могучий,
И нужен ли меч нам иной?»
Сборник духовных песен ВСЕХБ, 1956.
Собратья по вере часто говорили Леве, что в духовном вопросе, в деле Божьем, конечно, меч иной не нужен. Но вот когда мы отдаем кесарю кесарево, то мы вооружаемся мечом и действуем как слуги кесаря.
Возможно, такая мысль и была для многих понятна и укладывалась в сознание, и тогда их совесть была свободна. Но Лева это никак уяснить себе не мог; и ему было вполне ясно — что он последователь Христа и должен поступать во всем так, как поступал бы Христос.
И теперь, в эти тюремные дни, ни малейшей тени сомнения не возникало в сердце Левы. Ал. Павел говорил, что всякий поступает «по удостоверению ума своего». И теперь Лева, находясь в тесных обстоятельствах, не получая передач, ощущая голод, имел защиту от бури в чудном образе Спасителя. Он вспоминал один из самых дорогих гимнов:
«О, образ совершенный
Любви и чистоты,
Спаситель, царь вселенной,
Пример мой вечный Ты.
На лик в венце терновом
Хочу душой взирать;
