Сергей Кара-Мурза - Статьи 1998-1999 г.
Сегодня у нас чуть ли не национальным героем делают Деникина — за то, что не стал помогать Гитлеру и желал победы Красной армии (это у многих сейчас — уже верх патриотизма). Но ведь это на склоне лет, не у дел. А когда Деникин был практическим носителем «белого идеала», он сознательно работал на Запад, против российской государственности. Согласно выводу В.В.Кожинова, «Антон Иванович Деникин находился в безусловном подчинении у Запада»18.
Таким образом, никакого идеала «национально осмысленной государственности» у антисоветского Белого движения почерпнуть невозможно. Я, честно говоря, не могу найти никаких разумных оснований для создания и внедрения этого мифа в сознание людей от имени левой оппозиции. Белое движение совершенно справедливо оценивается историками как «реакция Февраля на Октябрь». Но за всю нашу историю Февраль означал наиболее сильный и тяжелый удар по государственности России — в одном ряду со Смутой и нынешней перестройкой.
Мы говорили о тех деятелях, имена которых выражают суть Белого движения. По мнению множества его участников и многих историков, трагедия «рядовых» белых была как раз в том, что их идеалы с этой сутью расходились принципиально. Рядовое офицерство белых, не говоря уж о солдатах, никакого отношения к идеалам и интересам Колчака не имело. И когда улеглось братоубийство, эти люди стали до мозга костей советскими людьми — рабочими, врачами, офицерами. Трагедия честных белых в том и была, что не оказалось идеалов, они растаяли. По инерции еще стреляли в русских людей, но чувствовали, что делают не то.
Возьмите «Белую гвардию» Михаила Булгакова. Трудно найти образы, данные с большей симпатией. Какие там у этих «лучших белых» идеалы? Они были примерно в том же положении, что сегодня интеллигенция: создали себе либеральную утопию, пустили реки крови — и с ужасом видят, что ошиблись. А сил признать это и повернуть нет. Хотя у половины белых офицеров такие силы нашлись — так они от белого идеала отказались. О чем же сегодня идет речь, о соединении чего с чем?
Что же касается того «буржуазно-либерального субстрата», на котором взросло Белое движение, то его принципиальная антигосударственность отражена и в «Вехах» и в «Из глубины», и В.В.Розановым, и очевидцами «окаянных дней» — Буниным и Пришвиным. Отражена почти с надрывом — как же можно ее не видеть? Ведь получилось, что буржуазия страстно желала прихода немцев с их порядком и виселицами, а синеглазый рабочий, воплощающий в записках Бунина «красный» идеал, говорил: «Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем»19. Кто же здесь носитель идеала государственности? Никак не буржуазные либералы. Почему же советская власть, в том феврале лихорадочно собиравшая армию, чтобы дать отпор немцам, сегодня представлена лишенной этого идеала? Я не могу найти здесь логики.
Можно даже сузить проблему и поставить вопрос так. Когда разгорелся конфликт «красного» и «белого» идеалов, то офицеры русской армии, принявшие в нем активное участие, разделились точно поровну. Половина пошла в Красную, а половина — в Белую армию. В Красной Армии стала служить и ровно половина генералов и офицеров Генерального штаба, цвет армии. Какие же есть основания сегодня считать, что государственным чувством руководствовались именно те, кто оказался с «белыми», а не генерал А.А.Брусилов или М.Д.Бонч-Бруевич? Ведь по этому критерию все говорит в пользу именно тех, кто стал служить советской власти, а не эфемерным масонским «правительствам». В Красную армию царские генералы и офицеры пошли служить почти исключительно не из идеологических, а из патриотических соображений, в партию вступило ничтожно малое их число. Приглашая их к строительству новой армии, советская власть взяла обязательство «не посягать на их политические убеждения»20.
Сегодня тот, кто вершит свой маленький «суд истории», обязан учесть доводы тех, кто тогда сделал свой трудный выбор. Давайте прочитаем то воззвание «Ко всем бывшим офицерам, где бы они ни находились», с которым обратилась большая группа бывших генералов русской армии во главе с Брусиловым 30 мая 1920 г., когда сложилось угрожающее положение на польском фронте: «В этот критический исторический момент нашей народной жизни мы, ваши старые боевые товарищи, обращаемся к вашим чувствам любви и преданности к родине и взываем к вам с настоятельной просьбой забыть все обиды, кто бы и где бы их ни нанес, и добровольно идти с полным самоотвержением и охотой в Красную армию и служить там не за страх, а за совесть, дабы своей честной службой, не жалея жизни, отстоять во что бы то ни стало дорогую нам Россию и не допустить ее расхищения, ибо в последнем случае она безвозвратно может пропасть, и тогда наши потомки будут нас справедливо проклинать и правильно обвинять за то, что мы из-за эгоистических чувств классовой борьбы не использовали своих боевых знаний и опыта, забыли свой родной русский народ и загубили свою матушку Россию».
Скажите, почему я должен учиться государственному и патриотическому чувству не у этих людей, а у «детей Февраля» — белых?
Вернемся к советскому проекту. Что же привлекло к советской власти половину генералитета и офицерства вопреки эгоистических чувствам классовой борьбы? Именно ощущение, что здесь — спасение России как державы и как цивилизации. То, что речь идет в большинстве случаев именно об ощущении, которое даже противоречило видимости (лозунгам, декларациям и многим делам большевиков), только углубляет проблему. Ощущаемая сущность советского проекта касалась действительно вопросов бытия, а не политической и идеологической конъюнктуры — вот что важно, вот чего не видят многие наши патриоты, уткнувшись в цитаты Троцкого или Каменева. Генерал Бонч-Бруевич писал: «Скорее инстинктом, чем разумом, я тянулся к большевикам, видя в них единственную силу, способную спасти Россию от развала и полного уничтожения».
В.В.Кожинов приводит оценки двух идеологически совершенно чуждых большевикам человек, находившихся в «оке урагана» революционных событий. Великий князь Александр Михайлович видел безвыходность положения белых, ставших пособниками Запада: «на страже русских национальных интересов стоит не кто иной, как интернационалист Ленин, который в своих постоянных выступлениях не щадил сил, чтобы протестовать против раздела бывшей Российской империи». «Черносотенец» Б.В.Никольский признавал, что большевики строили новую Российскую государственность, выступая «как орудие исторической неизбежности», причем «с таким нечеловеческим напряжением, которого не выдержать было бы никому из прежних деятелей».
Наконец, очень важные наблюдения о том, почему крестьяне качнулись к большевикам, приводит в своих дневниках М.И.Пришвин. Крестьяне России (особенно в шинелях) потому и поддержали большевиков, что в них единственных была искра власти «не от мира сего» — власти государственной, «без родственников». И этот инстинкт государственности проснулся в большевиках удивительно быстро, контраст с демократами хоть февральскими, хоть нынешними просто разительный. Многозначительно явление, о котором официальная советская идеология умалчивала, а зря — «красный бандитизм». В конце гражданской войны советская власть вела борьбу, иногда в судебном порядке, а иногда и с использованием вооруженной силы, с красными, которые самочинно затягивали конфликт. В некоторых местностях эта опасность для советской власти даже считалась главной. Под суд шли, бывало, целые парторганизации — они для власти уже «не были родственниками»21.
Можно утверждать, что в столкновении с «белыми» советский проект победил именно потому, что в нем идеал справедливости был неразрывно спаян с идеалом государственности, причем совершенно «национально ориентированной». Никакого заемного «белого» патриотизма советскому строю не требуется.
Почему же в программных заявлениях лидеров КПРФ появилась идея о необходимости подправить советский проект «белым» идеалом? Думаю, сказалось давление ошибочно оцененной конъюнктуры, решение «сдвинуться к патриотизму». А ошибка вызвана тем, что весь советский проект, осмысленный в категориях истмата, теряет свои бытийные категории, сводится к набору политических, экономических и социальных индикаторов второго и третьего уровня. При этом, конечно, за чистую монету принимаются лозунги и декларации.
Когда я читаю о становлении советского строя у Шолохова и Платонова, вспоминаю рассказы матери, деда, дядьев и их сверстников, а потом читаю о том же нынешних политиков, мне кажется, что речь идет о двух разных планетах. С одной стороны — бытие и его тектонические сдвиги и трагедии, глубокое религиозное чувство. Как сказал тогда даже сторонний наблюдатель Кейнс, «Россия ближе всех в мире и к небу, и к земле». И главное, pечь идет о твоpчестве действительно всего наpода, а не паpтии и ее номенклатуpы.22 А читаешь политиков — все о каких-то паpтийных pешениях, аппаратных интригах. Шекспир в пеpеработке Михаила Шатрова. Печально.
