Внутренний СССР - Последний гамбит
Часть IV. Снова Холмс и Ватсон.
Утро. Суббота. 13 октября. Лондон
Через час с небольшим Холмс был в гостиной, где заканчивал свой завтрак Ватсон, между тем как госпожа Гудзон в туго накрахмаленном белом переднике, пытаясь скрыть свою радость привычным ворчанием, хлопотала вокруг прибывшего из дальних странствий квартиранта.
— И кто это вас гоняет, мистер Холмс, по белу свету? Не сидится вам дома? Всю ночь просидеть в кресле самолёта. И чего ради?… Нет, нет, это не по мне. Не люблю эти «Боинги», особенно теперь, когда они то и дело падают то на землю, то в воду.
— Вот я и хочу понять, госпожа Гудзон, почему они падают. А в самолёте тоже можно спать, если не мешают. У меня было два свободных кресла рядом, и я прекрасно отдохнул до Франкфурта.
Холмс действительно выглядел посвежевшим и оживленным.
— Ну, дорогой Ватсон, «пикники» действительно путешествуют по всему миру.
— Лучше расскажите, Холмс, о ваших приключениях. У меня сложилось впечатление, что за три недели вы облетели пол земного шара.
Холмс посмотрел в окно, за которым моросил привычный лондонский дождь, и на его лице появилась улыбка удовлетворения.
— Видно, что вы соскучились по нашим дождям и туманам, мистер Холмс? — спросила госпожа Гудзон.
— Я вдруг вспомнил, что когда спускался с трапа «Боинга» в Хитроу, у меня невольно вырвалась фраза: «Какой замечательно большой кондиционер на всю добрую старую Англию!».
Холмс быстро позавтракал, и мы расположились в его кабинете, куда госпожа Гудзон принесла кофе. Раскурив свою трубку, с какой-то прежде не свойственной ему внутренней настороженностью, Холмс приступил к рассказу.
— Первое приключение было в аэропорту Цюриха. Во время процедуры прохождения визового контроля я обратил внимание на пассажира с рейса, прибывшего из Франкфурта-на-Майне. Вернее даже не столько на самого пассажира, сколько на газету, которую он держал в руках.
Холмс выложил на стол довольно помятую газету. Это были «Известия» от 22 сентября № 175.
— Понимаю, Холмс, почему вы обратили на нее внимание.
— Совершенно верно, Ватсон, — номер газеты совпадал с номером рейса Боинга 767, протаранившего южную башню ВТЦ, ну и естественно — день выхода газеты — 22 сентября. Учтите, Ватсон, числовое сходство я отметил про себя машинально и, наверное, на этом всё бы и закончилось, если бы неизвестный мне пассажир не прошёл паспортный контроль на несколько минут раньше меня. Получив вещи, я уже спешил к выходу, где меня ждал Луи Ренье, представитель нашей фирмы в Швейцарии, как вдруг мой взгляд упал на кресло в зале ожидания, в котором лежала та самая небрежно брошенная газета, на которую несколько минут назад я случайно обратил внимание. Как вы полагаете, Ватсон, что я подумал?
— Скорее всего, что одна и та же вещь не может просто так дважды попадать на глаза в бессмысленной толчее аэропорта.
— Совершенно верно, Ватсон. И все-таки какое-то время я стоял перед газетой в положении буриданова осла: взять? — не взять? И возможно бы не взял, если бы взгляд не выделил в правом верхнем углу первой страницы вот эту фотографию.
Холмс развернул газету, с первой страницы которой на меня глядела улыбающаяся русская теннисистка Анна Курникова.
— Дорогой Ватсон, что вам напоминает эта фотография?
— Ровным счетом, ничего. Ну… раскручивают очередную модель, а попадёт она в порно— или в «высокую моду» — дело десятое…
Точно такой же вопрос я задал встречавшему меня Луи Ренье, который в ответ только пожал плечами.
— Ну я могу к этому добавить, что к шахматам эта «девица» уж точно никакого отношения не имеет.
— Переведите, пожалуйста, Ватсон, надписи под фотографией, может они вам что-то подскажут?
— «Анна Курникова. Долгожданный ракурс». И чуть ниже название статьи: «Ничего личного» с кратким пояснением тематики — «Американский Playboy хочет снять русскую красавицу». Я понимаю, что вы имеете в виду, дорогой Холмс, но моя интуиция ничего не говорит мне о связи этой девицы с «пикниками».
— Ну а заголовок передовицы? Может он что-то подскажет вашей интуиции, Ватсон?
— «Сумерки свободы», «Американская трагедия может похоронить демократию», — медленно, как школьник, переводил я заголовки передовицы, продолжая вглядываться в фотографию симпатичной теннисистки и мысленно повторяя надписи под фотографией.
Нет, Холмс был прав, эта девица кого-то мне все-таки напоминала, но… среди моих знакомых женщин не было моделей для «Плэйбоя». А среди незнакомых… Этого не может быть! Меня снова охватило странное чувство, которое я испытал в баре отеля «Уолдорф» после беседы с Гальбой.
— По-моему, Холмс, я узнал её, это — Афродита Прекраснозадая.
— Как вы сказали, Ватсон? — переспросил Холмс. — Прекраснозадая? Но ведь у этой девицы спина, а не зад обнажена.
— Да, точно, — уже более уверенно, как на экзамене, продолжал я, — это Афродита Каллипига, что в переводе с греческого означает «прекраснозадая». Её статуя стоит в Национальном музее Неаполя, а в далекие времена она особенно почиталась в Сиракузах. Снимок этой статуи, как и снимок Курниковой в «Известиях», — в правом верхнем углу «Пост исторического пикника». Там Афродита Прекраснозадая с плакатом «Свободной России — Свободную любовь», а здесь — «Сумерки свободы». Как это понимать, Холмс?
— Да, Ватсон, вижу — вы не плохо поработали с картинками русского ребуса. Но давайте все по порядку, а к этой газете мы еще вернемся, если найдём ответ на вопрос «Как это понимать?»
С этими словами Холмс раскрыл свой ноутбук, взял дискету и перегнал на неё какие-то файлы, после чего протянул дискету мне.
— На этой дискете есть файл, который, как мы с вами условились три недели назад, я назвал «Последний гамбит». Все мои встречи и беседы со множеством разных людей в Швейцарии, Лихтенштейне, Испании, Египте, Индии я, в меру своих возможностей, фиксировал на этом файле. Между прочим, это очень помогало мне осмыслить новую информацию, которая поступала иногда совершенно неожиданно. Надеюсь, Ватсон, что у вас тоже есть подобные записи, и я также готов с ними познакомиться. Давайте договоримся, что сегодня мы отдыхаем, обмениваемся общими впечатлениями и читаем файл «Последний гамбит», а завтра с утра приступаем к работе над «пикниками». Здесь также копии тех газет и различных записок, которые мне любезно предоставили мои собеседники. Но прежде, чем вы начнёте читать мои записи, Ватсон, я попросил бы вас ознакомиться вот с этой запиской, которую мне вручил в Каире один очень интересный человек. Запись беседы с ним на этой дискете. Мне кажется, что эта записка представляет особый интерес в свете той деятельности, которой мы оба занимаемся.
Я принёс свои записи Холмсу и оставил его отдыхать с дороги, а сам вернулся к себе и углубился в чтение записки из Египта. Она показалась мне настолько необычной и действительно значимой для нашей долгой совместной деятельности с Холмсом, что я решил привести её здесь полностью со всеми примечаниями и сносками неизвестных авторов из России.
О принципах тандемной деятельности
«Высшее жречество древнего Египта сочетало в организации своей деятельности принципы чёта и нечета. Во времена, предшествующие исходу евреев из Египта, оно состояло из десятки высших посвященных Севера и десятки высших посвященных Юга [54], а каждая из десяток возглавлялась одиннадцатым жрецом, её первоиерархом и руководителем.
То есть, каждый из руководителей десяток, в случае голосований в ней [55], по своему разумению, будучи наивысшим из посвященных, т.е. наиболее знающим в составе одиннадцати, поддерживал одно из двух мнений, между которыми могли поровну разделиться ему подчиненные жрецы десятки, знающие меньше чем он по условиям построения иерархии. Это обеспечивало неизбежное принятие определённого решения по каждому из вопросов каждой из команд в целом, на Севере и на Юге, вне зависимости от того, как разделилась во мнениях десятка, подчиненная своему первоиерарху.
Но если обе команды работали вместе, то ситуация «голосований», в которой мнения разделялись 11 — «за», 11 — «против», не только не была однозначно исключена, но была статистически запрограммирована самими принципами построения системы, поскольку высшие посвященные первоиерархи, руководившие каждой из десяток были равноправны, а их мнения были равно авторитетны для всех прочих.
Если голоса даже не обеих команд в целом, а только их первоиерархов разделялись поровну между двумя взаимно исключающими друг друга мнениями в отношении одного и того же вопроса, то равноправие руководителей команд ставило их в положение, в котором они обязаны были вдвоем прийти к общему для них единому мнению.
Таким образом, высшая властная структура древнего Египта математически описывалась весьма своеобразной формулой:
