Глеб Павловский - 1993: элементы советского опыта. Разговоры с Михаилом Гефтером
Противостояние Валеры вряд ли было связано с Кантом. Оно этическое в той мере, в какой эстетическое. Это суверенное утверждение личной формы. Между прочим, главный тезис Синявского на процессе – все, что вы принимаете за враждебность, есть суверенитет формы. Не позиция отрицания, а позиция свободно избранной формы. Этому никто не хотел верить. Даже среди наших историков все страшно возмущались. Хотя упреки человеку, сидящему за решеткой, с указаниями, как тому себя вести, носят кошмарный характер.
И в газетах возмущались рассуждениями Синявского о праве писателя на фантастику, праве на образ. Они судом создали нам точку отсчета. Мне трудно представить, если бы у нас этой точки не было.
Но и в КГБ хотели создать точку отсчета! У тех огромная доносительская сеть, и они ощущали нарастание потенциальной активности. Того, что в разговорах проявляется как некая субпозиция, и значит, опасность. Они, как в этих случаях поступал Сталин, решили создать удерживающий прецедент, не думая, как он повлияет, или будучи неспособны воспринять.
В итоге точку отсчета они создали, и она ушла от них к нам! А знаешь, теперь люди КГБ вынырнули. Они вернулись к нормальной жизни, и немногие из них необратимо сумасшедшие. Некоторые не хотят помнить себя тогдашних. Кто-то работает на новую власть, кто-то – на коммерческие организации.
Из человеческих несовпадений сложилась проклятая человеческая общность. Это и есть тайна тоталитаризма.
Ее не уничтожишь логически, она вся в лицах. У нас на курсе была такая Галя Кушина, я с ней учился. Большая толстая полноводная дуреха, но добрая. Потом война. Куда-то ее распределили, вышла там замуж, однажды мы с ней встречаемся. Столкнулся близко, вот как сейчас с тобой, у трамвая. Галка! «Галка, здравствуй, столько не виделись». – «Что делаешь в Москве?» – «Ну, вот, – смущенно, – перевели мужа сюда». – «А он что делает?» Трамвай стоит, ждет. «Перевели в следственный отдел КГБ». Помню, глянул я так на нее, она на меня посмотрела, тоже очень сердечно, и трамвай ее увез. Им тогда не хватало кадров, московские не очень шли, был шок после ареста Абакумова21.
066
О разногласии с Вернадским из-за князя Шаховского. Трусость или механизм, стопорящий простое человеческое действие?
Михаил Гефтер: У меня психологическое расхождение с Вернадским22 в свете его роли в деле арестованного князя Шаховского23. Да, написал письмо Вышинскому24, написал Берии25, что хочет встретиться, встретился и наткнулся на стену. Но ведь это малая толика того, что Вернадский мог тогда сделать! Почему он не стучал во все двери, включая Сталина? Уверил в том, что все безнадежно? Что Шаховской как богатырь духа все перенесет?
Освободили же Зильбера26, а почему? Благодаря тому, что бывшая жена27, биолог, подняла на ноги крупных ученых, академиков и добилась, чтобы те подписали письмо Сталину. И сама отнесла письмо в Кремль. Каверин тоже кое-что предпринял, но он бы ничего не добился – все она. Она организовала письмо, и наверху смекнули: ведь неизвестно еще, какой будет реакция Сталина? Сталин мог спросить, зачем все решили в обход его? Поскольку те не знали точно возможной реакции, на всякий случай решили о письме доложить. И Сталин приказывает освободить! Сразу у генералов переменились манеры, Зильбера перед выходом обласкали, и какой-то полковник самолично отвез его домой.
Почему академик Вернадский, при его высоком положении в Академии, не провел мощнейшей борьбы за Шаховского, человека, ближе которого ему нет? Кто ему был еще ближе, дети? Я его не понимаю.
Что-то меня тревожит в механизме, задерживающем и стопорящем естественное человеческое действие.
067
Советское в серьезном смысле слова. Картинки времен «дела врачей». Заставив людей поверить в абсурд, «их можно повести на любое». Иудейство и старообрядцы в компонентах советского.
Михаил Гефтер: Мы не хотим рассмотреть советское в серьезном смысле, с оборотом на себя. Как в разные времена разные люди в него входили и что привносили, что потеряно, чего никогда уже не возобновить. Где и на чем надо остановиться, уступив следующим, раз самому не дано двинуться дальше.
Хочешь картинки зимы 1953 года? Жанровые картинки времен «дела врачей». Был день рождения у кого-то из наших друзей. Собралась большая компания, была Рая Орлова, которая еще Орловой была, а не Копелевой, были другие. Я пошел. А в Институте уже арестовали несколько человек по еврейскому делу. И в эти дни до меня, идиота, впервые стало доходить, что дело нечисто… Кто-то сказал, что в Боткинской отделения закрывают – не хватало врачей!
Очень хорошо помню: иду по своей Первой Мещанской, и вдруг стукнуло – где бывало, чтобы в заговоре с целью убийства участвовали сотни людей? С таким вопросом вхожу я, весь мрачный, а против меня одна знакомая там сидит. Ответственный секретарь журнала «Иностранная литература», хлесткая баба из литературных кругов. И как мы с ней сцепились! Она все тогдашние «правильные» вещи говорит: про южную литературную школу, тогда ее Дементьев громил, еще не ставший либералом. «Что же нам, опять восторгаться, как в студенческие годы, Ильфом и Петровым?» Тут я как с цепи сорвался: «А вы не восторгайтесь! Вы вообще ничем не восторгайтесь, знаете ли! – с места через весь стол, и чувствую: полная тишина. «Знаете, дорогая, по-моему, самое время сегодня ничем не восторгаться! И что вам не нравится, собственно, в “Золотом теленке”?» Она что-то ответила, мы ушли, и кто-то из наших говорит: «Ты будь поосторожнее, даже среди своих». Не помню уже, что я наговорил по такому достаточно нелепому поводу.
А мы оттуда пошли в любимейшее место – дом за старым «Националем», теперь его нет. Там был небольшой домик, в нем молочная. Какие вкусные были продукты! Зашли в молочную, садимся за столик, рядом парень, молодой еврей-биндюжник бабелевского типа. Против него человек сидит, не очень приятный лицом. Сидит угрюмый и молча ест. Вдруг биндюжник к нему обращается: «Может, я вам не нравлюсь?» – «Я вас первый раз вижу». Но парень не отстает: «Нет, откровенно скажите, я вам не нравлюсь?» – «Да я вас первый раз вижу и, надеюсь, в последний!» – «Ах, надеетесь, что в последний?! Так не выйдет у вас ничего, вот!» – да как грохнет чашку об пол! Встал от стола и ушел.
Такой вот калейдоскоп впечатлений зимы 1953 года. Потом еще одна женщина у нас в институтской библиотеке, Полина, добрая, очень хорошая женщина, мне говорит: «Вы же, – говорит, – умный человек, вы мне объясните: разве могут врачи сговариваться убивать пациентов?»
Когда можешь людей заставить поверить в абсурд, их можно вести на любое. На любое.
Глеб Павловский: „.У Кановича28 одна из вещей начинается так: «Рэбе, почему вы слышите разговор, а не слышите, как стучат в дверь?»
Это, наверное, «Слезы и молитвы дураков»29, гениальная книжка. Она впервые мне объяснила особенность послеоктябрьской активизации евреев. В иудейской религии нет иерархии, множество мудрецов, и каждый вносил свое. Их балансирование между догмой и Талмудом пробуждало духовную самодеятельность. Когда революция выплеснула из местечек их разных, не совпадающих учеников, те вошли в октябрьский синтез.
Странные духовные наслоения – есть близкие, а есть далекие, которых не вымерить счетом лет. Огромное явление России – Аввакум, старообрядцы. Что бы ни толковали, эта ниточка тянется по душам, действуя на поступки. Есть еще очаги старообрядчества, но сможет ли оно возродиться? В советских характерах не умирало.
У знакомой муж из старообрядцев. Очень своеобразный человек, сам неверующий. Но склад характера, жизни и быта, жесткое самоограничение. Вместе с тем понимание жизни и доброта сквозь жесткость стали компонентами вполне советского человека.
И пусть меня убьют, сколько ни пинали советское, а в подавляющем большинстве людей главные линии идут из этих семидесяти проклинаемых лет. Уж так перекроилось предшествующее. Непризнание делу не поможет.
068
Поппер «Открытое общество и его враги» как военный памфлет. Гегель и тема свободы. Свобода в России – это мысль в модусе действия. Несвобода имеет позитивную эволюцию. Прогресс несвободы, антропология несвободы в России. Неопознанный максимум 1991–1993 гг. сулит России новые, небывалые формы несвободы ♦ Обратимость русской мысли в действие. Россия была создана без того, чтобы самой этого захотеть. Постмонгольское пространство экспансии, самооккупация ♦ Сталинский рефлекс усреднения. Предсмертный выбор Сталина – отказаться от себя или взорвать Мир? ♦ Архетип Губителя-Вызволителя: из каждой очередной ситуации все труднее выйти ♦ Параноидальны не одни планы Сталина, но и отказы его от планов ♦ Рассказ Ерусалимского, Сталин как редактор самого себя ♦ Фигура полевого командира. Выстрел кремлевского снайпера в расстреле Белого дома. Снайперы в Москве – заказные убийцы Кремля.
