Сергей Кара-Мурза - Маркс против русской революции
Вот развернутая и внутренне противоречивая концепция, которую выстроил Ленин в ходе дискуссии о самоопределении: «Как известно, Маркс стоял за независимость Польши с точки зрения интересов европейской демократии в ее борьбе против силы и влияния — можно сказать: против всесилия и преобладающего реакционного влияния — царизма. Правильность этой точки зрения получила самое наглядное и фактическое подтверждение в 1849 г., когда русское крепостное войско раздавило национально-освободительное и революционно-демократическое восстание в Венгрии… Поэтому и только поэтому Маркс и Энгельс были против национального движения чехов и южных славян… Маркс и Энгельс противополагали тогда прямо и определенно «целые реакционные народы», служащие «русскими форпостами» в Европе, «революционным народам»: немцам, полякам, мадьярам. Это факт. И этот факт был тогда бесспорно верно указан: в 1848 г. революционные народы бились за свободу, главным врагом которой был царизм, а чехи и т. п. действительно были реакционными народами, форпостами царизма.
Что же говорит нам этот конкретный пример, который надо разобрать конкретно, если хотеть быть верным марксизму? Только то, что 1) интересы освобождения нескольких крупных и крупнейших народов Европы стоят выше интересов освободительного движения мелких наций; 2) что требование демократии надо брать в общеевропейском — теперь следует сказать: мировом — масштабе, а не изолированно… Отдельные требования демократии, в том числе самоопределение, не абсолют, а частичка общедемократического (ныне: общесоциалистического) мирового движения. Возможно, что в отдельных конкретных случаях частичка противоречит общему, тогда надо отвергнуть ее» [143].
Почти очевидно, что в интересах русской революции и даже будущего советского строя, следовало бы не «быть верным марксизму», а прямо отмежеваться от позиции Маркса и Энгельса 1848 года. Не было в ней ничего тогда бесспорного , а был жесткий евроцентризм и шовинизм. В 1914 г. пойти на такой шаг было невозможно, но сегодня следует трезво признать, что эти реверансы и уступки Ленина были далеко не безобидны — на его текстах учились партийные кадры, особенно уже в стабильный период. Все это вышло из голов партийной элиты КПСС в виде гноя перестройки, который отравил общественное сознание и погубил советский строй.
Глава 21. Дискуссии по национальному вопросу в связи с войной (1914-1915 гг.)
С началом Первой мировой войны перед русскими марксистами встала сложная задача — определить свои стратегические установки в условиях краха II Интернационала. Ситуация ставила фундаментальные вопросы. Ленин писал: «Крах II Интернационала выразился всего рельефнее в вопиющей измене большинства официальных социал-демократических партий Европы своим убеждениям… Но этот крах, означающий… превращение социал-демократических партий в национал-либеральные рабочие партии, есть лишь результат всей исторической эпохи II Интернационала, конца ХIХ и начала ХХ века» [154, с. 262].
Первое из этих утверждений Ленина является, можно сказать, политическим, а не аналитическим. Ленин говорит о «вопиющем» факте — иначе говоря, о крупном общественном явлении. А объяснять его приходится изменой , категорией нравственной, сводимой к личным качествам. На деле же речь идет о принципиальном выборе множества людей, целого социального слоя — левой политической элиты всей Европы. Эту элиту составляли люди не просто воспитанные в марксизме и его прекрасно знающие, но и люди, воспитанные в личном контакте с Марксом и Энгельсом, их ближайшие ученики и соратники.
«Вопиющая измена своим убеждениям» такого масштаба представляется совершенно неправдоподобной. Другая, более логичная версия заключается в том, что все эти люди как раз и следовали своим марксистским убеждениям. Национал-либеральный и шовинистический характер, проявление которого Ленин называет изменой, изначально был присущ рабочим партиям Запада, он лишь был идеологически оформлен и подогрет всей совокупностью утверждений Маркса и Энгельса по национальному вопросу. В более спокойные времена он был прикрыт классовой риторикой и повседневными проблемами классовой борьбы, а при глубоком общеевропейском кризисе вышел на первый план — без всякой «измены» установкам марксизма.
Эта вторая версия Лениным не просто отметается, но даже и не оглашается. Это понятно, потому что в противном случае он должен был бы открыто порвать с марксизмом в ряде его фундаментальных положений. Но тогда у него не осталось бы возможности даже вести дискуссию, его бы просто не стали слушать, и он сразу оказался бы в ситуации Бакунина и был бы исторгнут из социал-демократической среды внутри и вне России. Начать собирать III Интернационал и продолжать укреплять фракцию большевиков в российской социал-демократии можно было только под знаменем марксизма, объявив практически всех действительных марксистов ренегатами .
Но и это означало полный разрыв почти со всей левой интеллигенцией России и Европы, которая реально знала и понимала марксизм и следовала его установкам. После этого разрыва Ленин мог опираться только на ту массу «красных», которые усвоили в марксизме лишь общий освободительный пафос («ценности равенства и справедливости») и десяток лозунгов — и, будучи полностью заняты злободневными задачами политической борьбы, уже не имели времени, чтобы заняться изучением марксизма (вплоть до 60-80-х годов ХХ века, после которых и произошла вторая «вопиющая измена своим убеждениям» всей европейской и советской марксистской элиты, уже «коммунистической»).
Разрыв с марксистской элитой, на который пришлось пойти Ленину в 1914-1915 гг., был настолько глубок и непримирим, что не будет преувеличением считать его неявным объявлением той Гражданской войны, которая состоялась в 1918 г. между большевистским и национал-либеральным крыльями русской революции.
Перед Лениным стояла почти неразрешимая задача — порвать с марксистской элитой, сохранив знамя марксизма в своих руках и представив предателями именно действительных марксистов. Не пойти на этот разрыв он также не мог, ибо марксисты выложили на стол именно те «национал-либеральные» и убийственно антирусские установки марксизма, которые до этого момента удавалось спрятать от революционного поколения, вышедшего на арену в России уже в ХХ веке. «Старая гвардия» по главе с Плехановым в момент смены поколений спрятала эти установки Маркса и Энгельса в архив, но когда началась война между «пролетариями всех стран» и встал вопрос об историческом выборе, эта «старая гвардия» нарушила негласное соглашение и вытащила тему «войны народов, а не классов» для дебатов. Потому-то Ленин и покрыл Плеханова и Каутского всеми ругательствами, которые только терпела бумага.
В этот момент не порвать на деле с ортодоксальным марксизмом было невозможно. Это значило бы порвать с русским народом и поставить крест на пролетарской революции в России. Ведь теперь, когда Плеханов размахивал текстами Маркса и Энгельса, где черным по белому говорилось, что мировая пролетарская революция сотрет с лица земли русский народ и даже само его имя, никаких шансов возглавить русскую революцию у ортодоксальной марксистской партии не было. Поэтому Ленину пришлось от «старой гвардии» грубо отмежеваться, а тем пришлось всеми средствами удерживать свои организации от поддержки советской революции, ограничиваясь участием лишь в той революции, которую санкционировали Маркс и Энгельс, то есть только в свержении царя и развале Российской империи.
Задача Ленина реально была исключительно сложной. Нужно было выставить изменниками марксизма тех, кто как раз исходил из принципиальных положений марксизма, не отступая ни от его буквы, ни от его духа. Ленин был вынужден даже отбивать порочащие Маркса формулировки со стороны эсеров, которые оправдывали свою позицию во время войны ссылками на установки Маркса 1848 года. Здесь Ленин оказался в очень затруднительном положении — ему пришлось принять неприемлемые установки Маркса, и здесь его аргументы выглядят неубедительно.
Он писал: «Гарденин [В.М. Чернов] в «Жизни» называет «революционным шовинизмом», но все же шовинизмом со стороны Маркса, что он стоял в 1848 г. за революционную войну против показавших себя на деле контрреволюционными народов Европы, именно: «славян и русских особенно». Такой упрек Марксу доказывает только лишний раз оппортунизм (или — а вернее и — полную несерьезность) сего «левого» социал-революционера. Мы, марксисты, всегда стояли и стоим за революционную войну против контрреволюционных народов. Например, если социализм победит в Америке или в Европе в 1920 году, а Япония с Китаем, допустим, двинут тогда против нас — сначала хотя бы дипломатически — своих Бисмарков, мы будем за наступательную, революционную войну с ними. Вам это странно, г. Гарденин? Революционер-то вы вроде Ропшина!» [154, с. 226].
