Джульетто Кьеза - Прощай, Россия!
Каждый из его друзей, более или менее грубо изгнанных (вычищенных, выброшенных, эвакуированных) из Кремля, открыл нам один кусочек личности президента. Я согласен, никому из них нельзя доверять полностью, поскольку дворцы Власти всегда кажутся отвратитель-ными, если глядеть на них с помойки, особенно если знаешь, что уже никогда не поднимешься по их мраморным ступеням. Но их свидетельства никак не менее достоверны, чем президентские воспоминания. Один из первых портретов президента принадлежит перу Николая Федорова, бывшего министра юстиции, а ныне президента Чувашии. От этого «раннего Ельцина» мурашки по коже. Самые же последние откровения исходят от Александра Коржакова и Николая Егорова, бывшего до июля 1996 года главой президентской администрации. А еще есть воспоминания бывшего пресс-секретаря Павла Вощанова, бесцеремонно выгнанного из Кремля, и его преемника Вячеслава Костикова, отправленного с глаз долой послом в Ватикан.
Оставим в покое бывших друзей и обратимся к Костикову, по крайней мере на словах оставшегося верным бывшему шефу. Несомненно, он прекрасно его знает. И говорит о Ельцине, что «у него никогда не было собственной идеологии, собственных демократических убеждений«123. И далее: «Этот человек желает и может властвовать. Его идеология, его друг, его любовница, его страсть – Власть». И добавляет для тех, кто не понял: «Президент Ельцин неспособен представить себя без Власти и вне ее. Его привычка к Власти настолько сильна, что иногда выходит за пределы разумных приличий». Не пытайтесь отыскать хоть намек на программу, на какую-то политическую идею. Если же добавить, что «к сожалению, часть его окружения подталкивает его переступать эти рамки», то мы получим описание «крайне нездоровой ситуации, когда разворачивается борьба за то, чтобы узнать, кто будет приближен к президенту».
Кто-нибудь еще продолжает удивляться, что демократический Кремль превратился в лабиринт электронных устройств, установленных Коржаковым и компанией для подслушивания разговоров конкурентов? В российской печати, и не только оппозиционной (правда, задолго до выборов), публиковались уморительные рассказы о встречах в кремлевских кабинетах, о «диалогах» глухонемых, высказывавших свое мнение жестами и писавших фразы на клочках бумаги, которые затем сжигались в пепельницах. В следующей главе мы увидим, что прослушивание не пропало даром. Разумеется, все это делалось в личных целях, как в личных интересах использовалось и все государство. К тому же эти интересы были одноразового пользования. О потомках здесь никто и не вспоминал. Мы же не в Вашингтоне, где все разговоры в кабинетах Белого Дома записываются на законном основании для истории и окажутся в распоряжении исследователей будущего. Именно благодаря этому мы имеем запоздалое удовольствие узнать, что сказал президент Никсон своим ближайшим сотрудникам в Овальном кабинете 13 мая 1971 года. Речь шла о важном назначении, и президент США деликатно выразился следующим образом: «Я хочу быть уверенным, что это сукин сын, что ему плевать на законы, что он будет делать то, что ему скажут, что он покажет мне любую декларацию о доходах, какую я попрошу, что он будет наседать на наших врагов и оставит в покое наших друзей. Дело ясное. Если это не так, то он не получит должности«124.
Не знаю, к какому выводу пришел бы американский читатель, особенно если он республиканец, узнав, что он привел к власти настоящего сукина сына, готового на все, даже на презрение к законам. Но мне кажется, что в демократии, которая выбирает сукиных детей с определенным постоянством, что-то не так. Я имею в виду не только Америку.
Экскурс в историю Никсона подсказан мне Генеральными прокурорами России. После Степанкова пришел Казанник. Первый тоже не был святошей, но ведь всем, даже Ельцину, свойственно ошибаться. Второй стал ошибкой другого рода, я бы сказал, сентиментальным просчетом. Что важно, поскольку похоже, что это был единственный момент, когда Ельцин проявил слабость. Его захлестнула благодарность. В далеком 1989 году Казанник уступил ему место в Верховном Совете. Четыре года спустя его отблагодарили. Но на такой пост нельзя назначать наивного человека. Иначе вместо того, чтобы служить твоим интересам, как сукин сын Никсона, он вобьет себе в голову, что должен служить закону. «Вы, Алексей Иванович, очень странно рассуждаете», сказал ему Ельцин (о чем поведал мне сам Казанник), когда выяснилось, что Генеральный прокурор не даст хода приказам об арестах, отданным президентом.
Впоследствии царь Борис отбросил сентиментальность и назначил Ильюшенко. Но Совет Федерации отклонил его кандидатуру. Он вновь внес его на утверждение, и высшая палата снова ответила «нет». Наверное, он был убежден в кристальной честности своего протеже, поскольку предложил его Совету Федерации третий раз, не задумываясь, что мог снова получить отказ. Тогда Ельцин просто назначил его и. о. и оставил в таком качестве как живой памятник президенту, уважающему парламент, кстати, тоже избранный народом. Или я ошибаюсь? В то время кто-то, настроенный крайне злорадно, вытащил на свет Божий историю с компроматом на Руцкого, сфабрикованным Ильюшенко, когда он еще трудился в администрации во главе Контрольного управления. Теперь-то мы точно знаем, что президент не подозревал о проделках Ильюшенко. Иначе с чего бы он так близко к сердцу принял назначение Ильюшенко? Впоследствии и.о. Генерального прокурора был арестован по серьезному обвинению в коррупции, но мне что-то не припомнится, чтобы президент покаялся. И что-то не видно в демократической печати разгромных материалов, описывающих карьеру Ильюшенко, особенно в ее «президентской» части. Ничего не поделаешь, не заметили.
Впрочем, суда еще не было, и Ильюшенко может быть оправдан. А суд против него за подделку «дела Руцкого» так и не начался, так что считайте, что он невиновен. Интересно, что поведали бы кремлевские пленки? Если, разумеется, они вообще существуют. В следующей главе мы узнаем, что кое-кто принял меры для увековечивания кремлевских разговоров и что «сукины дети» обитают не только в Овальном кабинете и не только во времена Никсона. Но вопрос в другом. В самом ли деле никто ни о чем не подозревал? Обстоятельства, о которых я рассказываю на этих страницах, были всем известны и доступны, о них рассказывалось открыто. Но все молчали потому, что «демократы» решили, что сказать об этом вслух – значит сыграть на руку коммунистам. Что сказать о них? Что они не просто лжецы, но и глупцы. Пусть они внимательно перечитают «Записки президента». Они увидят, что в них не нашлось места Сергею Ковалеву, бывшему уполномоченному по правам человека, от которого бесцеремонно избавились, как только он увидел, что демократичнейший президент России имел дурную привычку: уничтожать своих врагов из пушек. Да, Ковалев бестрепетно рукоплескал расстрелу Белого дома. Но ведь в нем сидели «коммунисты». В Грозном же были чеченцы и много русских. Объяснить эту новую бойню было уже не так просто, а масштабы ее были в сотни раз большими. Сергею Адамовичу пришлось считаться с собственной совестью. Она у него еще сохранилась, поскольку он не погряз в низкопоклонстве, как многие другие «демократы».
Может быть, именно поэтому он бросил IV съезду «Демократического Выбора России» предупреждение, которое стоит того, чтобы воспроизвести его здесь. Просто в качестве памятки. «Не первый раз стоит проблема: «Граждане! Отечество в опасности!», но признающие эту опасность никак не могли соединиться, чтобы противостоять ей сознательно и вопреки личным амбициям. Этому в немалой степени способствовали и некоторые «страстные агитаторы за объединение», присутствующие здесь сегодня. Теперь такое объединение наконец состоится. Вокруг кого? Вокруг вынужденно единого кандидата от не знаю уж каких сил. Извините, но мне стыдно сказать: «от демократических». Давайте называть вещи своими именами: мы сейчас ответственно принимаем решение поддержать лжеца и убийцу. Ну, пускай вынужденного убийцу, пускай не очень успешного лжеца«125.
Глава 19. Распутиниана
Когда Александр Коржаков сильно, профессионально врезал мне локтем в солнечное сплетение, я искренне удивился. Я даже не заметил его появления. Я вообще не знал, кто это такой.
Дело было на последнем этаже Кремлевского дворца съездов, в перерыве между заседаниями Съезда народных депутатов СССР. Нас было трое: я, он и Борис Ельцин. Депутаты ходили наверх обедать, а я, как и многие журналисты, следовал их примеру, чтобы на лету проинтервьюировать какого-нибудь нового героя перестройки или перекинуться парой слов с друзьями-депутатами из интеллигенции, заброшенными в самый центр истории и все еще пребывающими в растерянности перед лицом ответственности, к которой они не были готовы.
В то время Ельцин был отщепенцем. Совсем недавно его сняли с поста первого секретаря Московского горкома и отправили руководить второстепенным Госкомитетом. Он никогда не показывался в перерывах, но однажды я совершенно случайно наткнулся на него. В тот день я задержался в столовой за чтением какого-то документа. Вокруг меня уже никого не осталось, кроме официантов, убиравших столы, по которым прошлись 2249 депутатов, 2250-й появился, когда все уже разошлись и прозвенел звонок, призывавший на заседание. Я наблюдал за ним, пока он ел, погруженный в свои мысли, и колебался, нарушать или нет его уединение. Может быть, он нарочно запоздал, чтобы ни с кем не встречаться и избежать нескромных вопросов иностранных журналистов.
