Сергей Кургинян - Суть Времени 2013 № 22 (3 апреля 2013)
Кстати, каунасский фестиваль, который я описал выше, содержал отнюдь не один специфический карбонатный эпизод сугубо ритуального характера. В пределах этого фестиваля осуществлялся и другой ритуал. Сходный, но намного более важный.
Анатолий Васильев привез на фестиваль спектакль «Серсо». Ключевой эпизод спектакля был такой.
Несчастный советский человек признался борцу с совком, что он везет своему внуку советские соски. Борец отбирает у него советские соски и дает иноземные. Сказав при этом, что ребенок, который начинает с того, что сосет советские соски, не сможет потом постичь, что такое свобода. Казалось бы, напрашивался вопрос о том, какие соски сосали будущие воины спартанского царя Леонида, сражавшиеся при Фермопилах, и так далее. Но этот вопрос не возникал. Зал бурно аплодировал. Аплодировали и провинциальные режиссеры. Причащение соской, резинкой, карбонатами, ритуальное взаимодействие с джинсами или дорогой машиной… Что происходило и происходит? Кто эти взрослые, отковыривавшие в детстве иноземную резинку от мостовой и страстно ее жевавшие?
LХХIV.1996 год. Могущественный олигарх обсуждает сложнейшую политическую проблему. К власти рвется генерал Лебедь, заявляющий о том, что Россия должна быть исламизирована, втягивающий в кровавую игру Басаева и других. В это время сообщают о приезде двух других, столь же могущественных и зловещих олигархов. Выясняется, что они сидят в особо дорогой машине ручной сборки. Из сознания олигарха, получившего эту сверхценную информацию, мигом исчезает все: большая политика, судьба страны, его собственная судьба — потому что игра и впрямь идет не на бабки, а на жизнь. Все это, повторяю, сдувает ветер дикого инфантильного вожделения: надо увидеть машину, причем немедленно. Олигарх выбегает во двор. Двое его коллег по олигархической профессии сидят в машине. Олигарх смотрит на машину так, как Ромео не смотрел на свою Джульетту. С ним происходит нечто неописуемое. Нечто сродни религиозному экстазу. Пронизанный волнами этого экстаза, он превращается в маленького ребенка. И обращается к хозяевам священного существа под названием «супердорогая машина» с детской просьбой: «Дай прокатиться». Ему дают прокатиться. И он катается.
На лице блаженная улыбка. Видимо, та же, которая блуждала по лицу счастливого обладателя отковыренной и отмытой резинки. Частная патология, которая ничего не разъясняет? Ой ли!
То же самое с особо дорогой машиной. Езда на которой есть, конечно, ритуальное соитие. Вещь обладает магической силой, соитие с вещью позволяет участвующему в соитии человеку изъять эту магическую силу из вещи и насытить ею свое человеческое естество. Человеческое ли? Вот основной вопрос.
LXXV.Зима 2011-2012-го… Болотная площадь… Проспект Сахарова…
Не Медведева вожделели на Болотной и Сахарова. Медведев был для вожделеющих только предлогом и прологом к чему-то большему. И понятно, к чему. К вожделенному пришествию иноземного оккупанта-поработителя. Которому надо было поскорее отдаться. Почему-то это желание отдаться поработителю надо назвать стремлением к свободе. Тебе не кажется это, читатель, странным? И не просто странным — загадочным.
Люди, благоговеющие перед выплюнутой жевательной резинкой и принимающие ее как причастие, рассуждают о свободе. Называют себя подлинно свободными людьми, а всех остальных людьми несвободными.
Болотная и Сахарова еще до сих пор не поняты в их подлинном смысле. В политическом смысле они, конечно, «медвединги». Но разве все сводится к политическому смыслу?
Будучи начинены другими смыслами, эти самые «медвединги» готовы были сожрать и Медведева, и псевдолиберальных шутов, и Зюганова… С приветом от перестройки-2, восхваляемой господином Белковским и подобными ему вожделенцами. Ведь не зря болотно-сахарные именовали себя не абы как — карнавалом. Не зря их архитекторы вспоминали не только перестройку, но и Бахтина, Рабле и так далее.
Впрочем, об этом читатель прочитает в статьях Анны Кудиновой. Я же все о своем — о вожделении этом самом. Потому что и карнавалы, и их предшественники — жестокие и похотливые сатурналии, и то, что описывают Лимонов, Леонидов, и то, что вытворяли и вытворяют гедонистические ублюдки и те, кто тянутся к таким ублюдкам, влекутся к пакостям, которые они сулят, изнемогают, постанывают, — все это единая чудовищная мистерия вожделения.
Наглый лжец Бжезинский называет эту мистерию «пробуждением человечества». Что пробуждается? Скажи нам, лживый мертвец, пытающийся сохранить человеческое обличье. Вожделение пробуждается, вот что. И не само оно пробуждается. Его пробуждают.
Такое пробуждение вожделения называется Черная весна. Все мироустроительные новые затеи американцев, все их информационно-психологические и прочие пакости — это часть операции «Черная весна». То есть операции по пробуждению вожделений. Эту операцию прорабатывали на нашей территории, превратив моноидеологическую систему, подавляющую вожделение (или сдерживающую его), в моноидеологическую систему, разжигающую вожделение и имитирующую борьбу с врагом, обладающим вожделенным.
Но сдерживание вожделения — и даже подавление его — не может противостоять Черной весне. Сколько ни сдерживай это самое вожделение, оно все равно вырвется наружу. Чуть раньше или чуть позже. А значит, надо пробуждать другое! Не сдерживание вожделения — это ноу-хау Модерна и классического сталинского советизма — а Красная весна, раскрепощающая и пробуждающая в человеке высшие творческие способности! Только в ней спасение от Черной весны.
Черная весна на пороге.
Вожделения клокочут. Особо сильно они клокочут на наших площадях, где отпетые воры говорят о борьбе с коррупцией, враги народа лгут о сочувствии народу (и одновременно о норковых революциях). Революция вожделения — это не революция. Это инволюция. Ее нам кое-как — криво, косо, неловко, неполноценно — удалось сдержать в 2011–2012 гг. Но лишь сдержать. Потому что власть говорит на том же языке вожделения. Потому что конкуренция идет за то, как именно будут эти самые вожделения насыщены. Но поскольку насытить их невозможно, то побеждать будет не удовлетворенное вожделение, а вожделение ненасытимое и ненасыщаемое. То бишь Черная весна в ее завершенном и особо пакостном варианте.
Повторяю, вожделение — это своего рода благодать наизнанку. А тот, кто обладает вожделенным, — это бог. Опять же, бог наизнанку. Если в России есть вожделение, то американцы, обладающие вожделенным, — это боги. Понимаете? Не оккупанты, а боги.
Да, конечно же, боги наизнанку. И что? Эта изнанка станет ясна тогда, когда мы убьем вожделение. Но до тех пор, пока это не становится первоочередной задачей и метафизического, и политического освобождения — боги непобедимы. На них могут роптать. Но за что? За то, что вожделенного не хватает, его не изливают аки манну небесную и так далее.
Когда Белковский и другие экстатически вопят про русских, сделавших европейский выбор и потому желающих по-европейски жить в расчлененной стране, то это вопль вожделеющей твари. Для которой европейский выбор — это выбор в пользу вожделения. Того самого, читатель, в котором секс Лимонова или парасекс Леонидова. Все существо Белковского исполнено этого вожделения. Но оно ведь может быть не обязательно с лицом Белковского. Оно ведь может иметь самые разные лики. И Белковский это понимает?
Растлевая, развращая, разжигая это самое вожделение, хотят властвовать над расчлененной страной. Ей опять обещают вожделенное. И ее опять обманут. Но разве в этом главное? Если все сведется к негодованию по поводу обманутого вожделения, а не к преодолению вожделения как такового, мы не победим. Страна не воскреснет. Она будет по-разному корчиться в конвульсиях ярости («почему не даете вожделенного, гады?») и конвульсиях униженности («дайте, дайте нам вожделенное! а если не даете, то позвольте нам хоть что-нибудь пососать — резинку или что-то еще!»). И пока вся страна не блеванет от описанных мною картин и, изблевав вожделение, не вернется к себе самой, мы не победим, читатель. А значит, наша политическая победа не может быть победой только политической. Только став духовной и метафизической, она обретет заодно и политический лик.
Вы видели этот лик в конце съезда в Колонном зале? Вы видели его на Поклонной горе? Если хоть сполохи чего-то подобного вы видели, значит, мы уже побеждаем. Не потому, что в гостях у нас кто-то появляется. А потому, что появляются эти сполохи. Любой другой подход к невероятно трудному году, который мы прожили, — принципиально неверен. И чреват только нашей — сначала метафизической, а потом и политической — катастрофой. Потому что политическая сила, стремящаяся избыть соблазн, не имеет права прельщаться этими соблазнами ни на йоту. Для нее это было бы гораздо более непростительным, чем для любой другой силы, конкурирующей за избирателя и предлагающей ему себя в качестве нового, более эффективного удовлетворителя вожделений.
