Александр Дугин - Тамплеры Пролетариата

Сны рождаются тогда, когда смежены веки. Русские так и живут. Видят наполовину то, что есть, а наполовину то, чего нет. Тонкое опьянение, неожиданные совпадения, смутные предчувствия… Насколько все это интесивнее, чем рациональные действия, банальные цели, скупые наслаждения иссохшей в нудном бодрствовании плоти! Русские живут в постоянном предвосхищении «Шоз». Это нам всем понятно и близко. Колючая мгла нашего содержания, мягкая ткань умственного подземелья, белесые пятна родных сумерек.

"Федор роет ход к Фомичевым." Не поддающийся расшифровке контекст этого послания и есть почти физическое выражение «Шоз» Паскуалиса. И нет ничего яснее этого для нашего великого спящего пророческим сном народа.

Неслучайно Жозеф де Мэстр, знаменитый французский мартинист и крайне правый мыслитель, осел в России, а его главный труд носит название "Вечера в Санкт-Петербурге" (кстати, он был учителем Чаадаева, который прекрасно уловил полную анормальность русской жизни, хотя и не сумел перейти от возмущения ею к любви к ней — возможно, из-за ужаса перед чистой стихией "Шоз".) Также не случайно другой великий эзотерик Сент-Ив д'Альвейдр восхищался русскими, женился на русской и говорил, что "у этого народа мистицизм в крови, ему не надо ничему обучаться". Сюда же влекло доктора Папюса и его учителя мэтра Филиппа. А основательница теософизма — мадам Блаватская — была и вовсе русской истеричкой. Неважно, $что# конкретно говорят оккультисты, как они рационализируют свой опыт. Их системы как таковые — самое неинтересное, что у них есть. Гораздо забавнее тот особый, уникальный вкус помешательства, сонного лунатизма, который обязательно наличествует в их писаниях. Чтобы они ни несли об астрале или чакрах, сквозь них, в их мозгах "Федор роет ход к Фомичевым", в теплом мраке души копошится нечто неспокойное. То же самое, что у всех нас. "Русский след" есть во всех эзотерических учениях. Не случайно. Сны рождаются на нашей территории, в пределах России. Наша нация ответственна за них, как цверги ответственны за сокровища Рейна, а феи Монмура за Святой Грааль. Русский язык — сплошная непрерывная мантра. Контекст в нем удушает своей плотностью любое послание, событие расстворяется в фоне, зеркальные аналогии подрывают логический дискурс. Русский язык — мать всех языков, потому что это не язык, а возможность языка. В нем нет такого утверждения, которое не несло бы в себе собственного опровержения, самоиронии, абсолютно инакового послания. Это касается не только нашей литературы, но и газетных статей и официальных сообщений.

"В результате операции погибло 186 заложников" (Из чеченских сводок). Что это значит? Может быть погибли все 500, может быть ошибка (или сознательная деза) и погибло всего 5. Может быть, это были не заложники, а агенты или сами боевики. Может быть, вообще ничего не произошло. Может быть, произошло нечто ужасное и не сопоставимо более масштабное. Может быть, погибли случайные люди. Может быть, смерти вообще не существует, но лишь плавный переход от одних сновидений к другим… Может быть, напротив, не существует жизни, и все мы давно умерли. Русские не удивятся ничему. Подмигнут в душе, почешут, нальют.

"Шоз" важнее всех слов и сообщений. Она давит изнутри и пропитывает своим пьянящим соком. Подобно слепым богам, ангелам-идиотам копошится «Шоз» в нашем национальном бессознательном.

Другие народы не выдержали бы так не только столетия, — как мы, — но и нескольких дней.

Выше разума и паранойи, грязи и непорочности, времени и конца его — Россия сна в вопросительных снегах и душной светлой тоске.

Родина.

Cтатья написана в 1995 г., впервые опубликована в газете «Лимонка» в 1995

ТЕМНА ВОДА

"Вы включаете в Schein все богатство мира

и вы отрицаете объективность Schein'а!"

Юрий Витальевич Мамлеев не совсем писатель, назвать его произведения литературой не поворачивается язык. Но и не философ он. Где-то посередине, где художество плюет на стиль, а умозрение не ведает строгости. Но не вся ли русская литература такова? Всегда слишком умна для belle-lettre, но слишком растрепана для философского трактата… Все, что выпадает из этого определения — Набоков, например, — не особенно интересно, не особенно русское. В русском тексте должна быть, по определению, неряшливость (от полноты чувств и интуиций), сумбур, глубина, похохатывание, переходящее в слезливый припадок и особая прозорливость, сдобренная тоской. Концепция бросается в болтанку стихии и обретает особое анормальное бытие, гражданство, место в уникальной вселенной русской словесности. Конечно, не всякий туда попадает — в эту словесность, в мир нашего национального интеллекта. Мамлеев — вне всяких сомнений, литератор России.

1 Неизвестные монстры 60-х

Мамлеев в «Шатунах» сформулировал миф, от которого не свободен никто. Это жуткое в своей телесности проклятие, угаданного и какого-то далекого смысла, пробившегося к нам и понуждающего нас к чему-то, что мы никак не можем ухватить. Не образы, не слова и тем более не сюжет важны в «Шатунах». Там содержится некоторое присутствие, не тождественное ничему по отдельности. В романе зарыто нечто. Нечто нероманическое. Как будто держишь в руках не книгу, а пустое место, воронку, ехидную, черную, засасывающую в себя большие предметы. «Шатуны» — это тайное зерно 60-х. В нонконформистком подполье тоже была иерархия. Самый внешний фланг — либерально настроенные чиновники и интеллигенты, не порывающие с системой. Эти вообще мало интересны, кормились объедками и все больше по задам. Далее — политические антисоветчики (кстати, как левые, так и правые, как западники, так и славянофилы, не надо забывать; на каждого Сахарова был Шафаревич, а на каждого Буковского — Осипов) и художническая богема. Эти были вне социума, под надзором, но все же в промежуточном состоянии, читали плохой самиздат и урывали крохи от внутреннего круга. В центре же внутреннего круга, т. н. «шизодидов» восседал на своем Южинском сам Юрий Витальевич Мамлеев и еще несколько "высших неизвестных", «метафизические». О них то и написан роман «Шатуны». Реалистичное повествование с наивным желанием красоты стиля о том, что было для внутреннего круга будничным.

"Свиньи, когда видят меня, блюют", — говорит в одной из песен Лотреамона его главный герой Мальдорор. Приблизительно такую же натуральную реакцию вызывал мамлеевский мир у неподготовленного внешнего круга. Говорят, в 60-е одна случайная затесавшаяся на чтения Мамлеева дамочка из «внешних» поступила в точности, как те свиньи. Ее кавалер, пошедший пятнами инженеришка, разозлившись, будто бы кричал Мамлееву: "Какой вы писатель?! Вы даже мне ботинки поцеловать не достойны…" "А вот и достоин," — ухмыльнулся Юрий Витальевич и полез под стол исполнить…

Если верить прекрасному русскому философу Сковороде, то "нужно везде видеть надвое", "всякая вещь двоится". За формой из праха проступает иная сторона. Если углубиться в эту иную сторону, сам мир праха, обычный, предстанет совсем в новом свете (или в новой тьме). «Шатуны» это развитие такого теургического реализма применительно к нашей духовной ситуации.

2 «Преступник» Мамлеев

Когда в декабре 1983 года меня привезли на Лубянку, отняв архивы Мамлеева, которые мне передал на хранение один "высший неизвестный" (так до сих пор и не вернули), задан был вопрос с угрозой — "а не стоит ли за литературой Мамлеева социального подтекста?" Тогда казалось, что очень косвенно, но стоял, поскольку жить в «Шатунах» и смотреть телевизор одновременно было практически невозможно. Какой-то глубинный приговор системе… да, просвечивал, но уж, конечно, поздний, рыхлый, косноязычный совдеп был слишком жалким объектом для разрушительного воздействия мамлеевщины. Надо было брать шире, подумать об основах современного мира, а может, и вообще всего человечества. Очень уже вселенской была страшная проблематика, обнаруженная "метафизическими"…

Сейчас «Шатуны» изданы отдельным изданием, открыто, причем уже повторно. Сам Мамлеев иногда показывается на телеэкране с кошечкой и мягко машет ручкой. Приехал из эмиграции, член Пенклуба, его теперь можно встретить чуть ли не с министром… А я бы на месте нынешних властей запретил бы все произведения этого писателя с еще большим основанием, чем были у застойных гэбэшников. Вы только почитайте, что там написано:

"Прижав парня к дереву, Федор пошуровал у него в животе ножом, как будто хотел найти и убить там еще что-то живое, но неизвестное. Потом положил убиенного на Божию травку и оттащил чуть в сторону, к полянке".

Это уже на первой странице, а дальше все идет по нарастающей. Если быть внимательным, то мы обнаружим здесь некоторые обертона, которые резко и наотмашь отличают мамлеевский текст от ставшей привычно «чернухи». У Мамлеева за видимым мракобесием явно проступает какая-то нагрузка, какой-то невероятно важный смысл, какая-то жуткая истинность… Вспоминается Савинков, писатель и террорист ("Конь бледный") или Жан Рэ, черный фантаст и реальный гробокопатель. Интересный питерский литератор Кушев, остроумно помешавшийся на Достоевском, доказал в своей брошюре "730 шагов", что Федор Михайлович сам убил старуху процентщицу. Точно так же совершенно ясно, что сам Мамлеев каким-то далеко не невинным образом причастен к тому, что описывает.