Сергей Кургинян - Седьмой сценарий. Часть 3. Перед выбором
Худшее — это отказ от идеала вообще и сознательное сладострастное валяние в грязи. Формула его будет такова: «Нам говорили, что Ленин — это хорошо, а оказалось, что это плохо. Нам говорили, что капиталист — это плохо, а оказалось, что хорошо. Нам говорили, что демократия — это хорошо, а оказалось…» И так до бесконечности, пока совсем, как говорится, «шарики за ролики не зайдут». А после этого:
«НАМ ГОВОРИЛИ, ЧТО ТЬМА — ЭТО ПЛОХО, А ОКАЗАЛОСЬ, ЧТО ЭТО ОЧЕНЬ ДАЖЕ ХОРОШО! НАМ ГОВОРИЛИ, ЧТО СВЕТ — ЭТО ХОРОШО, А ТЕПЕРЬ МЫ ПОНИМАЕМ, ЧТО ЭТО ОТВРАТИТЕЛЬНО, И ДА ЗДРАВСТВУЕТ ТЬМА!»
Пир во время чумы? Нет, нечто даже более страшное. От теизма к критике бога-начальника и антропизму, а от антропизма через критику прав личности и ее суверенитета — к сатанизму, поклонению Князю мира сего. Вот траектория ценностного соскальзывания, как самого страшного, что может нас ожидать, как бедствия, неизмеримо большего, нежели экономическая катастрофа.
Пока не поздно, нужно искать средство против такого хода нашей истории. Вот почему, кстати, сознавая всю ущербность идеи суверенитета личности, мы никогда не будем подвергать ее критике иначе, чем с позиций высшего суверенитета все той же личности, ее и ничего другого, кроме нее. Мы сознаем, что критика антрополатрия, не подкрепленная ничем более высоким, но стоящим в том же ряду, неизбежно обернется сатанолатрией, идолопоклонством перед сатаной. И мы знаем, как строить в личностном проекте его недостающее высшее измерение. И строить это высшее измерение мы будем не как «хрустальный дворец», а как «крепость», способную выдержать и изнурительную осаду, и яростный штурм неприятеля.
Размягчающему гуманизму нет места в той реальности, которая стремительно надвигается. Мобилизационный проект в высшем духовном понимании того, что знаменует собой мобилизацию духа, становится на повестку дня. Время комфорта безвозвратно ушло в прошлое. Помашем ему рукой и приготовимся к тому, что предстоит нам всем в самом ближайшем будущем.
Часть 7. Мистический прагматизм
Мы уже говорили о религии как предмете потребления, как «патентованном средстве», «средстве от смерти». Это для слабого духом. Те же, кто стремится действительно «открыть двери», идут другим путем. Его вехи:
Первое — томление духа, сознание того, что ты не можешь жить в тех тесных рамках, которые предлагает тебе евклидова геометрия, сознание, что мир неизмеримо богаче, нежели окружающее, стремление прорваться в «тонкий мир»,
Второе — рано или поздно наступает прорыв и встреча со Светом. Или с Тьмой?
Третье — этот вопрос о качестве контакта с «тонким миром» составляет содержание новых мук и противоречий, неизбежно возникающих у сложно организованной личности, всерьез реализующей прорыв и ищущей ключи к тем «дверям», которые отделяют ее от «тонкого мира».
Четвертое — психо-духовная практика раньше или позже позволяет личности этого уровня сделать контакт повторяемым и тем самым перевести вопрос о качестве его из сферы бесплодных рефлексий в конкретную практику. Результатом становится способность различать различные фазы контакта, способность к отделению Света от Тьмы. А то, что Свет замещается Тьмой при любом, даже очень сильном, контакте, утверждается и подтверждается практикой всех школ — православной и католической, суфийской и тибетской, оккультной и парапсихологической.
Пятое — это способность удерживать «первоначальный объект», противостоять замещению. Тот Свет, который являет собой суть первого объекта и который начинает вытесняться Тьмой, на данном этапе может быть удержан, а значит, мы открываем дорогу продуктивному диалогу с теми силами, с теми реальностями, которые и были целью прорыва.
Шестое — этот продуктивный диалог ведет к самовозрастанию личности, к наделению ее высшей собственностью иного содержания, нежели это было до прорыва.
Седьмое — это новое содержание вызывает новое томление духа, ощущение новых мистических горизонтов — более высоких сущностей и иных энергий. А это значит, что на следующем шаге возникнет новый прорыв, новый этап восхождения личности к своим эгрегориальным полям, к своим трансцендентным, но объективным и незыблемым ценностям, к своим святыням.
И если в гностицизме такая святыня оказывается слабой и бессильной, хотя и не перестает быть святыней, то в мистическом прагматизме диалог со святыней обретает иной характер. И пусть проблема теодицеи остается неразрешимой. Подобный реальный опыт содержит сознание безусловной мощи святыни, сознание ее верховенства и ее всемогущества.
Личности открывается высший, или глубинный, мир, мир святыни. При этом личность не предполагает, а знает о наличии святыни, и, не впадая в наивный оптимизм, она вместе с тем ощущает за счет этого себя способной не только бороться без веры в успех, но и отстоять обретенные ею смыслы, цели и ценности.
Часть 8. Мистические гарантии или?.. эсхатологические альтернативы
Подобного рода опыт ставит перед личностью фундаментальную этико-мистическую проблему, а именно проблему конца света. Ведь если вдуматься, то «конец истории» Фукуямы представляет собой не что иное, как светский вариант глобальной эсхатологии, профанирующий действительный объем проблемы и тем самым не дающий возможности решать ее достаточно продуктивно.
А проблема эта относится к числу ключевых, поскольку актуальность глобальных исследований сегодня не вызывает сомнений. А из всех типов исследований именно те, которые связаны с вопросом о ценностях, на наш взгляд, являются основными. Человечеству в XXI веке угрожают различные беды. Сюда входит и дефицит ресурсов, и демографическая проблема, и все проблемы, связанные с необходимостью переходить к новому типу цивилизации, и комплекс вопросов, связанных с планетарным климатом.
Но все это меркнет в сравнении с вопросом о ценностях. Дело в том, что новый мобилизационный проект, в рамках которого только и могут быть решены все эти проблемы, будет носить безусловно планетарный характер. Речь пойдет о мобилизации всех ресурсов, не только материальных, но прежде всего — духовных. Это невозможно вне отказа от комфорта, как парадигмы нашей сегодняшней цивилизации. Это невозможно без ухода от религии комфорта, то есть без нового религиозного ренессанса.
Выжить — нельзя, можно лишь начать жить по-новому. А жить по-новому означает в немалой степени — заменить представление о качестве жизни, перенеся акцент с комфорта на другие ее аспекты. Это станет тяжелейшей проблемой для всех цивилизаций земного шара, и мы не исключаем, что трагический разлад жизни, имеющий сегодня место в нашей стране, есть лишь провозвестник такого же трагического разлада, но неизмеримо большего масштаба и интенсивности. И в этом амбивалентность того знака, который ниспослан России в качестве знака Большой Беды. «Все прекрасное так же трудно, как и редко», — сказано Спинозой в последней фразе его «Этики». Опыты зла показали, что власть его небеспредельна, хотя и огромна. И как бы ни страшна была статистика, она тем не менее говорит, что даже в крайних ситуациях, даже в концлагерях тоталитарных режимов человек способен остаться человеком, если он обладает действительной свободой духа, действительной полнотой бытия, если он способен мобилизовать себя, преодолевая пытку временем, пытку деперсонализации, преодолевая духовный упадок и регрессию.
То, что мы наблюдаем сегодня, и в самом деле есть регрессия — возврат людей к более примитивным формам поведения, к примитивнейшим фазам влечения к самосохранению. Это подстегивается омерзительной идеей «выживания», хотя слишком хорошо известно из опыта человечества, что «выживающий» — гибнет, а остается уцелевшим лишь тот, кто «живет». И мы знаем, что в ситуации крайней мобилизации возможна альтернатива: либо личность регрессирует, либо, напротив, она испытывает прогрессию, претерпевает, по сути, эволюционный прорыв в моральном и религиозном отношении.
Сохраняя человечность и силу духа, такая личность способна оказать влияние на очень и очень многих.
Сфера духовной практики не только сопротивляется любого рода «оптимизациям», более того, рациональное моделирование в этой сфере — почти аморально. И тем не менее остается возможность, исследуя сферу духовного опыта, существующего реально в истории человечества, выделить теологию борьбы, как особую разновидность духовной практики. Эта теология борьбы претерпевала сложную эволюцию на протяжении веков. Но мы не исключаем, что она сыграет решающую роль в судьбе XXI века, и нам представляется, что ее особое рассмотрение имеет важное значение, коль скоро мы говорим о судьбе гуманизма в XXI столетии, судьбе, которая в очередной раз во многом зависит от того, что произойдет в России на рубеже двух тысячелетий.
