Леонид Млечин - Юрий Андропов. Последняя надежда режима.
― Он сознавал, что любой национализм, — вспоминал его помощник Виктор Шарапов, — русский, украинский, казахский, киргизский, грузинский — представляет угрозу для единства нашего многонационального государства. Он исходил не из национального, а из общелолитического подхода — наносит это ущерб государству или нет, и для него было важно не кто, а что делает...»
В реальности Андропов и офицеры пятого управления чувствовали, что теряют контроль, и не только над либеральной частью общества, но и над противоположным флангом, который ненавидел режим за нарушение вековых традиций. Причем аппарат не знал, как быть с этим флангом. Критиковать не хотелось — вроде как свои.
По рукам били только тех, кто выходил за рамки, позволял себе то, что аппарат разрешать не котел. Наказывали тех, кто пытался создать нечто вроде организации, и тех, кто говорил, что Брежнева нужно убрать из Кремля, потому что «у него жена еврейка». Нападки на генерального секретаря не прощались. Тут Андропов был непреклонен. Все остальное дозволялось.
«Отмечали в Вологде юбилей Василия Ивановича Бедова — его пятидесятилетие, — рассказывал литературный критик Олег Михайлов. — После торжественной части в областном театре, застолья в каком-то большом помещении (кажется, в обкомовской столовой) собрались на другой день у него дома. Тосты. Разговоры.
Владимир Солоухин рассказывал, как во времена, когда он служил в охране Кремля, готовились снимать с кремлевских башен звезды и вместо них устанавливать орлов.
— Сталин хотел объявить себя императором, уже все было готово, — плыл над столом солидный окаюший голос.
Кто-то выкрикнул «Многая лета!», подхваченное тут же рассказчиком и умноженное монархической здравицей, кажется, к неудовольствию сидевшего рядом с Беловым председателя облисполкома».
Если областной чиновник и был недоволен, это никак не повредило монархистам с партийными билетами.
— Почему меня не посадили? — удивлялся много позже Владимир Солоухин в интервью, опубликованном в «Комсомольской правде». — По-моему, ко мне хорошо относился Андропов. Мы встретились в Венгрии в пятидесятых. Я — молодой журналист. Он — молодой дипломат. Познакомились, выпили. Я сам замечал здесь не раз: обкладывали агентурой, стучали и сами удивлялись, почему не берут Солоухина. Видно, Андропов глушил.
Советский Союз разрушался, и отнюдь не усилиями либерально настроенных диссидентов. Многонациональное государство подрывали крайние националисты, занимавшие все большие посты в партийно-государственном аппарате. Ведь в союзных и автономных республиках внимательно следили за тем, что происходит в Москве. Если одним можно прославлять величие своего народа, своего языка и своей культуры, то и другие не отстанут.
— Наверняка вы мечтали оказаться на месте Гагарина? — спросили однажды космонавта Андрияна Григорьевича Николаева, дважды Героя Советского Союза, на редкость скромного человека.
― Каждый хотел, — с горечью ответил Николаев. — Но я заранее знал, что меня никогда не пошлют первым, хотя физически я не уступал Гагарину. Почему? Потому что наше великое государство первым запустило бы в космос только русского человека. Я по национальности чуваш. Разве представителю маленькой нации могли доверить совершить такой подвиг?
Эти настроения подтачивали единство государства. Откровенный национализм в конце концов погубил Советский Союз.
СПЕЦОПЕРАЦИЯ В ЧЕХОСЛОВАКИИ
Для Андропова события в Чехословакии в 1968 году были боевым крещением на посту руководителя госбезопаности. Брежнев убедился в том, что новый председатель КГБ грязной работы не боится. Комитет государственной безопасности сыграл важнейшую роль в подготовке ввода советских войск и в ликвидации Пражской весны.
После смерти создателя советской Чехословакии Клемента Готвальда руководителем компартии стал Антонин Новотный, член партии с момента ее основания в 1921 году. В сентябре 1958 года он назначил себя еще и президентом республики. При немцах Новотный четыре года провел в Маутхаузене. Этот трагический опыт не сделал его мудрее терпимее. Во время позорных процессов в Чехословакии в пятидесятых годах судили и расстреляли многих его товарищей, руководителей партии и страны. Новотный вместе с женой за бесценок скупали вещи, оставшиеся после расстрелянных чекистами соратников.
Сменивший его Александр Дубчек был совсем другим человеком. Он родился в семье коммунистов. После Октябрьской революции его родители решили ехать работать в Советский Союз. Вместе с другими поклонниками Октябрьской революции собрали деньги, купили на эти деньги локомотив, электрогенератор, грузовик, трактор. В марте 1925 года триста человек переехали в Советский Союз. Направили их в Киргизию. Работящие люди, они быстро обустроились на новом месте. Словацкий кооператив работал до декабря 1943 года, когда его распустили, а все оборудование перешло Наркомату сельского хозяйства Киргизии.
В тридцатых годах отец Дубчека получил работу в Горьком, где Александр пошел в школу. В 1938 году семья оказалась перед выбором — или получать советское гражданство и остаться навсегда, или возвращаться на родину. Отец выбрал возвращение. Возможно, это их спасло от сталинских репрессий.
Они оказались на родине после подписания мюнхенских соглашений, которые решили судьбу Чехословакии. В марте 1939 года страна была оккупирована и расчленена. Чехия исчезла с политической карты. Появился протекторат Богемии и Моравии. Формально им управляло чешское правительство, фактически всем руководили немцы. Словакия превратилась в профашистское государство. Александр Дубчек и его брат вступили в компартию, когда на это решались немногие. За коммунистами охотились. Отец Дубчека был арестован летом 1942 года в Братиславе.
Летом 1944 года в Словакии вспыхнуло восстание, поддержаннное из Москвы и из Лондона. В Словакию были введены немецкие войска. Александр Дубчек участвовал в словацком национальном восстании вместе с братом. Его брата убили немцы, Александр был ранен. После войны в стране установился коммунистический режим. Дубчека быстро взяли на партийную работу. В 1955 году отправили на учебу в Москву — в Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Он проучился три года, ему помогало то, что он в совершенстве владел русским языком. С этого времени Дубчека советские партийные чиновники считали своим человеком, надежным товарищем.
В 1960 году Дубчека сделали секретарем ЦК по промышленности, и он переехал в Прагу. В 1963 году он стал партийным руководителем Словакии и вернулся в Братиславу. Чехословакия была тогда унитарным государством. Словаки, всегда мечтавшие о самостоятельности, жаловались на то, что чехи их зажимают. Дубчек был защитником словацких интересов. Под его крылом свободнее чувствовали себя словацкие писатели, журналисты и ученые.
В августе 1964 года в Чехословакию приезжал Никита Сергеевич Хрущев. Ничто не предвещало его скорое падение. Из Праги Никита Сергеевич отправился в Братиславу.
Сопровождающий его Антонин Новотный плохо говорил по-русски, Дубчек — свободно. Хрущев постоянно держал его рядом с собой и расспрашивал о ситуации в республике. Новотного это злило.
Из Братиславы высокого советского гостя повезли в Банска-Быстрицу, где проходили торжества в честь Словацкого национального восстания. В аэропорту Хрущева вместе с Новатным усадили в первую машину. Дубчеку нашлось место в замыкающем автомобиле. Рассадку по машинам готовили сотрудники службы протокола, прибывшие с Новотным из Праги. Кортеж тронулся и вдруг остановился. Дубчек опустил стекло и выглянул. Он не мог понять, что случилось. Он увидел советского посла Михаила Васильевича Зимянина, который бежал вдоль длинного кортежа и заглядывал в каждую машину. Совершенно запыхавшийся, он добрался до машины, где сидел Дубчек, и с облегчением выпалил:
Александр Степанович, идите скорее со мной. Никита Сергеевич просит вас в свою машину.
Зимянин проводил его до автомобиля, где сидели улыбающийся Хрущев и скучный Новотный. Никита Сергеевич не хотел отпускать от себя симпатичного улыбчивого словака, который так хорошо говорит по-русски.
Членам президиума ЦК компартии Чехословакии живой и непоседливый Хрущев нравился — может быть, не только как политик, а скорее как человек. Они были непринятно удивлены, что его отправили в отставку всего через два месяца после того, как он нанес визит в Чехословакию. Именно поэтому президиум ЦК в Праге позволил себе в 1964 году сделать заявление, в котором выражалось удивление внезапными переменами в Москве.
Антонин Новотный, возможно, неосмотрительно решил, что Брежнев — фигура временная, и не проявил достаточного уважения к новому советскому вождю. Поскольку социалистическим странам позволялось только одобрять сделанное в Москве, то для советских руководителей это оказалось неприятным сюрпризом. Отношения между Дубчеком и Новотным не сложились. Новотный считал Дубчека слишком самостоятельным, ему не нравилось, что тот требовал для Словакии слишком много прав.
