Андрей Безруков - Россия и мир в 2020 году. Контуры тревожного будущего

Все произошедшие после прихода к власти пятого поколения руководителей КНР изменения во внешнеполитической стратегии Китая требовали новой «инвентаризации» внешнеполитических приоритетов государства, обновления их структуры и ее «легитимации» в руководящих партийных документах. 29 ноября 2014 года на Центральном рабочем совещании по международным делам Си Цзиньпин в своем программном заявлении, озвучивая новые среднесрочные внешнеполитические цели и задачи КНР, впервые с эпохи Дэн Сяопина поднял значение развития отношений с государствами стратегической периферии, объединенных с Китаем «общностью исторической судьбы», выше значения отношений с великими державами. Прежде в проведении внешней политики Пекин руководствовался так называемыми четырьмя главными опорами: «отношения с великими державами являются ключевыми, отношения с окружающими странами являются приоритетными, отношения с развивающимися странами являются основой, многосторонние институты являются трибуной». Другими значимыми моментами выступления председателя КНР стали заявления о том, что «Китай должен проводить политику великой державы со своей спецификой» и исключительно высокое значение принципов «отстаивания территориальных прав и морских интересов», а также использование Си Цзиньпином термина «коренных интересов». Новыми инструментами глобальной внешнеполитической доктрины Китая должны стать стратегия «пояса и пути», «новая концепция безопасности» и установление «нового типа отношений между великими державами».

В Китае окончательно оформилось самоощущение великой державы, избравшей путь «новой регионализации» своей внешней политики с тем, чтобы, опираясь на консолидированное под его началом сообщество дружественно или нейтрально настроенных государств, реализовать глобальный проект «Великого шелкового пути 2.0» и превратиться в транспортно-инфраструктурную сверхдержаву XXI века. При этом расширение своего участия в масштабных инфраструктурных проектах за рубежом, в том числе и за пределами Азии, неизбежно будет приводить к разрастанию «зарубежных интересов» КНР и росту потребности в их отстаивании, в том числе за счет проецирования на регионы таких интересов военно-политической мощи.

Принятие руководством КНР решения о реализации глобального проекта предполагает максимальное купирование им рисков внутриполитической или экономической нестабильности, порождаемых, с одной стороны, ростом более образованного городского среднего класса и его вторичных потребностей (в свободе слова, в участии в управлении государством и т. д.), а с другой – несбалансированной и энергозатратной экономикой. Ответом на эти вызовы в политической сфере стала консолидация власти в КНР в руках лидера страны и укрепление авторитарной модели управления государством. Это подтвердили жесткая реакция Пекина на протесты в Гонконге и готовность Си Цзиньпина к решительной борьбе с коррупцией и фракционностью в КПК и инакомыслием в обществе. В экономической сфере ответом стало наращивание динамики превращения КНР в государство наукоемкой зеленой экономики (провозглашение «новой нормы»). В таких условиях, несмотря на существующие в государстве дисбалансы – разрывы в доходах между беднейшими и богатейшими слоями общества и в уровне развития прибрежных и внутренних провинций Китая, – вероятность того, что внутренние проблемы могут привести к отказу КНР от стратегии «активного выхода в мир» или тем более коллапсу, крайне незначительна. Общий рост благосостояния в стране и очевидная устойчивость модели управления при отсутствии внятных альтернатив лишают социальный протест питательной почвы, также отсутствуют признаки возможного экономического коллапса.

Опора на пояс добрососедства предопределила формирование обновленной концепции «нового взгляда на безопасность в Азии», в основе которой активные действия КНР по занятию центрального места в формировании новой структуры безопасности в Азии, опирающейся не на систему военных союзов, а на свойственные восточноазиатским государствам механизмы неформальных дискуссий и консультаций, при этом приоритетом становятся социально-экономические, а не военно-политические аспекты безопасности. Для интенсификации политического диалога Пекин активно создает новые площадки и механизмы, а для обеспечения экономического развития – институты финансирования и развития государств региона. Создание такой системы, обеспечивающей лидерство Пекина в Азии, направлено также на подрыв или максимальное ослабление созданной США системы альянсов с государствами региона: не пытаясь создать баланс этой системе в виде собственной сети военно-политических союзов, Пекин стремится к созданию ситуации, когда значимость экономических связей с КНР делает проведение любым государством антикитайской политики слишком невыгодным с точки зрения баланса выигрышей и затрат. Как описал эту тактику известный китайский исследователь У Синьбо: «В каком-то смысле мы превращаем многих союзников США в партнеров КНР, за счет чего любые разделительные линии, которые захотят провести США, становятся размытыми и нечеткими, и у них исчезает возможность определить разницу [между нашими партнерами и своими союзниками]»[33].

Пекин, таким образом, не стремясь физически «выдавить» США из Азии, стремится создать максимальные трудности для реализации ими «стратегии восстановления баланса» или укрепления своих лидерских позиций. В среднесрочной перспективе можно ожидать, что стратегия Пекина будет успешно реализовываться, приводя к разделению Восточной Азии на группу стран, разделяющих подход КНР к региональной безопасности, и альянс внерегиональных игроков (США и Австралия) с Японией, а также, вероятно, с Вьетнамом и Филиппинами, имеющими территориальные споры с КНР, причем значимость военного союза США с Японией будет усиливаться.

Рост лидерских устремлений КНР в Восточной Азии неизбежно приведет к нарастанию напряженности в ее отношениях с США. Для нейтрализации негативных последствий стратегической конкуренции с Вашингтоном, развивая концепцию «нового типа отношений великих держав», Пекин пытается договориться с США на выгодных для себя условиях о принципах «мирного сосуществования» в Азии в расчете на то, что США являются «увядающим» гегемоном и в долгосрочной перспективе лидерство Китая неизбежно. Стратегия КНР направлена, таким образом, на навязывание своему конкуренту «игры в долгую»: это эволюционная, а не революционная стратегия смены лидера, к тому же любые излишне активные действия по противодействию США подорвут и так шаткое равновесие в отношениях с малыми государствами региона, а значит, и долгосрочную глобальную стратегию КНР. Для недопущения эскалации в отношениях с США Пекин будет стремиться к созданию максимально плотного и открытого диалога с Вашингтоном, призванного с помощью дипломатических инструментов хотя бы отчасти нивелировать стратегическую конкуренцию. Излишне говорить, что ожидать прорывов от такого диалога не приходится – ввиду несовместимости целей Пекина и Вашингтона, а также того факта, что обе стороны и не стремятся к каким-либо прорывам.

Однако, несмотря на нарастание конкуренции двух государств в Азии, она не приведет к эскалации напряженности в регионе и будет протекать «по правилам», особенно в условиях, когда Соединенные Штаты по-прежнему оказываются активно вовлечены в затяжные региональные конфликты в других частях света. При этом следует отметить, что в случае вероятного поражения демократов на следующих президентских выборах в США риторика Вашингтона и Пекина ужесточится – но не приведет к значимому ужесточению состояния «контролируемой конкуренции» между ними.

Перспективы эскалации конфликтов в Восточной Азии

Наибольшим конфликтным потенциалом в Восточной Азии по-прежнему обладают территориальные споры в Южно-Китайском, Восточно-Китайском и Желтом морях, а также ситуация вокруг Тайваня. Создание Китаем в ноябре 2013 года зоны идентификации ПВО в Восточно-Китайском море подтолкнуло ряд экспертов к выводу об агрессивном характере региональной политики КНР, стремящейся к военному лидерству в Азии. При этом ими игнорировалось то, с какой настойчивостью официальные и неофициальные китайские источники подчеркивали, что создание этой зоны не ставит целью эскалацию напряженности в регионе и не свидетельствует об экспансионистских планах Китая. Скорее, Китай закрепляет зону своих исключительных интересов и более четко указывает на пресловутые «красные линии», пересечение которых он будет рассматривать как угрозу своим жизненным интересам, но, оставляя за собой право решать, пересечены ли эти «красные линии», Пекин со своей стороны делает риски эскалации контролируемыми.