Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Выжутович Валерий Викторович

— Да это же форменная контрреволюция!

И теперь уже сам Дудоров оказался под подозрением. И не избежать бы ему ареста, если бы за него дружно не вступились член парткома В. М. Клементьев, заместитель наркома М. Г. Первухин и Л. А. Соснин. На резкий вопрос Кагановича: “Скажите, Дудоров — честный человек или враг нашей партии?” они дали ответ: “Честный”. И тем спасли его, секретаря парткома. <…> Каганович все же настоял, чтобы Комиссия партконтроля занялась Дудоровым, авось какие-нибудь грешки найдутся. Емельян Ярославский, руководивший этой проверкой, доложил Комиссии и парткому Наркомтяжпрома, что “к его секретарю товарищу Дудорову никаких претензий нет”».

На том, что именно Каганович был инициатором «троек», Байбаков горячо настаивал. Считал, что Хрущев нарочно об этом умалчивал, валя всю вину на Сталина. По мнению Байбакова, не было в «секретном» докладе Хрущева ничего действительно секретного — каких-то важных данных, объективно объясняющих возникновение и устройство дьявольского механизма массовых репрессий. Лишь в 1990 году стали известны сенсационные материалы, перепечатанные «Советской культурой» из итальянской газеты «Репубблика»; Байбакову запомнилась эта публикация. Будто бы однажды некий человек втерся в доверие к Кагановичу (тот обычно захлопывал двери перед журналистами, вознаградил за внимание к своей персоне только писателя Феликса Чуева) и стал гостем «железного Лазаря». И вот якобы этот гость стал, как бы ненароком, задавать Кагановичу вопросы, интересующие итальянскую газету, а ответы скрытно записывал на диктофон. И в этих ответах будто бы промелькнуло очень важное заявление, в достоверности которого у Байбакова никаких сомнений нет. Суть этого заявления в том, что Каганович, направленный Сталиным на Урал, вскоре сообщил ему оттуда о якобы вскрытых фактах вредительства: плохо строят, срывают сроки выполнения первой пятилетки. И потребовал права наказывать виновных на месте. Сталин сдержанно ответил, что этого делать не надо. От Кагановича вновь пришла телеграмма, но уже с подписью и секретаря обкома партии. Только после этого Сталин дал согласие на особые полномочия Кагановича, рекомендовав ему придерживаться Конституции.

«Так ли это было на самом деле, не знаю, — завершает Байбаков свой рассказ, — но данная версия — версия самого Кагановича. Известно, что право решать все вопросы на месте Кагановичу было предоставлено. Ну, а при обладании таким правом уже не до Конституции, особенно если учесть вспыльчивый и злопамятный характер “железного наркома”, - он любил, чтобы его так называли. Именно с тех пор “тройки” и начали играть свою страшную роль, сея аресты и смерть по всей стране».

Перекладывая всю вину за репрессии исключительно на одного Сталина, новый руководитель СССР отводил законные обвинения от себя, от Кагановича и ему подобных — только так и никак иначе верный сталинский нарком трактовал суть хрущевского выступления на съезде. И категорически отвергал обвинения в адрес вождя. Создал концлагеря? Но документальные данные неопровержимо свидетельствуют, что идея концлагерей была предложена Троцким и закреплена в декрете Совнаркома в сентябре 1918 года, а сам декрет подписан В. И. Лениным. Изобрел клеймо «враг народа»? Но оно изначально относилось к спекулянтам; по тому же ленинскому декрету спекулянты подлежали «расстрелу на месте преступления». А чудовищная система заложников, когда расстреливали невинных, мирных людей по сословному признаку в ответ на «белый террор»? Да, было, но по приказу Троцкого и Свердлова.

Надо сказать, что, защищая Сталина от хрущевской «напраслины», Байбаков не грешил против исторических фактов. И создатели концлагерей, и автор ярлыка «враг народа», и организаторы Большого террора им названы верно. Но выведена за скобки вся система власти, система государственного управления, при которой подобное было не только возможно, но и являлось обязательным, — система, не случайно называемая сталинской.

Стараясь быть как можно более убедительным в своем стремлении оправдать Сталина, Байбаков искал и находил союзников в лице крупных советских военачальников, чей авторитет в глазах народа был непререкаем. Например, он ссылался на маршала А. М. Василевского, с которым часто прогуливался в дачном поселке Архангельское под Москвой. «Какую черную ложь наплели вокруг имени Сталина! — возмущался Василевский. — Глобус якобы заменял ему оперативные карты фронтов! Чушь! Сталин был способен глубоко вникать в стратегические и даже оперативные вопросы, не раз находил наиболее верные их решения, держал в памяти сотни данных, цифр, имен. Да, бывал порою резок до грубости. Жесток. Но в том, кто чего стоит, хорошо разбирался».

Байбаков с удовольствием цитировал и маршала Г. К. Жукова. Тот, будучи министром обороны, приходил в 1956 году в Госплан по вопросам финансирования своего ведомства. Они долго беседовали. «И когда заговорили о Сталине, он [Жуков. — В. В.] твердо, почти как по писаному, сказал: “С назначением Сталина на должность Верховного главнокомандующего все сразу почувствовали его твердую руку. Своей жесткой требовательностью он добивался, можно сказать, почти невозможного. В стратегической обстановке умел найти главное звено и, ухватившись за него, наметить пути для оказания противодействия врагу. Несомненно, он был достойным Верховным главнокомандующим”».

Во время той беседы Жуков неожиданно заговорил о денежном довольствии генералов и маршалов: «Несмотря на тяжелую обстановку на фронте, Сталин повысил оклады командному составу армии. И эти высокие оклады мы получаем до сих пор, уже в мирное, совсем другое время. Эти оклады нужно сократить в разумных рамках». Последняя фраза была адресована Байбакову как председателю Госплана. Байбаков ответил, что вопрос не в его компетенции. И посоветовал обратиться к Хрущеву.

Прошло некоторое время. И вот на каком-то торжественном заседании, посвященном юбилею Советской армии, Байбаков оказался в президиуме рядом с хорошо ему знакомым маршалом Баграмяном: «Я, вспомнив свой разговор с Жуковым, спросил о материальном обеспечении лиц, занимающих высокие воинские должности. Недолго думая, маршал достал свой партийный билет и раскрыл его на графе партвзносов, которые, как известно, взымались в размере трех процентов от заработка. Увидев крупные цифры, я понял, о чем озабоченно говорил Г. К. Жуков. Естественно, я не стал объяснять маршалу Баграмяну причину моего вопроса».

…Завершая последнее заседание, Хрущев сказал: «Товарищи! Все вопросы, которые стояли на повестке дня XX партийного съезда, исчерпаны. Разрешите объявить XX съезд Коммунистической партии Советского Союза закрытым».

С этой минуты закрыт был не только съезд. Хрущев закрыл/ перевернул сталинскую страницу в истории страны. Этого Байбаков ему простить не мог.

Донбасс ликует и… грозит забастовкой

17 августа 1956 года в город Сталине (ныне Донецк) для встречи с трудящимися приехал Хрущев. На стадионе «Шахтер» был организован митинг. Газета «Социалистический Донбасс» на другой день сообщала: «Колоннами прибыли шахтеры Петровки, Рутченково, Буденновки, металлурги и шахтостроители Сталино-Заводского района, химики Смолянки, труженики донецкого бассейна, Львовщины и Волыни, угольных разрезов Александрии… На трибуне — навалоотбойщик шахты № 10-бис треста “Куйбышевуголь” тов. М. М. Тарасов. “Шахтеры, — говорит он, — должны быть в первых рядах тружеников нашей страны, ибо они дают хлеб для промышленности. Я рад сообщить, что наш коллектив с честью справляется с задачами, поставленными XX съездом партии”…Слово предоставляется Первому секретарю ЦК КПСС тов. Н. С. Хрущеву, тепло встреченному участниками митинга… Тов. Хрущев выразил твердую уверенность в том, что труженики Донбасса, в первую очередь шахтеры, не пожалеют сил для успешного осуществления планов шестой пятилетки и внесут свой вклад в дело дальнейшего развития промышленности и сельского хозяйства, повышения жизненного уровня и культуры советского народа. Свою речь тов. Хрущев заканчивает призывом высоко держать знамя марксизма-ленинизма. Раздаются здравицы в честь КПСС».