Владимир Ленин - ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ. Том 2
«Послушаем старика Буагильбера:
„Цена товаров, – говорит он, – должна всегда быть пропорциональной, ибо только такое взаимное соглашение даёт возможность им в каждый момент быть снова воспроизводимыми… Так как богатство есть не что иное, как этот постоянный обмен между человеком и человеком, между предприятием и предприятием, то было бы ужасным заблуждением искать причины нищеты в чём-либо ином, а не в том нарушении этого обмена, которое вызывается отклонениями от пропорциональных цен“.
Послушаем также одного новейшего[163] экономиста:
„Великий закон, который должен быть применён к производству, есть закон пропорциональности (the law of proportion), который один только в состоянии удержать постоянство стоимости… Эквивалент должен быть гарантирован… Все нации в различные эпохи пытались посредством многочисленных торговых регламентов и ограничений осуществить этот закон пропорциональности, хотя бы до известной степени. Но эгоизм, присущий человеческой природе, довёл до того, что вся эта система регулирования была ниспровергнута. Пропорциональное производство (proportionale production) есть осуществление истинной социально-экономической науки“ (W. Atkinson. „Principles of political economy“, London, 1840, p. 170 и 195)[164].
Fuit Troja![165] Эта правильная пропорция между предложением и спросом, которая опять начинает становиться предметом столь обильных пожеланий, давным-давно перестала существовать. Она пережила себя; она была возможна лишь в те времена, когда средства производства были ограничены, когда обмен происходил в крайне узких границах. С возникновением крупной индустрии эта правильная пропорция должна была необходимо (mußte) исчезнуть и производство должно было с необходимостью законов природы проходить постоянную последовательную смену процветания и упадка, кризиса, застоя, нового процветания и так далее.
Те, кто, подобно Сисмонди, хочет возвратиться к правильной пропорциональности производства и при этом сохранить современные основы общества, суть реакционеры, так как они, чтобы быть последовательными, должны бы были стремиться к восстановлению и других условий промышленности прежних времён.
Что удерживало производство в правильных, или почти правильных, пропорциях? Спрос, который управлял предложением, предшествовал ему; производство следовало шаг за шагом за потреблением. Крупная индустрия, будучи уже самым характером употребляемых ею орудий вынуждена производить постоянно всё в больших и больших размерах, не может ждать спроса. Производство идёт впереди спроса, предложение силой берёт спрос.
В современном обществе, в промышленности, основанной на индивидуальном обмене, анархия производства, будучи источником стольких бедствий, есть в то же время причина прогресса.
Поэтому одно из двух: либо желать правильных пропорций прошлых веков при средствах производства нашего времени, – и это значит быть реакционером и утопистом вместе в одно и то же время.
Либо желать прогресса без анархии, – и тогда необходимо отказаться от индивидуального обмена для того, чтобы сохранить производительные силы» («Das Elend der Philosophie», s. 46–48)[166].
Последние слова относятся к Прудону, против которого полемизирует автор, характеризуя, следовательно, отличие своей точки зрения и от взглядов Сисмонди и от воззрения Прудона. Г-н Н. -он, конечно, не подошёл бы во всех своих воззрениях ни к тому, ни к другому[167]. Но вникните в содержание этого отрывка. В чём состоит основное положение цитированного автора, его основная мысль, ставящая его в непримиримое противоречие с его предшественниками? Бесспорно, в том, что он ставит вопрос о неустойчивости капитализма (которую констатируют все эти три писателя) на историческую почву и признаёт эту неустойчивость прогрессивным фактором. Другими словами: он признаёт, во-первых, данное капиталистическое развитие, совершающееся путём диспропорций, кризисов и т. п., развитием необходимым, говоря, что уже самый характер средств производства (машины) вызывает безграничное стремление к расширению производства и постоянное предварение спроса предложением. Во-вторых, он признаёт в этом данном развитии элементы прогресса, состоящие в развитии производительных сил, в обобществлении труда в пределах целого общества, в повышении подвижности населения и его сознательности и пр. Этими двумя пунктами исчерпывается его отличие от Сисмонди и Прудона, которые сходятся с ним в указаниях на «неустойчивость» и порождённые ею противоречия и в искреннем стремлении устранить эти противоречия. Непонимание того, что эта «неустойчивость» есть необходимая черта всякого капитализма и товарного хозяйства вообще, приводит их к утопии. Непонимание элементов прогресса, присущих этой неустойчивости, делает их теории реакционными[168].
И теперь мы предлагаем гг. народникам ответить на вопрос: разделяет ли г. Н. -он воззрения научной теории по двум указанным пунктам? признаёт ли он неустойчивость, как свойство данного строя и данного развития? признаёт ли он элементы прогресса в этой неустойчивости? Всякий знает, что нет, что г. Н. -он, напротив, объявляет эту «неустойчивость» капитализма простой ненормальностью, уклонением и т. д. и считает её упадком, регрессом (ср. выше: «лишает устойчивости»), идеализируя тот самый экономический застой (вспомните «вековые устои», «освящённые веками начала» и т. п.), в разрушении которого и состоит историческая заслуга «неустойчивого» капитализма. Ясно поэтому, что мы были вполне правы, относя его к романтикам, и что никакие «цитаты» и «ссылки» с его стороны не изменят такого характера его собственных рассуждений.
Мы остановимся несколько ниже ещё раз на этой «неустойчивости» (по поводу враждебного отношения романтизма и народничества к уменьшению земледельческого населения на счёт индустриального), а теперь приведём одно место из «Критики некоторых положений политической экономии», посвящённое разбору сентиментальных нападок на денежное хозяйство.
«Эти определённые общественные роли (именно: роли продавца и покупателя) не вытекают из человеческой индивидуальности вообще, но из меновых отношений между людьми, производящими свои продукты в форме товаров. Отношения, существующие между покупателем и продавцом, настолько не индивидуальны, что они оба вступают в них, лишь поскольку отрицается индивидуальный характер их труда, именно поскольку он, как труд не индивидуальный, становится деньгами. Поэтому настолько же бессмысленно считать эти экономически-буржуазные роли покупателя и продавца вечными общественными формами человеческого индивидуализма, насколько несправедливо оплакивать эти роли как причину уничтожения этого индивидуализма.
Как глубоко поражает добрых людей даже совершенно поверхностная форма антагонизма, проявляющаяся в покупке и продаже, показывает следующее извлечение из книги Исаака Перейры: „Leсons sur l'industrie et les finances“. Paris. 1832[169]. То обстоятельство, что этот же самый Исаак, в качестве изобретателя и диктатора „Crédit mobilier“, приобрёл печальную славу парижского биржевого волка, показывает, что содержится в названной книге наряду с сентиментальной критикой экономии. Г-н Перейра, в то время апостол Сен-Симона, говорит: „Вследствие того, что индивидуумы изолированы, отделены друг от друга как в производстве, так и в потреблении, между ними существует обмен продуктов их производства. Из необходимости обмена вытекает необходимость определять относительную ценность предметов. Идеи ценности и обмена, таким образом, тесно связаны между собою, и в своей действительной форме обе они выражают индивидуализм и антагонизм… Определять ценность продуктов можно только потому, что существует продажа и покупка, другими словами, антагонизм между различными членами общества. Заботиться о цене, ценности приходится только там, где происходит продажа и покупка, словом, где каждый индивидуум должен бороться, чтобы получить предметы, необходимые для поддержания его существования“» (назв. соч., стр. 68)[170].
Спрашивается, в чём состоит тут сентиментальность Перейры? Он говорит только об индивидуализме, антагонизме, борьбе, свойственных капитализму, говорит то самое, что говорят на разные лады наши народники, и притом говорят, казалось бы, правду, ибо «индивидуализм, антагонизм и борьба» действительно составляют необходимую принадлежность обмена, товарного хозяйства. Сентиментальность состоит в том, что этот сен-симонист, увлечённый осуждением противоречий капитализма, просматривает за этими противоречиями тот факт, что обмен тоже выражает особую форму общественного хозяйства, что он, следовательно, не только разъединяет (это верно лишь по отношению к средневековым союзам, которые капитализм разрушает), но и соединяет людей, заставляя их вступать в сношения между собой при посредстве рынка[171]. Вот эта-то поверхностность понимания, вызванная увлечением «разнести» капитализм (с точки зрения утопической), и дала повод цитированному автору назвать критику Перейры сентиментальной.
