Нурали Латыпов - 4.51 стратагемы для Путина
Фактически мы просто бежали от страха — недавнего страха перед распадом. А ведь чтобы предотвратить распад, административных мер мало. Как известно из науки стратегии, единство страны сохраняется до тех пор, пока связи её регионов растут быстрее, чем хозяйство каждого региона по отдельности. Но экономическая интеграция может опираться только на разделение труда — значит, на рост своеобразия партнёров. Нынче же у нас федеральная власть боится разнообразия как огня. Поэтому поддерживает лишь один канал внутренней взаимосвязи — общую трубу. Центр просто раздаёт регионам пачки нефтедолларов. А взамен требует не развития, а только унификации.
Понятно, в таких условиях регионы охраной периметра не озабочены. Соответственно и на его охрану деньги черпаются всё из той же нефтяной трубы.
Но куда страшнее, что искусственно унифицируемые регионы не заинтересованы друг в друге. Отсюда и внутренняя депрессия, и рост противоречий — не просто межрегиональных, но и межнациональных. Всё это нынче куда страшнее для России, чем любое давление извне периметра.
Разлад вплоть до раскола
Не секрет: противоречия в политике далеко не всегда удаётся сгладить. В частности, потому, что практически всегда находятся желающие использовать их в своих интересах. И даже мимолётное противоречие может тогда обрасти чудовищно долгими последствиями.
Зачастую интересы, как и сами противоречия, сиюсекундны. Например, в 1991-м политики — в том числе и вожди — большинства республик СССР явно не задумывались, что случится на следующий день после развала страны.
Но порою противоречие ложится в русло чьих-нибудь долгосрочных планов. Скажем, печально знаменитый политический интриган Збигнев Бжезиньски в скандально известной «Великой шахматной доске» призвал внимательно исследовать все противоречия в России, подогревать и поддерживать их. Конечную цель поддержки он не скрыл: раздробить нашу страну на несколько государств поменьше, заведомо не способных конкурировать не то что с державой его нынешнего обитания, но даже с исторической родиной — Польшей.
Многие считают подобные антироссийские стратегии всего лишь выражением личных предрассудков, не верят в способность и желание государств — особенно демократий, где политические лидеры то и дело меняются — проводить в жизнь столь долгосрочные планы. Между тем история множества противостояний великих держав доказывает: внешняя политика чаще всего не зависит от внутренней — план, намеченный одной партией, часто доводят до конца её конкуренты. Скажем, холодная война началась при президенте от демократической партии Трумэне, а победителем в ней признан республиканец Рейган.
Мощным оружием западной победы оказалась всё та же нефть, хотя сейчас её пытаются сделать главным инструментом удержания российского единства. Американцы договорились с Саудовской Аравией — и цена нефти, с октября 1973-го удерживаемая на заоблачных высотах ограничением экспорта, рухнула. СССР несколько лет, при нескольких лидерах — от Андропова до Горбачёва — пытался перестроить экономику, посаженную с подачи Суслова на нефтедолларовую иглу. Но зависимость, накопленная за десятилетие, оказалась неизлечима. Внутрисоюзные противоречия, ранее скрытые общими экономическими интересами, вылезли на поверхность. И страна раскололась.
Возможно, если бы противоречия были признаны раньше, они не вызвали бы столь разрушительного эффекта. Ведь тогда можно было бы многие из них устранить. А для многих других указать хотя бы возможные выходы, чтобы народ, ожидая их, не пытался действовать слишком уж разрушительно.
Сейчас ясны если не сами противоречия, то хотя бы их источники. Один из самых очевидных — унификация. Некоторые из порождаемых ею проблем известны уже несколько веков. Некоторые появляются на наших глазах. Но все опасны для единства страны. Сейчас надо дать регионам достаточно свободы — прежде всего чтобы они не стали абсолютно свободны друг от друга.
Мы не можем ждать милостей от агрессивной природы некоторых международных политтехнологов. Убрать из-под этой природы главную опору — наши собственные внутренние противоречия — вот наша задача.
Федерация — двигатель прогресса
Даже если бы противоречий не было, искусственная унификация всё равно пагубна для страны. Ведь все успешные, быстро развивающиеся, государства фактически федеративны. Даже если формально выглядят унитарными.
Скажем, Франция гордится единством и единообразием. Несколько поколений министров просвещения могут, посмотрев на часы, точно сказать: что произносят в данный момент учителя по всей стране. Дети алжирских и вьетнамских иммигрантов ещё недавно дружным хором читали первую фразу учебника истории — «Наши предки галлы были высокими, голубоглазыми и светловолосыми» — и не удивлялись, что зачислены в потомки галлов. Даже границы департаментов проведены (ещё Наполеоном) зачастую поперёк древних стыков исторических провинций, из которых и сложилось государство.
Но любой француз точно знает, в какой провинции живёт, каковы её история и обычаи. Знает, в каком регионе какие блюда хороши для любого француза, а какие нравятся только местным уроженцам. Владеет не только литературным языком, но и местным диалектом — и охотнее общается именно на нём: если выучить только французский, просто не поймёшь, например, разговоры южан — тамошняя речь ближе к итальянской или испанской.
А уж различия китайских диалектов и подавно вошли в поговорку. До сих пор китайцы пользуются иероглифической письменностью: одно и то же понятие в разных местах страны звучит — и записывается буквами — качественно различно, зато рисунок — иероглиф — от произношения не зависит. Многие диалектные различия известны далеко за пределами Китая: одно и то же растение у нас называют «чай», а в Англии — «ти», ибо Россия издавна закупала его на севере Китая, а в Англию его везли морем с юга страны. Нынешнее экономическое развитие великой державы ускоряется не только особым экономическим районом Сянган (так после воссоединения называется бывшая британская колония Гонконг: британцы услышали это слово от местных — южных — жителей, а теперь используется официальное — пекинское, то есть близкое к северному — произношение) или особыми экономическими зонами — такими, как Чжухай или Шэньчжэнь. Куда важнее, что через строгую унификацию под жёстким коммунистическим надзором пробиваются бесчисленные различия провинций.
Различия эти прежде всего дают опору для естественного разделения труда. Как издревле ведомо, труд тем производительнее, чем мельче и проще звенья, на которые он разбит, чем больше этих звеньев. Это верно не только в пределах одного предприятия. Обществу в целом выгодно распределять обязанности и между предприятиями, и между землями, где предприятия расположены.
Но не меньшую роль играет добровольная мобилизация ресурсов субъектов федерации. Если для достижения собственного благополучия каждый из них должен рассчитывать прежде всего на себя, он приложит все силы для поиска любых возможностей заработка — в том числе и просто незаметных ни из центра государства, ни с уровня отдельного предприятия.
Уже несколько десятков лет основной и самой эффективной формой финансирования исследований и разработок признан венчурный — рисковый — бизнес. Творцы действуют самостоятельно, привлекая — по давно отработанным схемам — кредиты по мере продвижения поисков. Заходит дело в тупик — кредиты списывают. Если же кто-то достигает значимого результата, находку можно выгодно продать крупным фирмам. Так что затраты кредиторов, финансирующих сразу несколько исследований, окупаются с лихвой.
Поиски нового всегда рискованны. Поэтому в крупной корпорации слишком велик соблазн пассивничать, отсиживаться в стороне, ждать чужих успехов. Независимый же исследователь, вынужденный рассчитывать только на себя, выкладывается в полную силу.
Сходным образом и субъекты федерации стараются использовать во благо все возможности, предоставляемые их самостоятельностью. Если же они всецело находятся под контролем центра, вся их активность сводится к выпрашиванию ресурсов, а решение даже самых элементарных задач заходит в тупик.
Это наглядно показал опыт недавней реформы в Японии. Там долгое время регионы были жёстко подчинены центру. И совершенствовались только в расходовании получаемых от центра денег. Когда же центр дал им заметную самостоятельность, оказалось, что многие из них вовсе не способны искать собственные источники доходов, и качество работы местных органов резко упало.
У нас уровень свободы регионов менялся много раз.
Например, введенные Хрущёвым территориальные советы народного хозяйства были призваны всемерно мобилизовать местные ресурсы и координировать хозяйственные взаимосвязи соседних предприятий разных отраслей. Увы, многие решения совнархозов противоречили внутриотраслевой кооперации, и старая система управления в конце концов добилась отмены новой вместо поиска путей синтеза обоих вариантов взаимодействия.
