Александра Коллонтай. Валькирия революции - д’Анкосс Каррер Элен
Коллонтай также выступила с предложением, чуждым социалистическому образу мысли, а именно: заключать одновременно с браком договор, определяющий обязательства и обязанности супругов. Идею заклеймили как «капиталистическую» и отвергли, невзирая на личность той, что ее предложила.
Говоря о женщинах, Коллонтай противоречила большинству марксистов уже в том, как она определяла женщину. Если, с точки зрения марксистов, женщина являлась существом слабым, а мужчина — сильным, обязанным ее защищать, то Коллонтай считала, что женщина сильна от природы, а ее слабость, всегда выдвигавшаяся на передний план, лишь следствие ее приниженного положения, пренебрежительного и покровительственного отношения к ней, принятого мужчинами во все времена, о чем свидетельствовала сама идея алиментов, которую Коллонтай отвергала. Ей нравилось вспоминать, как Маркс признавался по секрету своей дочери Лауре — будущей Лауре Лафарг, подруге Коллонтай, — что, по его мнению, величайшей добродетелью мужчины является его сила, а величайшей добродетелью женщины — ее слабость. Троцкий — единственный в то время русский коммунист на руководящей должности, кто проявил интерес к дебатам о браке и, скорее, сочувственно относился к женскому вопросу, — тем не менее, разделял уверенность Маркса, что слабость — отличительная черта женщин.
В ходе этих дебатов Коллонтай и ее концепция полового поведения подверглись критике. Александру обвиняли в отстаивании неограниченной, ничем не сдерживаемой сексуальной свободы, в поощрении отношений со многими партнерами или несколькими партнерами одновременно, в развращенности и, наконец, упрекали в том, что, предлагая страховой фонд вместо алиментов, она освобождает людей от ответственности в любовных отношениях. Словом, все в Коллонтай, по мнению ее критиков, свидетельствовало о буржуазных представлениях и происхождении!
Особенно яростным нападкам она подверглась со стороны своей бывшей коллеги по Женотделу Софьи Смидович, которая поставила ей в вину стремление разжечь среди женщин «африканские страсти». Выражение удивительное, но за ним скрывался конкретный упрек в желании стать свидетельницей рождения женщины нового типа, чья сексуальная жизнь зависела бы исключительно от ее собственной воли. По мнению Смидович, эти «африканские страсти» обрекали пары на половую распущенность и постоянную нестабильность, тогда как в СССР (ибо в 1926 году новая страна, чье название не отсылало ни к нации, ни к территории, существовала уже два года) считалось, что семья является составной частью общества, и отвергался разврат как явление, подрывающее социальную энергию. Ленин, когда критиковал теорию «стакана воды», уже настаивал на необходимости пролетарской морали как составной части его борьбы.
Такой взгляд на отношения между полами был в 1926 году столь же чужд Коллонтай, как и в начале революции. Тогда она видела в этом пережиток буржуазной мысли или буржуазное влияние, которому подверглись некоторые большевики. Теперь же, в 1926 году, именно ее упрекали в «буржуазном взгляде на мораль и секс», «взгляде интеллигентки» — как однажды написала Смидович. Впервые к Коллонтай относились именно как к представительнице интеллектуальной элиты, или интеллигенции, но в то же время и как к буржуйке, что портило ее образ. Никто не предполагал в 1926 году, что совсем скоро этот упрек будет использован для разгрома оппозиционеров.
Статья неизвестного автора «Быт и брак» в газете «Вечерняя Москва» о докладе А. М. Коллонтай в Доме союзов. 26 января 1926. [РГАСПИ. Ф. 134. Оп. 2. Д. 24. Л. 1]
После ожесточенных споров закон о семье был принят. Это свидетельствует о желании партии сохранить семью, основанную на традиционных представлениях о роли женщины и матери.
Когда Светлана Аллилуева, дочь Сталина, делилась с представителями Запада своими воспоминаниями об отце, она подчеркивала его привязанность к классической модели семьи и роли женщины в обществе. Женщина, с его точки зрения, не была на самом деле равна мужчине. Закон 1926 года отражал идеи Сталина и показал ориентацию, которая будет навязана советскому обществу с 1930-х годов.
Для Александры Коллонтай месяцы, проведенные в спорах о законе о браке, получились одновременно захватывающими (это последний раз, когда общество в стране Сталина призвали выразить свое мнение) и не оправдавшими надежд. Несмотря на реальные уступки, особенно в вопросе аборта, право на который, по мнению Коллонтай, проистекало из свободного распоряжения женщины своим телом, мир без семьи был отодвинут в необозримое будущее. Закон, закреплявший существование семьи, а не ее упразднение, предоставил ей возможность в последний раз побороться за столь близкое ей дело — за судьбу женщин всего мира. Когда борьба завершилась, ей пришлось улаживать собственные дела, а именно: передать ключи от советского посольства в Осло преемнику, проститься с норвежскими властями, всегда выказывавшими ей радушие, и приготовиться к новому этапу своей дипломатической жизни.
По пути в Осло Коллонтай проехала через Берлин, где встретилась с Рут Фишер, авторитетной деятельницей Коммунистической партии Германии и Коминтерна, которую Сталин сломил через несколько лет, приказав убить Маслова (однофамильца бывшего возлюбленного Александры) — человека, с которым Фишер делила жизнь. Коллонтай всегда чувствовала себя легко с немецкими коммунистами, поэтому без колебаний поведала Рут Фишер о чувствах, которые она испытывала после нескольких месяцев, проведенных в Москве. Она рассказала, что ее беспокоит происходящее в СССР, описала абсурдную и бесконтрольную борьбу за власть, «противоестественное» развитие партии, которая стала машиной, перемалывающей людей, на службе у небольшой горстки избранных, и, наконец, сообщила о подавленном состоянии, в которое привело ее зрелище, означавшее крах всей ее жизни и всего, за что она боролась. На Рут Фишер, сильную личность, отчаяние Александры произвело глубокое впечатление. Она поделилась с товарищами тревогой, которую испытывала Коллонтай и которая передалась и ей. Эта тревога была так сильна, что даже в 1960 году на семинаре, проходившем в Париже и посвященном Коминтерну, Рут Фишер вспоминала о своей встрече с Коллонтай, ее откровениях, о весьма пугающих выводах, которые она сама из них сделала и которые впоследствии, с началом сталинских репрессий, подтвердила сама жизнь.
Глава десятая. Мексика: миссия невыполнима
Не только Рут Фишер заметила уныние, а возможно, и панику Коллонтай. Ценное свидетельство оставило еще одно действующее лицо этой истории — Марсель Боди. Вся заключительная часть миссии Александры Коллонтай в Осло связана с ним. Они покинули Осло вместе 12 декабря 1925 года, после уже упоминавшейся берлинской эскапады, и расстались 25 декабря: Боди вернулся во Францию, Коллонтай уехала в Москву, а затем в Берлин на лечение. Именно здесь в апреле 1926 года к ней присоединился Боди. Вдвоем они поселились в Халензее, в небольшом семейном пансионе, который Александра любила. Приехав в этот дом, в котором Александра всегда обретала мир, Боди обнаружил у себя на столе написанное ею письмо, в котором объяснялось, что, не осмелившись сообщить ему содержание письма устно, она просит безотлагательно ознакомиться с ним. Как много это письмо говорит о трудностях, которые преодолевала Александра. Судите сами:
«Дорогой Марсель Яковлевич.
После зрелого размышления я предлагаю Вам продолжить совместную работу, что, вне всякого сомнения, означает, что мы должны честно известить Центральный комитет об этом решении. Мы будем жить во Франции или в любой другой стране. И там мы будем писать, вновь станем свободными, будем говорить объективно, честно все, что мы знаем о революционных событиях и людях, и будем предостерегать последних от злоупотреблений, в сторону которых ведет их политика партии».
