Владимир Брюханов - Заговор против мира. Кто развязал Первую мировую войну
Учтите при этом и общеизвестные возрастные особенности современного мирового населения: дети, численность которых все возрастает в неимущих слоях человечества, еще не могут трудиться, а старики (и имущие, и неимущие), которые живут все дольше, уже ни на какой полезный труд не способны. Куда деваться обездоленным среднего возраста – совершенно понятно: исключительно в террористы, но и там свободных вакансий безнадежно не хватает! Ведь такая ситуация, как в России в 1917 году и позднее, когда спрос на террористов и особенно палачей носил столь массовый характер, возникает, согласитесь, далеко не повсеместно!..
Самый интересный и, если не ошибаемся, впервые публикуемый нами факт и состоит именно в том, что Россия XIX века и первой трети ХХ (до проведения ускоренной индустриализации, завершения сплошной коллективизации сельского хозяйства и гибели от голода значительной части тогдашнего сельского населения) была идеальной моделью, на которой можно было проследить все вышеописанные процессы.
В наше время особо важное значение имеет возможность рассмотреть тогдашнюю историю России в качестве модели современного всемирного устройства человечества: катастрофа, постигшая в десятилетия, последовавшие за 1917 годом, тонкий слой культурной образованной России и приведшая к его практическому уничтожению, может повториться в ближайшие десятилетия, но уже в мировом масштабе.
Н.Г.Чернышевский (сам по себе – отнюдь не идеал тогдашней российской культуры) когда-то задался таким вопросом[282]: можно ли считать интеллигентом такого русского, который не читал Гоголя?
Ответ как бы понятен, но вопрос был вовсе не риторическим: вслед за его формулировкой Чернышевский сообщил, что общий суммарный тираж всех изданных сочинений Гоголя (дело было примерно десять лет спустя после кончины автора «Мертвых душ») немногим превышал десяток тысяч экземпляров!
Вот это и есть объяснение того, что такое была культура в России и какая судьба постигла ее чуть больше полувека позже, когда сожгли и разнесли по щепочкам все усадьбы русских помещиков (вместе с большинством владельцев, к несчастью своему оказавшихся у себя дома), включая и библиотеки, в которых, конечно, наличествовали и книги Гоголя: «По грабежам и помещичьим погромам Рязанская губерния идет в числе первых в России. Громят с методической, расчетливой постепенностью, жгут и грабят, уводят лошадей и уничтожают библиотеки, и уцелевшие покуда помещики высчитывают дни, скоро ли ударит и их неизбежный, неотвратимый час»[283].
Есть такая английская пословица: если двое делают одно и то же, то это не одно и то же. Это, разумеется, относится и к двум разным субъектам, читавшим все того же Гоголя – сегодня и полтора столетия назад. Это, как говорят в Одессе, две большие разницы!
Учитывая же некоторые особенности морали российских интеллигентов более чем столетней давности, замешанные на барственном самодовольстве, следует, по справедливости, отметить, что не по всей шкале возможных оценок преимущество на стороне прошлого, а не настоящего.
И, тем не менее, остается признать, что великая, хотя и немногочисленная цивилизация безвозвратно погибла!
А причина оказалась простой: уж слишком немногочисленной оказалась эта цивилизация, чтобы защитить себя при столкновении с соотечественниками, принадлежавшими к совершенно иному миру.
Этот последний неудержимо рос количественно, заведомо не успевая качественно преобразовываться – тем более что и тогдашняя интеллигенция провозглашала идеалом не себя (в этом-то она была права!), а именно этого необразованного, якобы «богоносного» мужика.
Сходные процессы происходят и с современным человечеством.
Среди российских идеологов XIX века было широчайшим образом распространено мнение, что у России – свой путь. Прикрываясь фиговыми листочками западничества и интернационализма, этим грешили и А.И.Герцен, и В.И.Ленин. О славянофилах же – от их предтечи Ф.Н.Глинки и до А.Д.Самарина, последнего в славном роду, – и говорить не приходится. Причем в этих воззрениях крайние революционеры нередко сходились с реакционнейшими царскими сановниками – от А.Х.Бенкендорфа до В.К.Плеве.
Всеми их совместными усилиями путь России действительно оказался своим, принципиально отличным от европейского и американского[284], но тем самым, которым идет теперь большинство всего человечества – в подтверждение прежних лозунгов советских коммунистов, но в опровержение их прогнозов по существу.
Великая реформа 19 февраля 1861 года, отменив рабство (стыдливо именовавшееся крепостным правом), пустила по миру большинство русских помещиков, вдохновив их юных сыновей и дочерей на ожесточенную борьбу против правительства, продолжавшуюся более полувека – пока, наконец, обе борющиеся стороны не были отправлены в 1917 году и позднее на свалку истории. В то же время реформа передала землю не в собственность крестьян, а в распоряжение крестьянских общин: Александр II поддался пропаганде собственных современников (включая Н.Г.Чернышевсого) и узаконил этот ублюдочный механизм землепользования, имевший место и в ранней истории Западной Европы.
В результате Россия стала прямым антиподом Англии, где каждый деревенский молодой человек, не будучи старшим или единственным наследником родительской земельной собственности, а потому по закону обреченный на батрачество, сразу или позднее (при дальнейшем сокращении потребности в наемном труде) покидал родную деревню – на чем, как объяснялось, и построилось могущество Британской империи.
В России же любой крестьянин, даже органически неспособный к толковому труду, по закону и по обычаю имел право на клочек земли, на которые периодически (раз в несколько лет) по жребию делились все земельные угодья общины. Делили ли их по дворам (самостоятельным хозяйствам), по числу едоков или по количеству работников (в разных общинах и местностях торжествовали различные принципы), но всегда количество земли так или иначе выделялось в некотором соответствии с численностью семьи. Поэтому увеличивать численность потомства стало основной экономической заботой русских крестьян – как и у большинства современного человечества. Перспективой, обратившейся в реальность уже к началу ХХ века, стало сокращение этих индивидуальных участков до размера, не способного уже обеспечить минимальными жизненными ресурсами значительную часть общинников – и ситуация продолжала ухудшаться.
По сути община была предтечей и аналогией современных механизмов социальной помощи, практикующейся Западом по отношению и к собственному населению, и к населению слаборазвитых стран. В этом смысле оказались не так уж неправы российские социал-утописты, разглядевшие в русской общине ячейку будущего человеческого общества – только вот насколько это общество оказалось идеальным?!.
Неудивительно, что по всей Европе (не только в Англии!) численность сельского населения в XIX веке снижалась – сказывался технический прогресс сельского хозяйства и рост производительности труда, а в России, наоборот, возрастала! Результаты были впечатляющи: вот данные об изменении численности сельского и городского населения России – практически от реформы 1861 года и до начала Первой Мировой войны (в млн. человек) – при незначительном приросте общей территории[285]:
Такой колоссальный рост численности сельского населения определялся прежде всего высокой рождаемостью на селе: при указанном преобладании численности сельского населения перепись 1897 года показала, что доля детей в возрасте менее 10 лет составлят в России 27, 3 % от общей численности населения; в это же время в Германии этот показатель имел значение 24,2 %, в США – 23,8 %, а во Франции – только 17,5 %[286].
И это при том, что практически все площади, пригодные для использования в зерновом производстве (традиционно важнейшем для русских!), были освоены в центральных губерниях уже к концу XVIII века, а в остальных губерниях Европейской России – к середине XIX[287]!
Рост аграрного перенаселения был неожиданно и убедительно продемонстрирован массовым крестьянским голодом 1891 года, ставшим результатом плохих, но не особо выдающихся из общего ряда годовых погодных условий. Эпидемия холеры также дополнительно усилила взрывоопасные дестабилизирующие настоения народных масс, вызвавших тогда повсеместные, хотя еще и не массовые протесты и эксцессы – словом, как обычно в современной Африке или в Индии на протяжении значительной части ХХ века!
