Марк Блиев - Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений
Несомненно, что внимание Николая I к событиям в Южной Осетии и его явно негативная реакция по поводу карательных мер, принятых в отношении местного населения, имели важное значение. Но и в донесениях генерала Головина, и в материалах правительственной комиссии, и в замечаниях (даже обвинениях!) императора умалчивалась одна и та же тема – причастность к организованному геноциду осетин, к масштабным разрушениям сел, к «истреблению» мирных жителей, предпринятому в ходе вооруженных погромов, грузинских князей и их вооруженных отрядов. Когда же разбирательство югоосетинских событий дошло до выявления главных виновников, то были упомянуты лишь имена пристава Васильева и грузинского князя Джавахова. При этом поручалось генералу Головину расследовать степень их вины, предварительно отстранив их от каких-либо должностей. Расследование геноцида в Южной Осетии продолжалось, оно затянулось вплоть до января 1844 года. Судя по всему, дальнейшее расследование происходило в секретном режиме. Открыто же оно велось в связи с делом пристава Васильева, князя Джавахова и пристава Пурцеладзе. Естественно, что продолжавшееся следствие могло вскрыть такие тяжкие преступления, совершенные в Южной Осетии, что оно серьезно угрожало всем организаторам жестокой расправы над осетинским населением. Ясно было и другое – главными свидетелями происшедшего были приставы Васильев и Пурцеладзе, с самого начала и до конца находившиеся в гуще событий. Их показания помогли бы выявить главных инициаторов вторжения в Осетию, но при довольно странных и не выясненных обстоятельствах – очевидно, «ко времени» – ни Васильева, ни Пурцеладзе в живых не оказалось. Не исключено, что отставка главнокомандующего генерала Головина, состоявшаяся осенью 1842 года, была связана также не столько с неудачами в Кавказской войне (вины генерала Головина в этих неудачах не было, об этом хорошо знал император), сколько с военными преступлениями, допущенными в Осетии. Еще летом 1841 года генерал Головин получил секретное предписание от военного министра о том, чтобы «для доклада» императору было сообщено – «что будет найдено по следствию о поступках (читай: преступлениях. – М. Б.) бывших осетинских». Вполне возможно, что в течение года Николай I успел получить дополнительные сведения о вооруженной агрессии грузинских тавадов в Осетии. Но с отставкой Головина проблема дальнейшего расследования событий в Южной Осетии не была снята. Военный министр потребовал от генерала А.И. Нейдгардта, сменившего Головина в должности командующего Отдельным Кавказским корпусом, продолжить эту работу. Новый главнокомандующий, не связанный с какими бы то ни было решениями по осетинским событиям, как то было с Головиным, продолжил более беспристрастное расследование вооруженного погрома в Осетии. Завершив дело, в январе 1844 года генерал Нейдгардт в секретном письме сообщал военному министру Чернышеву о главных виновниках организации карательного похода в Осетию. Основным из них был признан пристав Осетии. Нейдгардт считал, что именно его «ложные и преувеличенные донесения... о неповиновении осетин правительству были поводом снаряжения» в Осетию «экспедиции и всех неприятных последствий оной». Также было признано, что пристав Васильев, «управляя Осетиею, ...слишком пристрастно действовал к стороне князей Мачабели, тамошних помещиков, и тем возбудил общее против себя негодование». Обвинялись также князья Мачабели, особенно двое из них, находившиеся «при отряде войск, ходившем в Осетию». Они «отбирали насильно у жителей скот», князья свое насилие объясняли тем, что они «пользовались случаем взыскать с своих крестьян подати, которых они не давали им добровольно». Стоит подчеркнуть: разбой и расхищение имущества крестьян во время вооруженного вторжения в Южную Осетию – в этом состояла еще одна важная черта персидско-грузинской модели феодализма, предполагавшей посредством государственной поддержки и жестокого насилия реализовать свое право на феодальное господство и взимание повинностей. Для грузинских князей и их вооруженных отрядов события 1840 года в Южной Осетии – это не только картины прошлого, когда грузинские тавады совместно с шахскими отрядами «собирали повинности» с грузинских крестьян, но и новая действительность, при которой те же тавады в лице российской государственной власти получили возможность продолжить знакомую им практику. Несомненно, нельзя было не обратить внимания на принципиальные различия двух разных моделей феодализма – российского и грузино-персидского, противоречивость которых уже отмечалась; недовольство Николая I карательными мерами в Южной Осетии – одна из ярких иллюстраций этих противоречий. Вместе с этим сказывалось и другое – то, что по своей социальной сути две разные модели феодализма, несмотря на отличия, имели общий «фундамент», на котором базировалось сотрудничество российского самодержавия и грузинских тавадов. Пристав Васильев сравнительно легко адаптировался к традиционной тавадской идеологии и ничем особенным уже не отличался от князей Мачабели, с которыми вступил в семейное родство. То же самое следует сказать о карательной экспедиции 1840 года – в ней сотрудничали российско-грузинские вооруженные отряды, действовавшие на одной и той же социально-исторической «поверхности». Кроме того, если для грузинского феодализма персидский деспотический механизм представлялся вполне «свежим» и работающим, то у России был свой особый татаро-монгольский «историко-деспотический» след, который так или иначе обуславливал длительность господства в стране крепостничества; тот же Петр I, пытавшийся сблизить Россию с Европой, создавал заводы и фабрики, приписывая к ним крестьян и тем самым углубляя и расширяя крепостничество. Уместно напомнить и другое – Российское государство XVI-XVIII веков, по справедливой оценке Г.В. Плеханова, напоминало по своему политическому устройству азиатско-деспотические режимы. Перечисление этих важных «штрихов» политической истории России можно было бы продолжить, но и из упомянутого видно, что у России и Грузии было предостаточно «феодальной общности», чтобы состоялось их совместное господство над грузинским и осетинским крестьянством. Именно эта «общность», периодически доходившая до социального родства, сказалась на итогах трехлетнего расследования военных преступлений, совершенных в 1840 году грузино-российской карательной экспедицией в Южной Осетии. Подводя их, генерал Нейдгардт, возглавлявший российское командование в Тифлисе, обращался к военному министру Чернышеву – «...не изволите ли признать возможным дело это», т. е. итоги расследования карательной экспедиции в Южной Осетии, «в настоящем его положении, оставить без дальнейших последствий, так как восстановление оного в порядке судебного разбирательства, при успокоении теперь Осетии и принятых начальством к поддержанию там порядка мерах, по мнению моему, не было бы удобно, возбудив воспоминание о событиях, имевших в свое время неблагоприятные впечатления». Тайный советник Позен сообщал позже генералу Нейдгардту, что Николай I «одобрил это мнение» главнокомандующего.
Переход от полномасштабного геноцида к «мелкопоместному» террору
Грузинские тавады, в особенности князья Мачабели и Эристави – непосредственные участники карательных мер 1840 года, внимательно следили за расследованием, которое велось по событиям в Южной Осетии российским командованием. Они не могли не обратить внимания на то, как при выявлении главных организаторов геноцида в Осетии власти сузили круг виновных, и на то, какая была проявлена осторожность в отношении грузинской знати, участвовавшей в вооруженном походе против осетин. Даже князь Андроников, осуществлявший командование всей карательной экспедицией – под его руководством происходили разрушения сел, истребление мирных жителей, – не был упомянут среди тех, кто совершал в Южной Осетии преступные действия. В то же время высшее начальство в Тифлисе и тавадская знать, господствовавшие в Южной Осетии, стали намного осторожнее, но вместе с тем изощреннее в формах своего тотального насилия, применявшегося в отношении осетинского крестьянства. Здесь, в Тифлисе, серьезное значение придали, может быть, не столько самому расследованию событий в Южной Осетии, сколько отставке Головина, которую, конечно же, связывали с вооруженным погромом осетинских крестьян. Этот факт, как, впрочем, и судьба приставов Васильева и Пурцеладзе, неожиданно ушедших из жизни, были немалым поводом, чтобы изменить тактику деспотических мер, направленных на усиление феодального гнета над югоосетинским крестьянством. Важное значение в этом имело и предписание главнокомандующего, согласно которому князья Мачабели, кои также обвинялись в карательных мерах, были «удалены от личных распоряжений по имению», поступавшему теперь под административную «опеку». Это решение генерала Нейдгардта, вытекавшее из распоряжений Николая I, формально ставило грузинских князей, имевших феодальные владения в Южной Осетии, в положение жесткого контроля. Новые серьезные отступления тавадов от российских законов на территории своих имений могли послужить поводом для перевода крестьян в разряд «казенных», что одновременно бы являлось передачей имения в государственную собственность. Создавшаяся для грузинских тавадов в Южной Осетии обстановка «уводила» их методы эксплуатации крестьян за пределы открытой и «законной» крепостнической доктрины. Отныне жестокости и насилия, представлявшие собой основной инструментарий феодального господства в Южной Осетии, в какой-то мере переходили в «полуподпольное занятие», и организация карательных экспедиций, которыми широко пользовались грузинские князья, подпадала под контроль Петербурга. Перестройка тактики, происходившая среди князей, захватила также административные и судебные учреждения, состоявшие главным образом из грузинских чиновников. Так, грузинский князь Джавахов, состоявший участковым заседателем Горийского уезда, ранее с приставом Васильевым занимавшийся преступной деятельностью и за это отстраненный от должности, был отправлен в глубь Осетии – в Нарское общество, где он продолжил свои лиходейства. По свидетельству жителей Нарского прихода, «прелюбодействовал не только с приличными себе, но и с женщинами в преклонных летах». Вместо исполнения своей прямой службы занимался провокационной политической деятельностью: «начал в короткое время стращать народ, что» осетины будут «разорены от государя, посему народ начал бояться». Князь Джавахов требовал, чтобы местные жители содержали его и людей, с ним находившихся. «В короткое время начал брать страшные взятки, о которых при сем доносим», – жаловались крестьяне. Старейшины Нарского общества единодушно приняли решение «удалить» Джавахова «от нашей волости». Судя по свидетельству самого князя, «удаление» его происходило насильственными методами, заставившими участкового заседателя укрыться в боевой башне. Дело здесь дошло до серьезного волнения, в котором приняли участие до 500 человек. Хозяева башни, где укрылся князь Джавахов, согласно осетинскому обычаю были вынуждены защищать блудного заседателя, народ же требовал, чтобы он немедленно был вызволен из башни и выгнан из Осетии. Обстановка настолько накалилась, что ворвавшиеся в башню люди собирались учинить над князем физическую расправу, но помешали им священники. В конце концов Джавахов был выдворен из Нара, но он вновь осел в Джаве, где ранее «сотрудничал» с приставом Васильевым. Добавим: еще летом 1841 года военный министр Чернышев предписывал генералу Головину, тогдашнему главнокомандующему, чтобы князь Джавахов был «немедленно удален» от «должности», и «не возлагать на него никаких поручений», «и не определять ни к каким должностям». Но князь Джавахов нисколько не пострадал ни при генерале Головине, ни при преемнике последнего. Напротив, генерал Нейдгардт, хотя и был вынужден убрать Джавахова из Нарского общества, остался недоволен волнением местных крестьян. Он доносил военному министру Чернышеву о том, будто «появилась в Осетии разбойничья шайка и грабежами своими начала беспокоить Горийский уезд». За этим последовало другое сообщение Нейдгардта – о ликвидации «полицейскими средствами» осетинских «шаек». Сообразно своему негативному отношению к крестьянским волнениям главнокомандующий сменил осетинского окружного начальника и на эту должность назначил отставного поручика Смиттена, известного «безрассудной вспыльчивостью своего нрава». Новый окружной начальник брал на себя задачу «полной ликвидации крестьянских волнений в Осетии». По данным З.Н. Ванеева, уже 7 февраля 1843 года в нарушение закона о карательных экспедициях и распоряжений императора окружной начальник Смиттен возглавил отряды войск и милиции и совершил в Осетию вооруженный поход, в результате которого «участников» крестьянских волнений «он одних перебил, других – захватил в плен». На этот раз события развивались в селе Згубир, относившемся к 1-му Осетинскому участку. Сам Смиттен, доносивший о них, считал, что в этом селе укрылась «одна из самых главных шаек осетинских разбойников», против которой ему пришлось применить вооруженную силу. На самом деле все было гораздо проще – окружной начальник решил защитить князя Кайхосро Мачабели, получившего ранение во время крестьянского волнения, и с этой целью применил к восставшим оружие.
