Юркй Емельянов - Сталин перед судом пигмеев
Это было совершенно неожиданно для меня, так как я не только никогда не снимался в кино, но после новогоднего праздника в первом классе я никогда не участвовал в каких-либо самодеятельных спектаклях. Однако Юрий Озеров справедливо рассудил, что, имея опыт переводческой работы, я буду естественно вести себя, когда мне придется по ходу сцены переводить переговоры Сталина.
Во время съемок мне было все в новинку, и я волновался. Но я заметил, что и опытные актеры были заметно взволнованы, увидев артиста Бухути Закариадзе в гриме Сталина. Неожиданно в павильон Мосфильма, где снимался зал Тегеранской конференции, вошел Юрий Никулин, который в это время был занят в сцене из «Бриллиантовой руки». Войдя в домашнем наряде своего героя и увидев «Сталина», он так и застыл, утрированно изображая свое удивление.
Сцена прибытия Сталина в Тегеран снималась на Тушинском аэродроме. Помимо участников киногруппы к месту съемки подошли летчики и работники аэродрома. Многие из них старались завязать разговор с Закариадзе, сфотографироваться рядом с ним. Артист подыгрывал общему настроению, поддерживая себя «в образе». Многие улыбаясь говорили, что Сталину давно пора вернуться. Другие, шутя, журили «Сталина» за то, что тот излишне доверился Берии. Было очевидно, что появление «Сталина» вызывало лишь теплые эмоции и не было таких, кто бы возмущался его возвращением на экран.
Сцена встречи Сталина с Рузвельтом снималась, когда на Мосфильм пришла экскурсия дипломатических работников, аккредитованных в Москве, с их женами и детьми. Об этой экскурсии узнали иностранные журналисты в Москве, а вскоре в ряде журналов и газет США были опубликованы фотографии, изображавшие «Сталина», «Рузвельта» и их «переводчиков». Публикуя эту фотографию в журнале «Ньюсуик» за 7 октября 1968 года, корреспонденты из Москвы писали, что съемки фильма — «это часть тихой кампании Кремля с целью реабилитировать Сталина, по крайней мере, как военачальника».
Но дело обстояло совсем не так, как писали американские журналисты. Завершился 1968 год, а затем прошел 1969 год, но уже готовые фильмы Юрия Озерова упорно не пускали на экран. Препятствия чинились правительственными учреждениями из-за тех небольших сцен, в которых появлялся Сталин. Подавляющее большинство советских людей и не подозревали, что в верхах не было единства относительно того, как оценивать Сталина.
С одной стороны, новое руководство представляло собой то поколение советских руководителей, на которых Сталин давно сделал свою ставку. Перелом в карьерах Брежнева, Косыгина, Подгорного и других членов постхрущевского руководства произошел в середине 30-х годов, когда они, закончив высшие учебные заведения и поработав на современном производстве, оказались на ответственных партийных и государственных постах, освободившихся главным образом в результате взаимоуничтожения партийных руководителей в ходе междоусобной борьбы 1937–1938 годов. Многих из них на высокие государственные посты лично назначал Сталин. На XIX съезде Сталин ввел Брежнева и ряд других представителей нового поколения советских руководителей в состав расширенного Президиума ЦК.
Подъем их политической деятельности пришелся на годы Великой Отечественной войны и они были связаны дружескими узами со многими ветеранами фронта и тыла тех героических лет. А многие люди из этого поколения, пережив первый шок от доклада Хрущева, отказывались верить в огульные и бездоказательные обвинения Сталина. Верховный Главнокомандующий, с именем которого они шли на смертный бой и выдерживали нечеловечески тяжелые условия труда и жизни в тылу, оставался для них великим героем даже в годы разгула хрущевского антисталинизма.
Кроме того, новые руководители не забыли того, как над некоторыми из них нависла угроза расправы, после того как Хрущев счел их носителями сталинизма, подвергнув их тесту с помощью рассказа А.И. Солженицына. Они решили не только прекратить «тестирование на наличие сталинизма», но и наказать автора произведения, с помощью которого они были подвергнуты этой проверке. Несостоявшийся лауреат Ленинской премии Солженицын стал объектом травли, подобной тем, что давно научились устраивать в СССР писателям и другим творческим работникам. Даже те произведения Солженицына, которые лишь весьма косвенно касались проблем репрессий, как его роман «Раковый корпус», были запрещены к публикации, а затем последовала долгая кампания преследования писателя. Как это часто бывало в ходе таких кампаний, объект преследований, испытывая массу материальных и психологических неудобств, заметно выигрывал в общественном признании.
С другой стороны, за 11 лет в правящих кругах советского общества произошли серьезные перемены. Ряд лиц, которых выдвигал Сталин на первые посты в руководстве (как, например, П.К Пономаренко), были постепенно отстранены от руководства. На руководящих постах Хрущев оставлял тех, кто демонстрировал свою поддержку ему. Хотя эти люди могли заменить Хрущева и ему подобных руководителей еще в середине 50-х годов, в течение 11 лет пребывания на различных партийных и хозяйственных постах, они активно поддерживали хрущевскую политику и провод имые им реорганизации. Правда, плачевные результаты хрущевских экспериментов заставили их убрать Хрущева и отказаться от ряда его реформ, но 11 лет сотрудничества с Хрущевым не прошли для них даром. Они привыкли жить без глубокого теоретического осмысления политики страны, подменяя его пропагандистской трескотней. Придя к власти, они не желали пересматривать политику страны на научной основе, что признал необходимым Сталин еще в 1951–1952 годах. Они продолжали двигаться по инерции, повторяя дежурные фразы о верности ленинизму. Попытки же пересмотреть экономическую политику страны были недостаточно продуманы, а затем остановлены. Авантюристическая самонадеянность Хрущева постепенно сменялась спесивой самоуспокоенностью.
Вряд ли наследники Хрущева задумывались и о том, что за годы хрущевского правления лозунги партии, ее программные требования оказались так дискредитированы, что требовались значительные усилия для того, чтобы восстановить утерянное доверие и утраченную привлекательность коммунистических идеалов. Программа КПСС, принятая на XXII съезде и содержавшая совершенно нереальные задачи создания материально-технической базы коммунизма к 1980 году, не была изменена. В значительной степени это объяснялось тем, что новые руководители были связаны своими заявлениями в поддержку этой программы и других обещаний Хрущева.
Шаблонные фразы о преодолении «волюнтаризма» и победе ленинских идей прикрывали неспособность власть имущих критически взглянуть на глубокие изъяны политической жизни СССР, позволившие Хрущеву 11 лет находиться на ведущих государственных постах и безнаказанно совершать авантюристические действия, наносившие урон стране. Судя по всему, партийные группировки, свергнувшие Хрущева, не были готовы глубоко разбираться в причинах, породивших провалы советской внутренней и внешней политики 1953–1964 годов. Руководители страны не собирались пересматривать те условия, которые позволили им прийти к власти и удерживаться у власти. Они не понимали, что отрыв партийных верхов от народа, об опасности которого предупреждал Сталин в 1937 году, существенно усилился за годы Хрущева, а внезапное объявление об его отставке без всяких разумных объяснений лишь усугубило недоверие народа к властям.
Принцип «ненаказуемости» верхов, фактически введенный Хрущевым на XX съезде под предлогом защиты от незаконных репрессий, способствовал тому, что ошибки советского руководства за 11 лет не были глубоко проанализированы. Отказавшись от очернительства сталинского периода советской истории, но не попытавшись глубоко проанализировать это время, руководство фактически закрыло и этот период для серьезного и объективного исследования. История СССР превратилась в собрание шаблонизированных оценок, скрывавших правду, а нередко искажавших ее.
Нежелание глубоко анализировать прошлое во многом объяснялось также воспоминаниями о катастрофичных последствиях доклада Хрущева на XX съезде. Повторение потрясений, вроде тех, что произошли после XX съезда, пугало руководителей страны, и они избегали глубокого анализа советской истории, чтобы обеспечить стабильность и спокойствие в стране. Они боялись, что признание того, что в огромном количестве жертв виновен не Сталин, а многие партийные руководители различного уровня, работники органов безопасности и правоохранительной системы, а также миллионы рядовых советских граждан, могло нанести удар по основным положениям пропаганды, провозглашавшим безупречную мудрость партии, совершенство советского государства, высочайшие моральные качества представителей рабочего класса и всего народа.
