Роберт Каплан - Политика воина
В самых богатых частях света, где существует верховенство права, совершенно неясно, понадобится ли правительство таким появляющимся политическим объектам: некоторые могут сохраниться в виде подвижных органов исполнительной власти, обеспечивающих самые необходимые услуги, в то время как постоянно усиливающиеся глобальные институты возьмут на себя остальные бюрократические обязанности.
Города всегда существовали между добром и злом, между роскошью и нищетой, творчеством и террором, новыми идеями и гаджетами. Такие места надо скорее чувствовать, нежели судить. Представьте массы народа, населяющие эти богатые города-государства: они счастливы в своих бетонных ульях, живут кино, телевидением и интернетом, перетекают от одного безумства к другому и до такой степени обработаны чужими мнениями через всеохватную сеть электронных медиа, что их индивидуальность подвергается опасности, даже если они громко заявляют об обратном [9].
Только исламские массы в нашу эпоху серьезно сомневаются в нравственном статусе городов. Исламский фундаментализм оказывает моральную и психологическую поддержку миллионам крестьян, которые переселяются в ближневосточные, южноазиатские и индонезийские города, где в нищих трущобах под угрозой оказываются их ценности, а системы водоснабжения и прочие элементарные удобства отсутствуют. Здесь, пока наши элиты болтают о либерализме, как ранее – о марксизме, зарождается новая классовая борьба, связанная с религией и напряженностью городской жизни третьего мира.
XX в. стал последним в истории, когда человечество в большинстве своем было сельским [10]. Полем боя в будущем станут чрезвычайно сложные городские территории. Если американские солдаты не смогут сражаться и побеждать в ближнем бою, наш статус как сверхдержавы окажется под вопросом.
Индустриальная революция имела дело с масштабом: огромные фабричные комплексы, небоскребы, сеть железных дорог способствовали концентрации власти в руках правителей огромных территорий, не только ответственных лидеров, таких как Бисмарк и Дизраэли, но и таких как Гитлер и Сталин, интенсифицируя их злодеяния. Однако постиндустриальная революция снабжает любого сотовым телефоном и мешком взрывчатки. Военное превосходство Америки гарантирует, что новые противники такого рода не будут сражаться в соответствии с нашими представлениями о чести: они будут наносить удары внезапно, асимметрично, по самым уязвимым точкам, как часто поступали и в прошлом.
Асимметрия придает силу террористам и киберпреступникам, поскольку такого рода противники действуют вне принятых международных норм и системы ценностей на том уровне, где жестокость и злодеяния – легитимный способ ведения войны [11]. Гигантские размеры американских демократических институтов делают военное планирование и приобретение оружия процессом весьма обременительным и подотчетным общественности. У наших будущих противников таких ограничений не будет. Их действия будут быстрыми и простыми, не оставляющими письменных следов и недоступными общественному наблюдению. Это станет их преимуществом. Глупые диктаторы типа Саддама Хусейна, ведущие с нами войну с применением обычных видов оружия, – историческая редкость: более вероятно возникновение химической или биологической версии Перл-Харбора.
Биологическое оружие станет все более доступно для террористических группировок. Даже если такое оружие должно оставаться в руках государств, дипломатии может оказаться недостаточно, чтобы нейтрализовать его, поскольку оно – часть продолжающейся, неудержимой биотехнологической революции. На самом деле ускорение развития технологий в генетике, биологии, химии, оптике и кибернетике предоставляет огромные новые возможности для неконтролируемого вооружения.
Надо принимать во внимание и то, что мы сейчас на грани нового расширения исследования космоса и использования спутников. По некоторым оценкам, к 2025 г. 20 % всей экономики США так или иначе будут связаны с космическими разработками, и программисты, инженеры, высококвалифицированные специалисты потянутся к нам со всего света (преимущественно с Индийского субконтинента), чтобы развивать и осваивать новые технологии для мультинациональных корпораций, базирующихся в США [12]. Распространение такой силы по частным советам директоров может породить новые злодеяния, пока еще не имеющие названия. Вспомните, что слова «фашизм», «тоталитаризм» и «нацизм» не имели широкого распространения до третьего – четвертого десятилетия прошлого века.
К тому же технологии могут сами по себе усиливать мощь государств, и об этом надо думать, учитывая опыт последних ста лет. Например, государство, не признающее международных норм, может использовать новые технологии для ведения необъявленной войны против Соединенных Штатов через стратегическое использование террористических и криминальных группировок и в то же время манипулировать могущественными международными СМИ для сокрытия своих намерений.
Разумеется, новые технологии несут и массу полезных разработок, но это еще один повод для военных и гражданских лидеров США проявлять осторожность. Научный оптимизм в начале XX в. оставил европейцев неподготовленными к бедствиям, которые позже свалились на их головы. Новые устройства, как всегда, предоставят новые возможности для человеческих злодеяний. В отличие от меча или топора, которые действуют как продолжение человеческой руки, машина не имеет никакого отношения к телу. Тем самым нарушается эмоциональная связь между актом насилия и исполнителем насилия, что в огромной степени расширяет масштаб деперсонализированного зла. Вспомните автоматическую винтовку: это механизм, преобразующий тепловую энергию в кинетическую. Это еще один урок XX в.: связь – когда мы теряем бдительность – между технологическим ускорением и варварством.
Пока я упомянул только движущие силы: тенденции, которые уже видны (рост населения, урбанизация, капитализм, технологии, неравномерность доходов и т. д.). Но есть и случайные явления, события, которые застают нас врасплох, как СПИД в 1980-х гг. [13]. Такими случайными явлениями, с одной стороны, могут быть природные катастрофы, например наводнения и землетрясения, дестабилизирующие хрупкие политические системы, а с другой – клонирование человеческих существ, генетически спроектированных для военных целей, такими быстро растущими державами, как Китай.
Есть еще глобальное потепление, которое может оказаться и движущей силой, и случайным явлением, – в результате могут возникнуть природные катастрофы и экстремистские политические реакции на них.
Само слово «современный» предполагает желание отделить нашу жизнь от прошлого [14]. «Современные» идеи, политика, архитектура, музыка и т. д. предполагают не расширение прошлого и не реакцию на него, а отрицание. Термин «современный» – это торжество Прогресса. Однако чем более «современными» становимся мы и наши технологии, чем больше наша жизнь становится механизированной и абстрактной, тем больше вероятность того, что взбунтуются наши инстинкты, того, что мы сами станем более коварными и извращенными, пусть и в утонченном виде.
Электронные коммуникации, позволяя нам избегать непосредственного контакта лицом к лицу, облегчают совершение жестокостей по мере того, как мы входим в абстрактное царство чистой стратегии и обмана, не подвергаясь особым психологическим рискам. Освенцим стал возможен и потому, что новые промышленные технологии дистанцировали немецких палачей от их действий. Один из руководителей крупной интернет-компании рассказывал мне, что самая жестокая корпоративная борьба за власть, при которой сокращаются целые департаменты, в то время как каждое подразделение остается в неведении относительно того, что творится с другими, происходит в фирмах, где электронные коммуникации полностью заменили непосредственное общение.
Меритократия также подогревает агрессию, создавая новые возможности для миллионов, жаждущих удовлетворить свои амбиции и вступающих в жестокую конкуренцию друг с другом. Мы можем наблюдать это и на обычных рабочих местах, и на самых вершинах бизнеса, политики и медиа. Следовательно, ожидать, что отношения между государствами и политическими группами в будущем станут более гармоничными или мудрыми благодаря развитию технологий, было бы нереалистично.
В тех культурах, которые не в состоянии конкурировать в области технологий, многие молодые мужчины могут, подобно воинам, насиловать и грабить почти в ритуальной манере, украшая себя племенной символикой вместо униформы, как сербские и албанские вооруженные формирования, индонезийские боевики, мусульманские участники «священной войны» в Кашмире, чеченские бандиты и русские солдаты. Разумеется, такие регионы, как Россия и Сербия, способны быстро восстановиться в политическом и экономическом смысле, и их молодежь может стать хорошими работниками. Депрессивные территории никогда не станут большей частью территории стран, но останутся периодически видоизменяющейся меньшей частью, достаточной для создания региональной нестабильности и перманентных кризисов, с которыми придется иметь дело руководителям государства.
