Ирина Михутина - Украинский Брестский мир
Троцкий, напротив, перед возобновлением переговоров находился в приподнятом настроении. «Мы едем сегодня глубокой ночью в Брест-Литовск в гораздо лучших условиях, чем мы оттуда уезжали, – сказал он 14(27) января в заключительном слове по своему докладу на Третьем съезде Советов. – Мы получаем возможность сказать Кюльману, что его милитаристический карантин… недействителен, чему доказательством являются Вена и Будапешт. Мы не встретим также там представителей Рады, т. к. Центральный исполнительный комитет Советов Украины признал единственными полномочными вести переговоры о мире Совет народных комиссаров. Мы сумеем также опираться на события в Киеве» {53}.
На тему забастовочного движения в Австро-Венгрии читаем в воспоминаниях Троцкого: «Без надежды на успех я сделал в конце января попытку получить согласие австро-венгерского правительства на мою поездку в Вену для переговоров с представителями австрийского пролетариата… Я получил, разумеется, отказ, мотивированный, как это ни невероятно, отсутствием у меня полномочий для такого рода переговоров. Я ответил письмом на имя Чернина». Далее следует полный текст письма, приведенный также в публикации документов Троцкого {54}. Однако в публикации {55} вся эта переписка представлена за подписью Иоффе. А среди архивных документов имеются не только копии телеграмм Иоффе Чернину, в том числе та, которую Троцкий приписал себе, подлинник ответа за подписью легационного секретаря графа Чаки на имя Иоффе, но и переданная по прямому проводу его записка Троцкому с просьбой дать ему, Иоффе, «возможность поехать на несколько дней в Вену для переговоров с представителями австрийского пролетариата» и для этого направить запрос Чернину, а также ответ Троцкого: «Ваше предложение о телеграмме Чернину с требованием пропуска в Вену считаю целесообразным» {56}.
Все это в очередной раз показывает, как мало пригодны мемуары Троцкого в качестве источника по истории брестских переговоров. В них до обидного мало конкретного и фактологически точного материала, зато с избытком сбивающих с толку подтасовок и даже лжи, которая открывается по мере выявления архивных документов.
Но что означало – «опираться на события в Киеве»? С действующим киевским руководством Петрограду не удалось наладить диалог по проблемам размежевания и дальнейших взаимоотношений на бывшем внутрироссийском пространстве. С легализацией в Бресте факта отдельных украинских переговоров выяснилось, что они ведутся в ущерб интересам Советской России. Печать центральных держав, широко публикуя информацию о них, стала открыто рассуждать о том, что украинские переговоры отодвигают на задний план переговоры с петроградской делегацией «и вообще направлены против русских». Хоть как-то восстановить подорванные в Бресте позиции советской делегации мог уход с политической сцены киевского правительства, что по внутриукраинской ситуации было вполне реально и представлялось лишь делом времени. Но в Петрограде не могли ждать и решили действовать наверняка. Такой выход, похоже, предложил Троцкий на совещании ЦК совместно с большевистской фракцией Третьего съезда Советов 8(21) января 1918 года. Сохранились заметки Ленина, сделанные на этом совещании: «а) Троцкий… на юг против Рады? б) соглашение Рады (с герм[анским] имп[ериали]змом) на мази» {57}.
К середине января наступление на Киев стало одной из самостоятельных целей советских войск под командованием Владимира Антонова-Овсеенко. До тех пор советские отряды на территориях, объявленных Центральной радой принадлежащими Украине, действовали из стратегической необходимости создать «заслон» для продвижения войск и проведения операций против донской контрреволюции. Они вытеснили украинские части из района Курска и Орла, где те почему-то считали дозволенным размещаться, вели борьбу за овладение железнодорожными узлами на южной магистрали, чтобы перерезать сторонникам Каледина путь с фронта на Дон, вмешивались в борьбу в отдельных городах, где приверженцы советской власти поднимались против украинской администрации, тем более что в составе советских войск уже были украинские части, сформированные под эгидой харьковского правительства, – полки Червоного казачества.
Острая ситуация, в частности, возникла в Полтаве, где назначенный Центральной радой начальник гарнизона из-за его попытки разоружить и выслать авиационный полк был предан суду солдатской секции Совета и тогда на подмогу себе вызвал из Киева бронепоезд и украинский Богдановский полк. Богдановцы освободили начальника гарнизона, но заявили о себе бесчинствами и повальным пьянством. После выстрела анархиста в их командира они пулеметным огнем разгромили Совет, арестовали его руководство и разоружили местную Красную гвардию {58}.
17(30) декабря ЦИК Советов Украины принял решение направить войска для восстановления полтавского Совета и обратился за помощью к Антонову-Овсеенко. Чтобы помешать этому, украинский отряд разобрал железнодорожное полотно у станции Люботин. Путь был 3(16) января восстановлен. При приближении красногвардейского отряда под командой начальника штаба войск Антонова-Овсеенко подполковника старой службы, левого эсера М. А. Муравьева богдановцы и часть шедшей им на помощь 137-й дивизии без боя оставили Полтаву. Муравьев разоружил украинских солдат гарнизона и перед восстановленным Советом произнес речь, в которой пригрозил пройти «через Дунай на Вену, Берлин, Париж и Лондон, всюду устанавливая советскую власть». Эта речь напугала обывателей, вызвала протест со стороны ЦИК Советов Украины и выговор оратору от командующего {59}.
На самом деле пока что воинственный Муравьев опасался украинской контратаки и 8(21) января сообщал, что по Полтаве поползли «слухи или вернее утки… запугивая приближением многочисленной рати из Киева» {60}. Антонов-Овсеенко, в свою очередь, предупредил, что «нужно… обеспечить свой левый фланг к Днепру», и сообщил, что «в Киеве 12000 преданного Раде войска, много орудий, но мало артиллеристов, масса почти обезоруженных и враждебных Раде солдат» {61}.
К тому времени советские отряды расчистили уже маршруты для революционных частей с Западного и Северного фронтов к Харькову и дальше на юг. «Вся линия от Брянска через Ворожбу к Люботину занята нами», – передал Антонов-Овсеенко 8(21) января. Удалось закрепиться и на южной магистрали: «Со стороны Екатеринослава будут двинуты значительные силы в рудники, у Пятихатки были стычки с гайдамаками. Установлена живая связь с Криворожьем, где разоружены гайдамаки и казачьи эшелоны и вооружены рабочие» {62}.
Вскоре определилось направление к Киеву советских отрядов с разных сторон: «Наши из Ахтырки идут на Гадяч – Лохвицу. Екатеринослав получил предписание занять Пятихатку и действовать к Знаменке… сведения из Киева говорят о перепуге и переполохе Рады и некоторых ее сторонников», – передал Антонов-Овсеенко 9(22) января, а перед этим сообщил об овладении важным железнодорожным пунктом – Конотопом: «Конотопские рабочие восстановили советскую власть и идут с нами».
В тот момент он полагал, что так же легко, небольшими силами, посланными из Гомеля, удастся взять расположенный ближе к Киеву железнодорожный узел Бахмач, и даже задержал выступление к Бахмачу отряда Муравьева {63}. Но защитники власти Украинской центральной рады сопротивлялись из последних сил: вступить на станцию Бахмач советским частям удалось лишь 15(28) января, и не было уверенности, что удастся там закрепиться. В 11 часов ночи помощник начальника штаба Д. И. Медведев телеграфировал в Петроград: «Товарищ Сталин. Передайте сейчас же в Ставку Крыленко, чтобы они немедленно наступали к Бахмачу. Бахмач занят нами, связи с ними не имеем. Пошлите в Ставку энергичного товарища, который бы стал во главе имеющегося к Бахмачу отряда» {64}.
Станцию охранял украинский гарнизон – несколько рот юнкерской школы имени Богдана Хмельницкого и отряд «вольного казачества». 14(27) января к ним прибыло подкрепление из Киева – добровольцы студенческого полка. Но все эти силы не решились принять бой в Бахмаче, потому что до 2 тыс. местных рабочих были настроены против них и симпатизировали большевикам. Защитники Центральной рады отступили на станцию Круты, где заняли оборонительные позиции. Бой под Крутами, продолжавшийся весь день 16(29) января с огромными потерями с обеих сторон, стал символом героизма и жертвенности студенческой и школьной молодежи Киева. В романтическом порыве юноши поднимались даже в штыковую атаку. Вместе с тем им, не обученным военному делу, по диспозиции командования достался самый гибельный участок на открытой со всех сторон местности; юнкеров во время боя прикрывала железнодорожная насыпь. При отступлении один студенческий взвод потерял ориентацию и, выйдя прямо на красногвардейцев, был расстрелян. Бывших с ними раненых отправили в Харьков {65}.
